Мама решила заняться готовкой. На Руси проводы в армию всегда отмечали и отмечают как праздник. Ну здесь-то не такие уж и проводы. Если сын экзамены не сдаст, то и домой вернётся.

Николай сходил в магазин, потом вышел во двор, но никого из ребят не застал – кто в лагерях пионерских, а кто у бабушек в деревнях.

Под вечер пришёл с работы мамин муж Георгий Александрович.

– Ты какими судьбами? – так же, как и мама, удивился он. – Не получилось с Суворовским?

Николай снова всё объяснил.

– Значит, в наше, Калининское направили. Это хорошо. Училище, как я слышал, лучшее из всех, ныне существующих. Ну что ж, есть что отметить!

Георгию Александровичу суворовская школа, точнее, не суворовская, а вот такая школа для рвущихся в армию отроков, была более чем знакома. Перед войной он учился в авиационной спецшколе и прямо оттуда – на фронт.

Утром Николай надел светло-серый костюм, который купил ему отец во время поездки в Ленинград, где снимался фильм по его сценарию. Ещё не было дурной традиции надевать при отправке на службу всё самое плохое, поскольку неизвестно, куда всё денется, когда выдадут военную форму.

В училище отправился пешком, ещё не ведая, что идёт тем маршрутом, по которому ему в последующие три года суждено будет возвращаться после увольнений в город по субботам и воскресеньям.

Когда уходил, по радио, словно специально, звучала песня в исполнении Людмилы Зыкиной. Тогда её часто передавали.

Уже на набережной вспомнил слова: «Когда придёшь домой в конце пути, свои ладони в Волгу опусти…»

Что-то такое незнакомое, необыкновенное, непонятное затрепетало в душе. Он вдруг ощутил, что уходит в другую жизнь, совсем другую, отличную от той, которая была до сих пор.

Легко взбежал по каменной лестнице с набережной на мост, пошёл по нему, любуясь Волгой. У Речного вокзала стояли, причаленные один к одному, два огромных для этих мест белых теплохода. Им даже развернуться было негде, и для того, чтобы плыть вниз по течению, рулевые мастерски заводили теплоходы задним ходом в устье реки Тверца, и только потом брали курс на Волгоград, Астрахань, словом, на города в низовьях Волги, откуда и добирались сюда эти гиганты.

Впрочем, гигантами они казались только здесь. В низовьях теплоходы были, наверное, и побольше.

Николай сначала шёл дорогой, по которой почти полтора года ходил в школу. Но вот он спустился на набережную уже на противоположном берегу. В школу нужно было идти вниз по течению Волги. Теперь же повернул в сторону Городского сада. Миновал кинотеатр «Звезда», пошёл вдоль ограды Горсада, и оказался на центральной улице, носившей название Советской. Дальше путь лежал мимо Екатерининского дворца, перед которым стоял памятник Калинину, городского стадиона, здания красного кирпича, где размещалась средняя школа. С небольшого моста через Тьмаку открылось училище. Вот оно, таинственное и загадочное. Сколько раз он проезжал мимо, вглядываясь в пушки, стоявшие перед входом, и стараясь увидеть мелькавших в углу за забором суворовцев.

На двери главного здания было объявление: «Вход в училище с Циммервальдской улицы». Стрелка под надписью указывала влево.

Николай постоял какие-то мгновения и пошёл в указанном направлении, огибая училище вдоль чугунного забора.

Шёл и думал: что за улица такая, что за странное название? Да и кто уж помнил, что улица названа в честь Циммервальдской конференции, на которой в годы 1-й мировой войны выдвигались лозунги о превращении её в войну или даже войны гражданские. Много было после революции поспешных переименований. Всё сначала перепуталось, а потом люди свыклись с названиями, зачастую и не задумываясь, что они означают.

На тыльном контрольно-пропускном пункте встретил дежурный с тремя полосками на погонах.

«Сержант!» – определил Николай.

Предъявил предписание. Сержант кивнул и указал, куда надо идти. Через несколько минут Николай Константинов уже стоял перед столом, за которым сидел майор, принимавший абитуриентов и распределявший их по взводам.

– Вы определены в четвёртый взвод! – объявил майор.

Взвод! Это уже звучало серьёзно.

