У меня не было выбора. Если доктор Голдштейн действительно такой хороший свидетель, как надеялась Мириам, то через несколько часов залог Волчека будет отозван, а самого его заключат под стражу. И Эми заплатит за это жизнью. Нужно как-то развалить показания Голдштейна. Если у меня это выйдет, одним выстрелом я убью двух зайцев. Во-первых, получу еще сутки на то, чтобы придумать, как из всей этой поганки выбраться. Во-вторых, русские начнут мне доверять. Если Волчек будет уверен, что я выворачиваюсь наизнанку только чтобы спасти его от тюрьмы и самому потом поднять Бенни на воздух, как и договаривались, то в жизни не заподозрит, что эта самая бомба при первой же возможности окажется под жопой у него самого. Но, как и перед любым разводом, сперва надо было завоевать доверие лоха. У воров на доверии это называется «запудрить мозг».

Мириам стала понемногу сворачивать свой затянувшийся спич.

– И, дамы и господа, если вы сочтете эту достаточно незамысловатую пропозицию соответствующей истине, то вам просто не останется ничего иного, кроме как признать обвиняемого виновным. Мы докажем вам, что он виновен, и вам просто придется осудить его.

Мириам уселась. Присяжные явно утомились.

Подала голос судья Пайк:

– Мистер Флинн, вы выступите со вступительным словом прямо сейчас или же после предъявления доказательств обвинения?

Я медленно поднялся со стула, ответил:

– Ваша честь, присяжным наверняка понадобится какое-то время, чтобы переварить сказанное миз Салливан. Может, дадим им слегка передохнуть, подкрепиться? Перед обращением к жюри мне все равно нужно получить кое-какие инструкции от клиента.

Это моя обычная тактика, и многие защитники ее тоже используют. Всегда предпочитаю переговорить с клиентом сразу после вступительного слова обвинителя. Обычно только тогда защита и может прикинуть, что у обвинения за козыри и как оно собирается ими распорядиться. А при этом стоит еще раз перетереть с обвиняемым – хотя бы для того, чтобы уточнить, все ли сказанное обвинителем соответствует действительности, не сгустил ли он краски. А еще просто хотелось понравиться присяжным. Ведь почти два часа просидели сиднем, внимая речам Мириам! Буду для них спасителем. Для этого надо было просто встать, быстренько произнести что-нибудь пустяковое – и вперед, к кофе с плюшками. Я, видите ли, переживаю, как бы они не остались без перерыва – до чего же я заботливый, чуткий, отзывчивый! Только такого парня слушать и надо.

Мириам сразу просекла мои поползновения разрушить чары, которыми она успела оплести присяжных, и сыграла на опережение:

– Ваша честь, боюсь, что сегодня я была чересчур многословной. Может, вместо короткого перерыва на кофе сразу объявим нормальный, обеденный?

– Всем быть здесь ровно через час, – распорядилась судья Пайк.

Когда зал начал на глазах пустеть, я почувствовал у себя на плече сильную руку. Артурас.

– Поехали наверх, есть разговор.

Времени на разговоры у меня не было. Всего за один час мне предстояло прочесть восемь тыщ страниц, сочинить офигительное вступительное слово и подготовить офигительные же каверзы для перекрестного допроса. Я поерзал на стуле, устраиваясь поудобней, и посмотрел ему прямо в глаза.

– Разговоры потом будем разговаривать. Мне нужно поработать. Твоя помощь тоже понадобится.

Виктор закрыл и запер на ключ дверь приемной – той самой, на девятнадцатом этаже, в которой мы уже бывали. Артурас встал посреди комнаты, сложил руки на груди, топнул ногой. Он явно нервничал и злился. Его босс попросту забился в угол дивана и наблюдал.

– Мне нужен лэптоп или смартфон с выходом в Интернет, – сказал я, не давая им опомниться.

– Это еще зачем? – вопросил Артурас.

Я его проигнорировал и демонстративно обратился к Волчеку – в конце концов, это ведь он клиент, это ему нужны ответы, вот пусть сам и командует.

