– Я, думаю, – предположил Семён Александрович,– это всё из-за людской зависти. Одни живут лучше, другие хуже – вот и начался передел собственности. Чем всё это закончится трудно даже предсказать. Одно ясно – ничего хорошего ждать не приходится.

После такого умозаключения, лица у всех стали серьёзные и некоторое время за столом установилась тишина.

– Давайте не будем говорить о грустном, – предложила Мария, – я вам сейчас спою, если вы не против. На её нежном личике засветилась добрая улыбка.

– Конечно, спой, мы с удовольствием послушаем! – попросили несколько голосов.

Мария сходила в соседнюю комнату, где лежали музыкальные инструменты, и принесла гитару. Проверив настройку, она запела неополитанскую песенку из репертуара прежних музыкальных занятий в Петербурге. Струны её гитары звучали тихо и томно, девичий звонкий голос хорошо гармонировал с аккордами, хотя не всегда она попадала в нужную ноту. Сказывались редкие репетиции. Раньше Верещагины часто разучивали какие-нибудь новые песни, но теперь было не до этого.

На улице стало смеркаться, дело шло к вечеру, и Семён Александрович вспомнил о делах по хозяйству: надо было загонять в сарай с пруда уток и гусей. К тому же пора их кормить.

– Матрёша, узнай, пожалуйста, Калачёвы в обед коров доили? – попросил он служанку, которая сидела за столом и что-то с удовольствием рассказывала Юле, не обращая внимания, на звуки гитары.

Мария перестала играть и предложила выйти прогуляться на улицу. Пётр Егорович поддержал её:

– Всё правильно, вредно долго сидеть на месте, надо двигаться. Движение – это жизнь.

Верещагины решили показать гостям своё хозяйство, ведь они давно не были у них в деревне. Погода опять загрустила, с неба посыпался мелкий дождь со снегом. Когда подходили к пруду, Семён Александрович подумал о сыне: «Как-то там мой Петенька в лесу поживает, давно не приходил».

– Сколько у вас гусей и уток! – удивился Пётр Егорович, увидев многочисленную стаю плавающих птиц на пруду. – Это всё ваши?

– Да, это наши, – подтвердил хозяин, – мы сюда чужих гусей и уток не пускаем. Но это их сейчас много. Вот, весной почти ничего не останется, едоков у нас тоже много. Могут ещё и коммунисты отобрать.

– Могут, – согласился Смирнов. – У нас тоже сейчас много живности, и боимся, что отберут. Работаешь, стараешься и всё напрасно. Если отберут, то больше не буду ничего по хозяйству делать, – упрямо заявил он.

– Пётр Егорович, а вы сейчас людей лечите, или уже отошли от этой должности?

– Лечу, друг мой, как же не лечить-то, обращаются за помощью люди даже из дальних деревень, плачут, умоляют помочь, и приходится запрягать лошадь и ехать. Конечно, люди благодарят, деньги дают, а, если вижу, что очень нуждаются, то не беру ничего.

Пока загоняли многочисленную, шумную, стаю гусей и уток в сарай, с неба повалил снег крупными хлопьями, но земля была не тронута морозом, это означало, что снег скоро растает. Семён Александрович решил зайти в амбар посмотреть, не пришёл ли туда сын Петя. В амбаре имелась небольшая печка, и, открывая замок своим ключом, сын иногда приходил туда переночевать. Верещагин сообщил остальным родственникам о своём решении проверить амбар, и почти все пошли в дом, так как уже продрогли. С Семёном Александровичем остался только Пётр Егорович, которому Верещагин кратко рассказал про сына, о том, что он убил милиционера, и теперь скрывается. Пётр Егорович был свой человек и Верещагин знал, что он не выдаст.

Предчувствия отца оказалось не напрасны, на дверях амбара навесного замка не было, а дверь изнутри кто-то запер на засов.

– Петя открой, – постучал в дверь отец.

За дверями послышались шаги и дверь, как и ожидалось, открыл сын. У него был заспанный и потрёпанный вид. Увидев Петра Егоровича, он смущённо поздоровался и пригласил отца и гостя войти в амбар. Пётр Егорович поздравил его с днём именин и пошутил, что сегодня собрались три Петра – это хорошее предзнаменование. Петя зябко поёжился, хотя был одет в овчинный полушубок, и в амбаре было достаточно тепло. Пётр Егорович потрогал его лоб:

– Да у тебя, мил человек, жар. Надо бы измерить температуру. Я с собой всегда вожу в саквояже медицинские принадлежности. Пойдёмте в дом, я осмотрю больного, – сказал он озабоченно.

