Климов прошел вдоль веранды, встал так, чтобы видеть то, что происходит за воротами соседа – сам оставаясь в темноте. Вот раздался стук, и Слава почти сразу же открыл дверь дома, вышел. Скрипнула калитка. Хромов говорил по-прежнему громко, уверенно, но уже без так взбесивших Яна интонаций абсолютной самоуверенности.

– Пенсионное, вот! – довольно злобно рявкнул Пахомов. – Вот оно все, до копейки! Смотрите! А то жена придет, вы с ней до утра беседовать будете, а потом в прокуратуре… Я больной человек, у меня справок чемодан целый, военный пенсионер! Нервы у меня, понятно? А вас я не знаю, раньше участковый у нас Семен Николаич был, так я с ним лично водку пил.

Мелькнул лучик фонарика. Хромов глухо извинился, следом бахнула калитка. Ян пару раз плюнул в снег и пошел обратно в дом.

Звонить Вадиму Климов так и не стал. Повертел в руках телефон, отложил в сторону. Не было желания: месть такого рода виделась ему делом мерзким, для офицера недопустимым. Сомов вдруг позвонил сам – утром, в половине десятого, когда Ян, вырубив капризную древнюю колонку, мазал щеки кремом после бритья.

– Уже осведомлен я, – мрачно буркнул Вадим, – про чудеса вчерашние. Недоработали мои, что тут сделаешь… Сильно он тебя помял?

– Да так, – хмыкнул, снова надуваясь, Климов. – Наглый очень. Ни тебе представиться, ни тебе удостоверение показать. Странно даже. У вас тут так принято, что ли?

– Да нет, в общем, – всегда невозмутимый Сомов вздохнул. – Докладывают про него все кому не лень. Сам понимаешь, у нас вся система на стукачах держится.

– И кто? – ехидно перебил его Климов. – Павловский или Архипцев?

– Какая разница? Нам его прислали недавно, жалоб на него уже куча, а убрать я его не могу. У него, видишь ли, детей аж четверо, прячется он за ними. И жена инвалид со справкой, не работает. Хотя на самом деле уже точку на базаре открыла. Не уволю я его, хоть ты тресни. Ну да я не про это… Повидаться не хочешь? Пару слов сказать надо бы.

– Ну, я как раз в центр собирался, – хмыкнул Ян. – Уже одеваюсь, считай.

– Вот и здорово. Бар есть такой, «Уралец» называется, за универмагом налево, там улица Пермская, ты увидишь. Вывеска синяя, не промахнись, смотри! Я часа через полтора там буду.

Ян подошел к бару за четверть часа до срока, потоптался на тротуаре и решил не валять дурака: с утра потеплело, но повалил снег, липкий и пухлый. Он спустился в подвальчик, вспоминая на ходу – ну верно, когда-то здесь была рюмочная, и без названий всяких, конечно же. Обком рюмочные плодил одну за другой, а вот названия нужно было утверждать, тут-то и горести начинались. Рюмочным имена не полагались! И стояли тут за столиками и прапора из полка, и мастеровые с Трубного. Да и офицеры тоже иногда забегали.

Внутри, понятное дело, все оказалось совсем не так, как прежде. Канули в Лету стоячие столики с обломанными крючками на железной «ноге», исчезла стойка, украшенная сиропным конусом, в котором пузырился томатный сок, а главное – пропал, как рудимент ушедшей эпохи, вечный запах беляшей с кухни. Теперь тут располагался обычный скучный бар с драпировкой на стенах, искусственными цветами и Шуфутинским из китайского двухкассетника. Народу не было. Едва Ян уселся, за стойкой прошуршала бамбуком занавесь, и появилась молодая официантка.

– Здравствуйте, – приветливо улыбнулась она. – Вам покушать или?..

– Мне пока пивка кружечку, – кивнул Ян. – Я тут знакомого жду. И чипсы какие-нибудь, если можно.

– Ага…

Он успел сделать лишь пару глотков – пиво оказалось на удивление приличным, – как в дверях появился Сомов. Очевидно, его тут хорошо знали: Вадим был в форме, и официантка, оставшаяся за стойкой, сразу заулыбалась, махнула приветственно рукой.

– Вам как всегда, Вадим Сергеич?

– Нет, нельзя сегодня, – помотал головой тот. – Дел по горло. Мне, зайчик, отбивнушку и по маленькой. Больше никак нельзя.

Девушка закатила глаза, развернулась на кухню, и там сразу что-то захлюпало, заворчало, пару раз звякнуло. Со стороны это выглядело так, будто резко проснувшийся повар кинулся готовить пять блюд сразу.