И закрутилось… Сами готовили для себя помещения, носили койки, устанавливали их в больших комнатах. Наводили порядок в классах.

Тот самый первый трёхлетний набор отличался тем, что народу приехало немного – не все ещё знали об изменениях в порядке приёма в Суворовские военные училища. Видимо, поздновато были даны распоряжения в военкоматы. Оттого и конкурс оказался не очень большим.

Впервые Николай оказался в казарме. Однажды он ездил в пионерский лагерь, но это всё совершенно не то. Конечно, там был распорядок дня, но здесь всё как-то серьёзнее, строже.

В столовую водили строем, из столовой строем. Перед отбоем – вечерняя поверка.

Первый экзамен – изложение. Ну что ж, диктант в плане проверки знаний правописания, посложнее. На изложении можно было и маневрировать.

Написал на четвёрку. Одну ошибку сделал – в слове поколения написал вместо «о» – «а». А ведь в школе перебивался с тройки на четвёрку. Не зря отец три раза в день диктовал сложнейшие диктанты.

Постепенно определились и сильные, и слабые в плане знаний кандидаты в суворовцы. Но вскоре кое-кто из этих наиболее сильных распустил нюни. Паренёк, получивший за изложение пятёрку, вдруг заговорил о том, что не хочет поступать и специально сдаст математику на двойку, чтоб отправили домой. Что ж, видно было невооружённым глазом, что многим не по себе. В свободное время ходили на тот самый уголок территории, из которого через чугунную решётку был виден кусочек города. Видна была не тенистая улица, перпендикулярная той, по которой ходили трамваи, а именно шумная, с людьми на трамвайных остановках.

Напевали песни, причём кто-то песни-то притащил какие-то непонятные, даже блатные, типа «сижу на нарах как король на именинах». Видимо, привлекали слова – «решётка преграждает дальше путь».

Вот когда вдруг навалилась тоска по деревне на Оке, по лету, столь решительно прерванному. А ведь прервано лето было самими ребятами, ставшими товарищами Николая и по экзаменам, и по первым намёткам армейской дисциплины, и по ограничению свободы, и по тоске по дому, да, наверное, и по летнему отдыху.

Вот когда он с новой силой, теперь уже в воспоминаниях, пережил свой отъезд, в канун которого стояла тёмная, но такая тёплая ночь, которые только и бывают в начале августа, когда ещё не слышно дыхания осени, но уже небо в звёздах, и огромный ковш Большой Медведицы словно зовёт в таинственное путешествие по манящему своей неизвестностью и загадочностью Млечному Пути. Для пятнадцатилетнего Николая та ночь была полна не только небесных тайн, но и неразгаданных тайн земных. Его манили звёзды, мерцающие на Млечном Пути, но думы о них оставались пустыми грёзами, ведь не были ещё покорены звёзды земные. Он мечтал о земных звёздах, офицерских звёздах, а, впрочем, как знать, может быть, и о генеральских, ведь полёт мальчишеской мечты безграничен, как Млечный Путь. Именно эта августовская ночь являлась тем незримым рубежом, который отделяет мечты от реальности. И вот он стоял на этом рубеже, рубеже, который не преодолеть вот так сразу.

Экзамены, экзамены… Оказалось, что не только они преграда на пути в военное завтра. После математики, которую Николай сдал тоже на четвёрку, была медкомиссия. Тут поддержал Георгий Александрович. Вполне понятно, что после прижигания гланд не всё ещё зажило как следует, и врачи могли придраться.

Провожая паренька, умышленно срезавшегося на экзамене, Николай непрерывно спрашивал его:

– Почему же ты уходишь? Что тебя так напугало?

– А что здесь хорошего? На улицу, на девчонок через решётку в заборе смотреть? Не-ет… Я сейчас домой, ещё успею десяток дней на даче побыть. Там ребята ждут и… девчата! – сказал он со значением.

Николай снова вспомнил Ларису: «Эх, вот сейчас бы туда, в деревню. Как же там здорово! Как здорово! А здесь! Строем на обед, строем на прогулку, а о том, чтоб в город выйти, и вовсе надо забыть! А может лучше действительно в техникум поступить, ведь в Калинине есть авиационный…»