– Как ваша фамилия? – спросил тот, оторвавшись от своего занятия, и, услышав мой ответ, подтвердил, что вызывал.

– На вас, старшина, поступил донос о том, что вы сочувствуете фашистам. Было сегодня такое?

– Я просто обратился к санитару с просьбой перевязать раненого немца. Мне было его жалко. Ведь он стал пленным, а к пленным надо относиться гуманно, как приказал товарищ Сталин.

– Признайся честно, ты такой гуманный, из дворян? – задал вопрос майор. От этого вопроса я потерял дар речи и не знал что ответить.

– Не скрывай правду, от неё зависит твоя дальнейшая судьба,– продолжал майор, строго глядя мне в глаза. Я вспомнил совет Ларисы и стал отрицать.

– Никак нет товарищ майор, мои родители обычные служащие, а их родители были из крестьян.

– То, что ты скрываешь, уже наводит на подозрение. Имей в виду, если вздумаешь дезертировать, поймаем и расстреляем. Теперь ты будешь у меня в чёрном списке.

– Как же так, товарищ майор, – взволнованно сказал я, – сегодня в бою, я уничтожил десять фашистов. Среди них половина пулемётчиков. Сколько жизней наших солдат сохранилось, благодаря моей работе?

После этих слов, майор стал добрее и попросил показать ему мою снайперскую книжку. Там, после цифр, стояла подпись командира первого батальона, капитана Озерова. Посмотрев записи о результатах моих действий, майор отпустил меня, больше не сказав ни слова.

Расстроенный я вышел на улицу, постоять на крыльце, чтоб успокоиться. Было уже темно, и шёл моросящий дождь, нагнетающий тоску. Мне очень хотелось с кем-нибудь поговорить, высказать свои обиды, выговориться. Под навесом крыльца стояли двое часовых. Луч фонарика ослепил меня.

– Что старшина, не спится? – сочувственно спросил один из солдат.

– Да, не спится, сейчас постою немного и пойду отдыхать, – ответил я, снимая с плеча тяжёлую винтовку.

– Много Фрицев убил? – спросил второй часовой, увидев оптический прицел на винтовке.

– Десять Фрицев, в течение сегодняшнего боя. Но меня, не смотря на это, отругали за то, что я пожалел раненого немецкого солдата. Даже в особый отдел вызвали.

Рассказав часовым подробно, как всё происходило, я надеялся на сочувствие. Однако те сочувствовать не спешили. А стали меня убеждать, что я поступил не правильно.

– Сколько горя причинили немцы нашему народу, – говорили они. – Их нельзя жалеть. Бить их надо как бешеных псов.

Затем они предложили мне покурить, чтоб успокоить нервы и дали папироску. Я закурил, опираясь на винтовку, и спросил, в каком подразделении они служат. Как и ожидалось, это были разведчики.

– Откуда вы родом? – поинтересовался я.

Оказалось, что один из них был из Тулы, а второй из Данилова. От неожиданности, я даже не обрадовался, что передо мной земляк.

– Я тоже из Данилова, – сказал я удивлённо, и затем следующий вопрос к солдату. – А на какой улице ты жил?

– Я учился в школе в Данилове, а жил в деревне «Большое Марьино», – пояснил тот, и радостно обнял меня:

– Здорово, земляк! С сорок третьего года воюю, и ни разу Даниловцев не встречал. Не зря говорят – мир тесен.

Мы начали вспоминать Данилов, знакомые нам обоим места. До этой встречи я чувствовал себя очень одиноким, и вдруг рядом близкий человек. При виде земляка, в памяти возникло много приятных воспоминаний.

Мне стало хорошо на душе, словно увидел родственника. Мы радовались как дети. Наверное, целый час проговорили и разошлись, когда пришла смена караула. Звали солдата Степан. Мы решили встретиться на следующий день, но это было не суждено.

