Идти надо было, когда стемнеет. И, дождавшись темноты, мы отправились в путь с тяжёлой ношей. Стрельба впереди, куда мы шли через лес, утихла, и лишь редкие пулемётные очереди нарушали тишину, да периодически в небо взмывали осветительные ракеты, свет которых просачивался сквозь деревья.

Лес, вскоре закончился и нам дали команду отдохнуть. Я сел на ящик и огляделся. При вспышке ракеты, заметил на краю леса большой штабель дров. Поначалу никто на него не обращал внимания, а затем кто-то испуганно вскрикнул:

– Братцы, в дровах люди!

Я подошёл поближе и разглядел среди брёвен торчащие головы, руки, ноги женщин, стариков и детей. В штабеле чередовались слои трупов, со слоями брёвен. Немцы, отступая, не успели их сжечь. Не раз мне приходилось читать в газетах о зверствах оккупантов, но тут я сам увидел звериную сущность фашизма.

Передохнув, мы двинулись дальше, растянувшись цепочкой. Солдаты шли след в след, чтобы не нарваться на мины. Мне было очень страшно. Неожиданно вверх взметнулась ракета, от чего я вздрогнул и, не дожидаясь команды, бросив ящик, залёг в мокрую от росы траву. Многие тоже залегли, и команда последовала:

– Ложи-и-сь!

Осветительная, белая ракета шипела над нами, и, догорая, медленно опускалась вниз. При её колдовском свечении было видно, словно днём.

Стрельба усилилась, я увидел, как над головой пронеслась стая трассирующих пуль. Когда ракета угасла, мы взяли ящики и бежали до следующей вспышки ракеты. У самого уха просвистели пули, я подумал: «Обидно погибнуть в начале своего боевого пути. А может это и к лучшему, сразу отмучиться…»

Страх перед смертью стал утихать из-за тяжёлой ноши. Это очень отвлекало. Я просто выбивался из сил. Кроме ящика, который я тащил перед собой, на плече висела тяжёлая винтовка, другое имущество тоже имело вес. Многие солдаты из нашей группы, отстали, они часто отдыхали.

Так, под свист пуль, мы добрались до траншей переднего края фронта. Было очень темно, и, если бы не осветительные ракеты, мы бы заблудились. К моему удивлению, траншеи были не глубокие, по пояс, и короткие. Всего один солдат копал, а остальные сидели или лежали возле траншей. Я обратился к сержанту, встретившему нас:

– Товарищ сержант, подскажите, где найти штаб полка?

Он посмотрел мои документы, хотя при слабом освещении ракеты, вряд ли что прочитал, и поручил солдату проводить меня. Мы пошли обратно в тыл, как мне показалось, к тому же лесу, откуда пришли. Передвигались перебежками, между вспышками ракет. Немцы, наверное, нас заметили и дали очередь трассирующими пулями. В темноте видно, как они впивались в землю рядом с нами.

– Ну вот, заметили, – с сожалением выдохнул из себя солдат, и спросил:

– В штаны не наложил?

Мне было очень страшно, даже дух захватывало, но я с обидой в голосе ответил:

– Что я трус, что ли…

– Здесь это с каждым бывает, не обижайся, – успокоил меня солдат.– На такое не смеются.

Штаб полка располагался в палатках, как и штаб дивизии, на краю леса. Часовой, не спросив документы, пропустил меня в палатку. Среди группы солдат и офицеров, командир полка допрашивал пленного. Переводчик переводил. Я тоже понимал немецкую речь, хотя не полностью, и меня это удивило, всё же настоящего немца слышал впервые.

Закончив допрос, командир полка заметил мою персону, и я протянул ему направление от Галицкого. Он быстро прочитал, и, взглянув на меня, с тревогой в голосе произнёс: «Извини, поговорим потом, танки идут».

После этого, в сопровождении солдат и офицеров, он ушёл. Пленного вывели из палатки следом за ним. Я успел разглядеть немца. Это был толстый ефрейтор. Он тяжело дышал, и от него неприятно пахло, Ещё долго в палатке стоял его запах.

Кроме меня, в штабе остались пятеро: седовласый капитан, старший лейтенант, младший лейтенант, и два солдата. Один солдат спал в углу, укрывшись шинелью, другой сидел с дисковым автоматом возле знамени. Видимо знаменосец.

Капитан и лейтенанты сидели в центре палатки на ящиках и смотрели на меня.

– Проходи, присаживайся, – показал рукой на ящик капитан.

