Штаб Губчека располагался за мостом реки Которосль в кирпичном здании. Комиссар слез с коляски возле штаба и, оставив попутчиков, пошёл в другое соседнее здание. Алексея Талова удалось найти быстро, он только, что пришёл на работу. Сергей узнал его в коридоре штаба, кратко рассказал суть дела, и Александр Семёнович показал письмо от крестьян.

Алексей стоял несколько минут в раздумье, а потом пригласил гостей в кабинет, где он работал. Там уже сидел за столом один сотрудник, следом за Алексеем пришли ещё несколько человек. Все они были одеты в кожаные чёрные курточки. Алексей посоветовался с ними, и товарищи сказали, что надо обратиться в Губревком, только там могут спасти невинно осуждённого человека. Губревком находился в другом здании, рядом с казармами первого Советского полка. Это было не далеко, и туда пошли пешком вместе с Алексеем Таловым, он был начальником отдела, а не рядовым чекистом. Сначала он зашёл в один кабинет, потом в другой, везде ему отказывали в решении этого вопроса. Конечная инстанция была – это председатель Губревкома Ленцман Ян Давидович. Из его кабинета Алексей выскочил, как ошпаренный, потому что Ленцман накричал на него и отказался даже выслушать. Пришлось идти к комиссару Ярославского военного округа, по фамилии Геккер. Он в Ярославле являлся реальной властью. Геккер велел зайти всем троим к нему в кабинет. У Сергея и Александра Семёновича дрожали коленки от страха. Инстинкт самосохранения подсказывал им, что этот человек может всё и даже приказать их расстрелять.

Талов старался быть спокойным, но чувствовалось, что он тоже волнуется. Волнение усиливалось от того, что возле кабинета стояли навытяжку два солдата с винтовками, а за столом сидели ещё два офицера с официальными выражениями на лицах. У Талова и Верещагина они отобрали оружие и у всех проверили документы.

– Заходите, – вежливо указал на дверь кабинета один из военных.

Когда зашли в кабинет, то Сергей сразу узнал того красного командира, который командовал расстрелом офицеров на станции Филино. Талов был с ним хорошо знаком, и они поздоровались за руку. Алексей кратко изложил суть дела. Геккер даже не стал читать письмо, а с мрачным видом смотрел на Сергея и Александра Семёновича.

– Вы кто будете этому Верещагину? – спросил он.

Александр Семёнович с заметным волнением объяснил, что он старший сын Верещагина, а Сергея Талов представил, как участника подавления мятежа.

– Почему вы хлопочите за Верещагина? – спросил Сергея Геккер.

– Просто он хороший человек, – совсем растерявшись, сказал Сергей.

На мрачном лице комиссара мелькнула улыбка.

– Ладно, я сейчас напишу приказ об освобождении Верещагина, – сказал он, и, уточнив имя и отчество, от руки быстро написал документ, заверив его печатью, лежащей тут же на столе. Отдавая документ Александру Семёновичу, он как бы оправдываясь, пояснил:

– Без жёстких мер в стране быстро не навести порядок, конечно, иногда страдают и невинные люди. Как говорится: «Лес рубят – щепки летят». Затем он приказал Талову:

– Алексей, сходи вместе с ними в тюрьму, иначе они могут не успеть.

От Штаба до тюрьмы было не далеко, тридцать минут ходьбы, а на лошади доехали в два раза быстрее. Ехали мимо маленьких деревянных домов рабочей окраины. В этом месте боёв не было, и дома все сохранились. Возле тюрьмы стоял отряд красноармейцев, словно кого-то ждали. Талов с важным видом подал охране свои документы и всех троих пропустили внутрь тюрьмы. На первом этаже находился кабинет начальника тюрьмы, он встретил посетителей вполне дружелюбно, весь раскрасневшийся и явно был под градусом. Талову и его спутникам, он по-дружески предложил выпить хорошей «Смирновской» водки. Все отказались и сказали, что надо освободить невиновного человека. Талов подал ему приказ от комиссара Ярославского военного округа. Начальник тюрьмы вынул из шкафа пачку бумаг, на которых были списки прибывших заключённых. Но тут возникла проблема. Начальник тюрьмы не смог найти в списках фамилию Верещагина, а значит, и узнать в какой камере он находится. Списки были составлены небрежно, с ошибками. Учёт расстрелянных узников не вёлся. Талов спросил у него, в какой камере должны сейчас расстреливать заключённых и предложил сначала, на всякий случай, там проверить.

