- Выпьем, - сказал он, едва только Бофур явился в его чертог, и взглянул на него с плохо скрытым страхом. Боялся, что тот откажется. Но Бофур только улыбнулся.

- Чего ж не выпить!

Ни разу с тех пор, как пил ритуальное вино на своей коронации, Кили и глотка чего-то крепче воды не делал. Его самого это удивляло, горе ведь - верный повод хмелем восполнить все, что слезами пролил.

- Твое здоровье! - воскликнул Бофур, подняв свою кружку.

Кили кивнул и поднял к губам свою. Мед был слишком крепкий, от горячего хмеля у него враз закружилась и без того тяжелая голова, а усталость в нем будто только того и ждала, чтобы взять свое.

- Ты свое горе глотаешь, - заговорил вдруг Бофур, - а надо было плеваться, чтоб из носу текло, как вода, когда тонешь. Иначе захлебнешься ведь, навсегда останешься там.

- И хорошо бы, - хрипло вырвалось у Кили. - Для меня берега нет.

- Берег есть, весь мир есть, а ты кидаешь его им на погребальный костер и думаешь, им оттого отраднее будет в их гробнице.

Нет, нет, все было не так, думал Кили, мечась взглядом вокруг через пьяный туман. Мир был весь для них двоих с Фили, тогда, давно, и у него все на свете было без короны и «мой лорд», и захватывало дух от простора, свободы и неведения, от всех дорог, что еще только предстояло пройти, и они вдвоем могли бы одолеть любую армию просто потому, что ну а как же иначе! Жизни всех героев на свете они прожили вместе, а теперь он должен жить свою собственную - один. Как можно идти дальше с тем, что осталось, когда раньше у него было все? Как может радовать, что его ныне зовут королем, когда прежде у мира было для него имя дороже?

- Я никогда не смогу отпустить это, - прошептал он.

- И не нужно. Оно от тебя и само не уйдет, оно с тобой всегда, а ты все не хочешь сойти с места! - Бофур наклонился к нему через стол. - Ты воздаешь им почести, как будто им было чего еще желать!.. Как будто ты не смеешь сам быть счастлив, раз им не довелось, но они-то были! Они были счастливы, и у них было все!

Кили помотал головой, и мир с медленно разгоняющейся тяжелой мощью закачался из сторону в сторону.

- Прости мне эти слова, но ты на самом деле не делаешь ничего особенного, ничего такого, чего никто другой бы не сумел, - сказал Бофур, глядя ему в глаза. - Ты горюешь, вот и все.

Вот и все, вот и все… Неслышное эхо все повторяло эти слова, а Кили искал и не находил, чем их опровергнуть. Пьяная память швырнула ему воспоминание о Тауриэль, об их последнем молчании там, когда нужно было говорить, и он залпом поднял дном вверх свою кружку.

***

- Владыка, - Тауриэль коротко склонила перед королем голову, до сих пор кружившуюся и несвою от странной ее безволосой легкости. - Я пришла с просьбой.

Трандуил устремил на нее взгляд холодный и острый, как сталь, как северный ветер.

- Я хочу отправиться в Серую гавань. Прошу вас, позвольте мне уйти.

Владыка долго и безмолвно смотрел на нее, и все ее шрамы и даже разрезанные пряди волос будто открывались и закровоточили под этим взглядом, выпуская с кровью весь скопившийся в них яд. А затем Трандуил чуть заметно кивнул ей.

***

Кили медленно открыл глаза. Желтое марево дневного света было вокруг, бесформенное, как растаявшее масло. Он шевельнулся, и тут же тошнота качнулась к горлу, точно лодка на волнах. Вцепившись пальцами в мех под своей спиной, он застонал сквозь стиснутые зубы - слов не было, приоткрыть рот было жутко, но молчать - невозможно. Внутренности будто так и рвались прогуляться...

- Проснулся? - окликнул его знакомый голос, такой свирепо громкий, что Кили умоляюще зажмурился, спасаясь от этого звука. Кто-то сел на край его постели, и, приоткрыв глаза, Кили наконец узнал Бофура. Тот протягивал ему ковшик с водой.

- Держи, - сочувственно вымолвил он.

Взяв у него ковш и жадно осушив его, Кили рухнул обратно на постель. На мгновение блаженная водяная прохлада, пролившись ему грудь, смягчила гнилой ядовитый озноб его похмелья, и Кили почувствовал вялую улыбку у себя на губах, а затем все вернулось, одним коротким, свирепым ударом в живот. Фили, Торин, Тауриэль. Они все ушли от него. Кили судорожно дернулся к краю постели, и его вырвало - долго и мучительно, до боли под ребрами и желчной горечи во рту. Ни одно его похмелье не было настолько кошмарным, подумал он, когда обессиленно повалился на спину, дрожащий, мокрый от холодного больного пота, пустой до того, что живот будто со спиной слипся двумя лоскутами выпотрошенной кожи. Что холодное накрыло его лоб, и Кили провалился в сон.

Его разбудила жажда спустя полных несколько часов - дневной свет в комнате уже был тускл и красен, а тени - длинны и черны. Снова Бофур обнаружился рядом - без своей неизменной шапки он показался Кили одновременно старше и словно меньше, чем всегда. Поймав его проснувшийся взгляд, Бофур молча протянул ему наново наполненный ковшик и улыбнулся углом рта.

- Лучше?

Кили кивнул и, вспомнив прошлое свое пробуждение, поморщился и пробормотал:

- Прости. Нельзя мне пить столько.

- А что еще делать, когда ничего не сделаешь? - отозвался Бофур

Этот вопрос неожиданно потребовал от Кили ответа, перебив бесконечно звучавшее в его мыслях «Почему?». Долго он повторял и повторял это слово, кнутом обжигавшая сердце боль от прикосновения к струнам былого требовала узнать, наконец, причину, чтобы суметь принять случившееся. Почему Торину не суждено было провести выстраданные счастливые годы в возрожденном своем королевстве, почему жизни брата суждено было угаснуть в кровавую лужу оброненной лучиной вместо того, чтобы долго, долго гореть? Кили день за днем задавал себе эти вопросы и пытался непонимающим своим мучением, как палач, вырвать из себя самого ответы. Для чего он должен был пережить это, для чего?

И вот теперь, сегодня, из спутанной и слепленной похмельной мешанины его мыслей явился наконец ответ.