Сомов снял с себя форменную куртку, но к вешалке не пошел, бросил на спинку стула. Глаза у него были какие-то темные, для Яна непривычные.

– Привет, – сказал он. – Я, в общем, еще раз…

– Все, забыли, – мотнул головой Климов. – Ну что ты в самом деле?.. Кстати, а почему это вдруг обход у нас там начался? Или Хромов своей волей решил с местным населением познакомиться?

– Своей волей он никогда ничего делать не станет, – скривился в ответ Вадим. – Другое там, Яныч. Один из пропавших объявился, Зарифуллин. Звонят, в общем, жене соседи на работу – старый твой во дворе сидит, в тряпье каком-то, головой крутит, пьяный… мычит что-то. Она, понятно, чуть не в обморок. Примчалась с двумя подружками, их там кто-то на машине подкинул. Сидит товарищ Зарифуллин, мычит. Только вот не пьяный, а одурелый. Потому как ничего не помнит и ничего не понимает.

– Что, полная амнезия? – нахмурился Ян. – Вот дела! Так может, его перемкнуло, да и ушел он тогда, а сейчас вот вернулся?

– Если бы, – Сомов закурил, сдвинул в задумчивости брови. – Амнезия не полная, частичная – время для него как бы остановилось в тот момент, когда шум на чердаке услышал и решил туда подняться. Испуган был, кстати – следак удивился даже! Из одежды на нем костюм спортивный, в котором он и исчез, только вот грязный донельзя и рваный. Костюмчик у экспертов сейчас… Да, и вот еще что – почему я, собственно, задерганный такой. У потерпевшего, понимаешь ли, ожоги по всему телу очень нетипичные. Кислотой какой-то его полили. Месяц назад, не меньше. Ничего страшного, все зажило уже. Но кислота! Не, в паяльнички тут играли пару раз – было дело, было. Не вчера, конечно, но было. А вот чтоб кислотой кого-то пытали – тут, Ян, у меня судмедэксперт аж на уши встал. В больницу примчался – Зарифуллина, понятно, жена на «Скорой» привезла в больницу. Она баба умная, сразу поняла, что ни о какой пьянке и речи нет, там беда с человеком. Да и руки у него… Ожоги видны.

Яна передернуло.

– Химические ожоги, – повторил он. – Кислота… А что за кислота, эксперты сказать не могут?

– Вот непонятно. Ожоги такие, не совсем типичные, как доктора говорят. Они видали разные ожоги, на Трубном, сам понимаешь, такого травматизма хватало. Так вот, непонятные какие-то ожоги. Вроде кислота – а может, и нет. В заключении пока написали: «Множественные химические ожоги по телу»… Они там сами спорят, доктора из районки нашей с экспертами моими. Одни одно говорят, другие – другое. Что в финале будет, я тебе сказать не могу.

– А в остальном-то он здоров, мужик этот?

– В остальном да. Похудел только сильно, но так, в целом – все ничего. Ни тебе обморожений, ни почек отбитых. Царапины на ладонях недельной давности. И все. И не помнит ни-че-го. На чердак полез – все, отрубило. А потом во дворе у себя сидит, голова от боли лопается, что с ним, как на улице оказался – ни хрена понять не может. Первая мысль у него была – с лестницы упал, башкой треснулся. Он в адеквате, нормально все. Все помнит отлично, но вот где он был все эти месяцы, почему одежда на нем в лохмотья подрана, кто кислотой его пытал – никак, ничего… Фф-фух!..

Сомов хлопнул себя ладонью по бедру, помотал головой в раздражении. Официантка принесла маленький графинчик с коньяком, рюмку, поставила перед ним. Вадим попытался выдавить улыбку, не смог, прищурился только – потом налил, выпил, потянул новую сигарету из пачки.

– Я так понимаю, – произнес Ян, избегая заглядывать другу в глаза, – что в Заграйске ничего подобного до сегодняшнего дня не случалось?

– Нет, – мотнул головой Сомов, – не случалось. Психи запойные из дому сбегали – это сколько угодно. Но тут не тот случай.

– Жена Зарифуллина еще заяву какую писать будет?

– Нет. Я так думаю… Дело мы закроем: ну, заболел человек, ушел, пропал, теперь вернулся, ничего не помнит. А где в кислоту влез – так пускай вспоминает… Не в том проблема, Яныч. Я, наверное, сам скоро психом стану, только вот неспроста это все. Никуда Зарифуллин сам не уходил, это очевидно.