Таким образом, пришли как раз к той камере, где был Семён Александрович. Расстрельная команда уже стояла в коридоре. Талов велел надзирателю открыть в камеру дверь, и оказалось, что там арестованные все лежали: большинство на полу, а четверо на нарах.

– Ищите своего отца, – сказал Талов Александру Семёновичу.

Люди в камере не пытались даже встать, только зашевелились и застонали. Кто-то стал просить воды. Семён Александрович лежал ближе к двери и не шевелился. Сын Александр его сразу узнал и стал щупать пульс. Поняв, что отец жив, попросил Сергея помочь вынести отца из камеры. Когда тащили, у Сергея заболела грыжа, и он сказал об этом Талову, который знал о болезни Сергея. Пришлось Алексею самому помогать. Увидев это, командир расстрельной команды велел двум солдатам взять носилки и вынести больного из тюрьмы. Носилки были пропитаны, свежей кровью, видимо на них выносили убитых. В коридоре тоже виднелись следы крови, как на полу, так и на стене. Сергей заметил, что солдаты были изрядно выпивши. Конечно, убивать людей на трезвую голову нелегко. Он это понимал, сам был трезвый и воспринимал всё близко к сердцу. К его глазам подступали слёзы, и он едва сдерживался, чтобы не зарыдать.

Освобождённого Семёна Александровича солдаты помогли уложить в коляску, и ушли обратно в тюрьму.

– Алексей, а вы можете и остальных освободить, пока их не расстреляли? – Спросил Талова Александр Семёнович.

– Я в тюрьме не работаю, – ответил он, – я вообще здесь первый раз.

По его виду было понятно, что он тоже под жутким впечатлением от всего увиденного, и ему хотелось быстрее покинуть это страшное место. Он сказал Верещагину:

– Давай гони лошадь, а то я опаздываю на работу. У меня своих дел много.

Когда подъехали к штабу чека, он велел подождать и через несколько минут принёс написанное от руки направление в Ярославскую больницу «Семашко». На этом направлении даже стояла печать.

– Везите отца в больницу, – сказал он, – и предупредите его, если он очнётся, чтобы никому ничего не рассказывал. И вы тоже будьте осмотрительны…

– Конечно, мы всё понимаем, – заверили Талова напуганные Верещагин и Сержпинский.

Уже вечером Семён Александрович пришёл в себя, после того, как ему сделали укол, напоили водой и накормили кашей. Больница была сильно переполнена, но его положили в самую хорошую палату, где народу было не много. Там лечились высокопоставленные большевики. Сын предупредил отца, чтобы никому не рассказывал о расстрелах в тюрьме. Отец очень хотел спать и, когда поел, сразу уснул.

Александр Семёнович мог бы ещё побыть возле отца, но надо было отвезти обратно в Данилов Сергея и военного комиссара. Потом он не однократно приезжал в больницу вместе с сёстрами Тоней, Марусей, Павлей и Катей. Во время такого посещения приняли решение, отправить в Петроград Соню и Ларису под присмотром старшей сестры Павли. Девочкам надо закончить седьмой класс.

–

После возвращения в Данилов, Сергей не мог удержаться и рассказал о расстрелах в Ярославской тюрьме матери и Диме Свешникову. Они в свою очередь рассказали своим близким. И так по цепочке слухи разошлись по всему Данилову и даже за его пределы.

С Володей Шишериным он тоже поделился своими впечатлениями. Володя с волнением слушал и качал головой:

– Зачем же расстреливать? – возмущался он. – Тем более стариков. Это уж перегибы наших вождей в Москве. Я, думаю, при царе и то такого бы не допустили.

Шишерин рассказал об этом Попёнкову и другим людям, с которыми дружил. В Данилове начались разговоры о зверствах большевиков. Люди, как обычно, сильно преувеличивали эти слухи. На рынке Сергей случайно даже подслушал такую байку, что мол, в Коровниках заключённых сажают на кол, и варят в кипятке, как в старину, и, что потом из их мяса делают в столовых котлеты и подают на обед. При этом баба, которая рассказывала байку другим торговцам, божилась и говорила, что слышала такое от самого Попёнкова.