– Ваши предыдущие адвокаты пытались добыть экспертные показания, способные опровергнуть заключение доктора Голдштейна само по себе. Пробовали найти другого эксперта по почерку, который сказал бы, что эта надпись на купюре сделана не вами. Я пересмотрел целый ворох таких отчетов в деле – никто подобного мнения не разделяет. И только потому, что иного мнения попросту не существует. По крайней мере, с точки зрения профессионалов. В лучшем случае кто-нибудь написал бы вам, что почерк скорее всего не ваш, но у подобных ребят нету таких регалий, как у Голдштейна, а когда эксперты в зале суда начинают мериться пиписьками, то побеждает обычно тот, у кого послужной список толще.

Волчек кивнул. Похоже, он на это купился, а вот Артурас – не очень.

– Да что вы можете сделать? Тут целые фирмы пытались эту улику оспорить, несколько месяцев убили! Что вы такого сотворите за час?

– Надо же что-то делать. Если мы будем сидеть на жопе ровно и не снимем эту улику со счетов, Мириам Салливан в момент отзовет залог, и вы окажетесь в наручниках еще до того, как Голдштейн слезет со своей трибуны. А это значит, что прости-прощай ваши планы запрыгнуть завтра в самолет и свалить отсюда – все полетит к чертям.

Я услышал, как Артурас скрипнул зубами. Скривил губы, стал переминаться с ноги на ногу. Ну конечно – столько времени убил, чтобы разрулить ситуацию, а теперь, как говорится в этих кругах, «попал в непонятное»… А судопроизводство порой и вовсе понять невозможно. Судебный зал – все равно что зал казино в Вегасе, что угодно может выпасть.

Волчек продолжал слушать. Как-никак, на кону стояла его свобода.

– Не мне вам рассказывать, чем все заканчивается, когда обвиняемый вроде как уже сидит, а с государственным свидетелем вдруг случается какая-нибудь неприятность. Обратно под залог вас не выпустят, пока не прокрутят полное следствие и не убедятся, что вы не при делах. Сколько это может тянуться? Два, может, три года? А в крытке что угодно за это время может произойти. От бомбы, может, вы и отбрешетесь, но что им помешает сунуть вас в одну камеру с четырехсотфунтовым каннибалом? Это если вы только каким-то образом ускользнете от бойцов из тех картелей. Да-да, эти ваши кореша, что хлопали вам в зале, мигом до вас доберутся, на киче это даже проще. Я-то посижу, если Эми точно не тронут. Как-нибудь переживу. Лучше уж это, чем второй вариант. Но если посадят вас – вам конец.

Волчек бросил взгляд на Артураса. Тот пригладил штаны, пытаясь подавить понимающую ухмылочку. Что бы я сейчас ни грузил Волчеку, ясно было одно: оставлять в живых ни меня, ни Эми вовсе не входило в их планы. Не хватало еще, чтобы я рассказал ФБР, что мою дочь похитили, а самого вынудили подложить бомбу в полный народу судебный зал. Но пусть и дальше держат меня за простофилю, купившегося на их шитую белыми нитками историю.

– Я все равно хочу знать, что вы такого можете сделать, что другие адвокаты не смогли, – упорствовал Артурас.

Хороший вопрос, и я дал на него простой ответ:

– Эти ваши фирмы пытались оспорить саму улику. Но не с той стороны зашли. Это как в футболе: предположим, у тебя совсем задрипанная, никому не известная команда, а играть надо с известной, богатой, у которой вдобавок офигительный распасовщик. При нормальной игре твоих игроков просто раскатают по площадке, выиграть нереально. Вроде и лезть нечего, только позориться. А вот лично я не колебался бы. Если есть какой-то супер-пупер-герой, человек-гора, которого мне не переиграть, нет проблем – я просто выведу его из игры. Покалечу. Возьму на такую подножку с вывертом, что он до конца сезона не очухается. Как там говорят – это игра с людьми, а не с мячом. В суде ровно то же самое: не можешь оспорить доказательства – дезавуируй свидетеля, который их предоставил. Если присяжные решат, что Голдштейн не заслуживает доверия, то совершенно не важно, что он там будет нести. Интернет мне нужен, чтобы хоть что-то на него накопать. Послушайте, непохоже, чтобы у нас был выбор. Либо впрягайтесь и помогайте, либо я подержу ваше пальто, пока пристав будет ковать вас в браслеты. Все элементарно.