На другой день, всех снайперов, старых и новых, собрали в местном католическом костёле, как в клубе. Другого просторного помещения в селе не было. Перед нами планировал выступить командир дивизии, полковник Волков, но он задерживался. По его приказу в костёл привели пополнение, для снайперских взводов, из числа лучших стрелков, собранных со всей дивизии. Здесь вновь увиделись бывшие курсанты снайперской школы. Толик Набоков был с перевязанным лицом. В бою пуля попала в оптический прицел, и осколками стекла его поранило. Ранение оказалась не серьёзным, и он не пошёл в медсанчасть. Много поговорить нам не удалось, так как замполит дивизии выступил с политинформацией. Я любил такие лекции. В костёле слышимость была хорошей за счёт акустики. Убранство здесь меня не поразило, в православных церквях красивее, иконы и всё ценное, отсюда немцы увезли с собой, и смотреть по сторонам не на что, голые стены. Поэтому лекцию я слушал внимательно. Прибывший командир дивизии, прервал её на интересном месте. Он вручил при всех «медаль за отвагу», моему заместителю снайперского взвода, сержанту Салову. У него на счету было: более сорока, убитых солдат противника. Затем зачитал награды, присвоенные некоторым снайперам посмертно. После этого он познакомил нас с «новой» инструкцией по тактике работы снайперов. В снайперской школе нам её давно разъяснили. В инструкции было примерно следующее; на боевое задание снайпера должны ходить по двое, один в качестве наблюдателя – другой в качестве стрелка. Этими обязанностями они периодически меняются. На позиции можно находиться не долго, а если противник обнаружил, то нужно немедленно уходить. Немцы, например, работали чаще всего в одиночку. У одного снайпера от длительного наблюдения за объектом, зрение устаёт, и эффективность действий снижается.

За селом был полигон, оборудованный до нас немцами, и все пошли туда для занятий. Командир дивизии приказал обучать снайперов, пока не стемнеет. В моём взводе насчитывалось теперь тридцать человек, как и положено по штату. В основном это молодёжь, но были солдаты и постарше: от тридцати до сорока лет. Например, моему заместителю сержанту Салову, было сорок два года. Фамилии в списке, в большинстве русские, несколько украинских и белорусских, и лишь один был грузин, по фамилии Морбидадзе. Из всей толпы он выделялся своей крупной, коренастой фигурой и чёрными усами. По-русски он говорил плохо. И, когда я объяснял теорию, то он ничего не понял. Вместе с опытными снайперами, я развесил мишени на бревенчатой стене, которую специально соорудили немцы для стрельбища, и начались практические занятия. С Вахтангом Морбидадзе мне пришлось заниматься отдельно, пока остальные стреляли. Вёл он себя очень учтиво и часто извинялся, если не понимал моих объяснений. Между делом, я узнал от него, что до войны он женился, имел уже троих детей, хотя был меня не на много старше. Жил он в горном селении и занимался охотой в горах, поэтому метко стрелял.

Мне надо было идти смотреть мишени, поэтому сержанту Салову я поручил позаниматься с Морбидадзе. Велел ещё раз объяснить, как определять расстояние до цели. Не мог я предположить, что эти двое раздерутся. Пока я ходил к мишеням, за спиной послышалась возня, крики и ругань. Пришлось бежать обратно. Вокруг драки сразу же собралась толпа зрителей, и я с трудом их растолкал. Добравшись до эпицентра, я увидел лежавшего в нокауте Салова, а Морбидадзе с красным от злости лицом, ругался по-грузински. Несколько бойцов повисли у него на руках, удерживая от дальнейших действий.

– В чём дело? – спросил я у грузина.

– Я не виноват. Это он мою маму ругал, – опустив голову, проговорил тот. Наклонившись к лежащему сержанту, я увидел, как он открывает глаза. Его тут же подняли на ноги, а виновника драки удерживать перестали, так как он успокоился, и стоял в растерянности.

Драка происходила быстро, возможно, солдаты из других взводов ничего не заметили. Я решил замять этот инцидент. Пришлось объяснять грузину, что русский мат иногда служит лишь для связки слов, и без всякого смысла. Морбидадзе сказал, что у них на селе за такие слова, о матери, убили бы. С этого момента при Морбидадзе, никто не ругался матом.

В конце концов, солдаты помирились и пожали друг другу руки, но у них на лицах остались ссадины.

Вечером, Приладышев уже знал о случившейся драке, и ругал меня за то, что я ему не доложил.

– Необходимо Морбидадзе наказать, – говорил он, – пошли его на кухню, пусть там поработает денёк. Нельзя оставлять это безнаказанным.