– Правильно, – согласился Семён Александрович, – хватит скрываться. Тебя, Петя, и так никто не ищет. А, если придут, то пусть предъявят доказательства. Саша адвокат, он сумеет тебя защитить. О том, что ты убил Василия Калачёва, знают только несколько человек. Даже твои сёстры ничего не знают.

– Я убил негодяя, который сдал отца под расстрел, – оправдался перед гостем Петя.

– Да, я знаю, ты правильно поступил, – успокоил его Пётр Егорович.

В доме всем объявили, что Петя заболел и приехал из Данилова, где якобы работал. Его уложили в постель на первом этаже, в комнате, в которой обычно спал отец, там было две кровати. Пётр Егорович достал из саквояжа градусник и медицинскую трубку. Сначала он больного прослушал, а затем дал ему градусник и велел подержать подмышкой.

Через десять минут Петя подал ему градусник, и врач сделал заключение:

– Ничего страшного, обычная простуда.

Рядом с больным, в комнате находились только отец и врач. Другим родственникам близко к нему подходить не разрешили, чтобы не заразились. Сёстры и братья издалека посмотрели на Петю, поздоровались с ним и разошлись. Отцу хотелось без свидетелей поговорить с сыном, чтобы до конца убедиться, что он больше никуда не уйдёт, и запер дверь на крючок. От Петра Егоровича скрывать было нечего, и он мог помочь убедить сына не ввязываться в дальнейшем ни в какие партизанские отряды. На Петю возлагалась большая надежда, как на помощника по тяжёлому крестьянскому труду. Саша, хоть и старший сын, но он закоренелый интеллигент, не мог и гвоздя вбить, чтобы по пальцу не стукнуть, ничего по хозяйству делать не умел. А Серёжа с Колей были слабы здоровьем, очень худенькие, часто болели. В отличие от них, Петя обладал большой физической силой, и у него всё получалось, за что бы он ни взялся.

– Петя, мне надо с тобой серьёзно поговорить, начал Семён Александрович. – Ты мне нужен, как самый деловой человек в нашей семье. Без тебя наше хозяйство придёт в упадок. Обещай мне, что больше никуда не уйдёшь, – попросил отец.

Петя сел в кровати, виновато улыбнулся и сказал:

– Мы с ребятами разошлись по домам до тех пор, пока большевики не начнут грабить крестьян. Если придут вооружённые люди, чтобы отнять последний хлеб, то мы дадим им отпор, как бандитам. Я поклялся, что приму участие в борьбе за справедливость.

Пётр Егорович не удержался, и восторженно произнёс:

– Вот настоящий русский офицер, наш защитник. Только надо отца слушаться, хоть он и не прав. Меня тоже дети не всегда слушаются, и это бывает очень неприятно.

– Почему я не прав? – обиженно спросил Семён Александрович. – Разве можно победить армию маленькому партизанскому отряду? Это же глупо! В конце концов, это самоубийство!

– Ты, папа, видимо, не в курсе, что с юга наступает добровольческая армия, а Сибирь освободила от большевиков армия адмирала Колчака.

– Конечно, мне мало известно, до нас последнее время газеты не доходят, – ответил сыну отец. А Пётр Егорович добавил:

– Добровольческая армия вступила в сражение с большевиками, мне об этом рассказывал зять моего свата Крылова. Он унтер и воевал за Белую гвардию; недавно, по случаю ранения, он тайно вернулся домой. Сват просил полечить раненого, и я из первых уст от него узнал все новости.

Затем Пётр Егорович поинтересовался:

– Петя, а вас в отряде, много народу?

– Нас не много, пока семь человек, но, недавно мы ездили в Пошехонье, и там установили связь с двумя партизанскими отрядами. Их гораздо больше, чем нас. Они нам так же сообщили, что в лесах много партизан из числа недовольных политикой большевиков. В основном это крестьяне. Но есть в отрядах и городские жители. Во многих сёлах вокруг Пошехонья крестьяне сейчас власть большевиков скинули. Они обещали и нам помочь. Летом планируют установить свою народную власть в самом Пошехонье, а потом пойдут крупным отрядом на Данилов.