Зазвонил полевой телефон, и он взял трубку:

– Алло, сто второй слушает. Так точно! Пленный подтвердил, что у противника три танка и рота пехоты…. Отобьёмся, подкрепления не надо….

Из этого разговора я понял, что звонил командир дивизии. Со стороны передовой, стрельба усилилась. Мне казалось, что в палатку могут попасть шальные пули или снаряд. Капитан предложил мне лечь на груду травы и веток.

– Отдохни, старшина, – сказал он так, словно ничего не происходит. Лежать, конечно, было спокойнее, и я с радостью улёгся, сняв с плеча винтовку и всё снаряжение. Тело ломило от усталости. Хотелось спать, но нарастающий шум боя не давал покоя. Какой уж тут сон, если снаружи было слышно, как пули ломали ветки деревьев, доносились шумы моторов и лязганье гусениц. Меня трясло мелкой дрожью, и я боялся, как бы не заметили этого другие. Возможно, трясло не от страха, а от озноба, ведь моя гимнастёрка промокла от пота, пока тащил ящик. Да и на улице похолодало.

Постепенно бой стал утихать. Капитан и младший лейтенант открыли консервы и нарезали хлеба.

– Старшина, присоединяйся, давай поужинаем, – пригласили они меня. Я тоже вынул из вещмешка остаток от пайка и присел рядом с ними. Капитан начал спрашивать, откуда я родом, кто мои родители, где работают. Мы разговорились и познакомились. Капитан Соколов был в полку начальником штаба, старший лейтенант Бирюков его помощником, а младший лейтенант Винокуров – командиром роты разведки. Он совмещал обязанности переводчика, так как хорошо знал немецкий язык, и недавно окончил разведшколу.

Капитан Соколов был пожилым человеком, с седой головой, а остальные на вид моложе тридцати лет. Капитан достал папироску:

– Пойдём, покурим, – предложил он.

– Я не курю.

– Тогда пиши домой письмо, скоро прибудет почтальон.

Капитан и лейтенанты вышли на улицу, а я послушал совета, достал из вещмешка карандаш и бумагу. Мне хотелось написать маме прощальное письмо, что, быть может, погибну, но писать такое передумал. Клонило ко сну, поэтому письмо получилось коротким и не складным: «Жив – здоров, прибыл на фронт. Не беспокойтесь». Ещё просил передавать всем приветы. В письмах нельзя было ничего писать лишнего: фамилии командиров, что происходит в полку, и так далее. Это являлось военной тайной. Немецкая разведка тоже не дремала, письма могли попасть к врагу. Пока я писал, Сергей Винокуров уже лёг на груду веток, подстелив свою шинель. Он предложил мне лечь рядом, а сверху укрыться моей шинелью, вдвоём будет спать теплее. Я лёг, но сразу уснуть не мог. В голову лезли всякие мысли. От собеседников я узнал, что завтра полк идёт в наступление. Возможно, завтра я погибну, и жить осталось мне не долго. Но мой внутренний голос успокаивал: «Это невозможно. Ведь мир существует, пока живу я. Если я умру, то весь мир исчезнет для меня во тьме»

Первые дни на фронте, мне пришлось находиться при штабе, поскольку подполковник Приладышев забыл обо мне и в штабе не появлялся. Наша армия стремительно наступала, каждый день палатки перевозили на новое место, за десятки километров вперёд. По штабной карте было видно, что мы приближались к границе с Литвой. Эти дни я тоже не сидел без дела, помогал разбирать палатку, грузить штабное имущество на машину, а потом на новом месте разгружать.

Командир полка появился неожиданно, рано утром. Мы с Сергеем Винокуровым только успели сбегать в кусты по нужде, как следом за нами в палатку вошёл Приладышев. Мы вытянулись перед ним.

– Доброе утро, – поздоровался он и присел на ящик.

Начальник штаба, капитан Соколов, спавший в углу, поднялся и поздоровался с командиром за руку, как старый приятель.

– Пойдёмте на улицу покурим, – предложил он, и мы вышли из палатки. Подполковник задел фуражкой за откидную дверь, обнажив лысину. Фуражка упала с головы, покатилась по земле. Винокуров поднял её и подал командиру. При первой встрече я не успел, как следует разглядеть подполковника. Передо мной стоял седеющий, не бритый человек, среднего роста, с добродушным взглядом серых глаз. Он достал из полевой сумки пачку «Казбека», раздал всем по папироске и протянул мне: