- Даин достойный владыка, и после крови Трора он первый, кому должно войти в Эребор королем, но…

- Но кровь Трора не вся ушла в землю в тот проклятый день.

Балин с сомнением покачал головой.

- Он не может править. Ни жизнь, ни предназначение не готовили его для этой доли. Он не из того камня высечен. Торин звал Фили своим наследником, и пусть тогда еще и не было наследства, но мальчик креп и рос в под корону отлитой форме. Кили нет. Ему назначено было иное. Да и после того, что случилось…

- Мы говорим, но только это и можем. У него одного есть право решить. Если он пожелает отдать трон Даину — да будет так, и я сказал бы, что это лучшее решение. Но если нет — он имеет на то все права, и я поддержу его выбор.

- Эребор едва дышит! Десятки лет здесь билось только холодное сердце дракона, сила нашего народа давно истекала из этих каменных жил, и пусть у нас есть кого назвать королем, но чем он станет править? Здесь нужно больше, чем согласие корону надеть. Нужна воля, нужна крепкая рука и кипящая кровь — неужто ты думаешь, что у него это есть? — Балин замолчал на мгновение и поправился, запнувшись: — Есть до сих пор?

Ойн устало прикрыл рукой глаза.

- Мое дело — знать, что он еще дышит. Остальное не так уж и важно.

***

Да, он дышал. Вдох-выдох терзают нутро жадным клювом падальщика, еще и еще, обгладывают в ничто пустоту в его груди, и будто тысяча мертвых воет, стонет, кричит сквозь него, и себя он в их муке не слышит. Белый труп в синем ледяном течении, его разум волокло под морозной коркой беспамятства, и в полыньях мелькала память с тех живых, теплых берегов: бесформенно и щедро, как тесто домашних хлебов, брошенные в жаркую печку жизни дни, смех, любовь и вечное вместе, в кровь и кости вошедший буйный и крепкий покой. Впервые за недели по-настоящему очнувшись, он помнил, как плакал, как текла из него эта некрасная кровь и как за повязкой и спекшейся черной коркой трусливо осталась другая, ненужная. Он помнил голоса, эхо чужих разговоров высоко и далеко, и помнил, что она — она, наконец-то! — была рядом, когда он ее даже не звал. И помнил самое страшное — что это было не нужно. Боль рвала его, и он, булькая кровавыми пузырями в ее жутком потоке, не понимал и не помнил ответа и все спрашивал с беззащитным отчаянием несправедливо обиженного ребенка: за что?

Он выжил ради ответа.

***

Кили застонал, трудно разлепил сухо спекшиеся губы.

- Как…как все кончилось?

В лице Ойна что-то дрогнуло, почти растроганным был взгляд, какой он бросил на Кили, и в последний раз тот вдруг вновь ощутил себя младшим, счастливо глупым, наивным: ведь он еще способен был думать, что все правда кончилось, миновало…

- Дева эльфья твоя жива-здорова. Победа за нами осталась. Азог мертв. — Он помолчал, как будто решая про себя чего-то, затем сказал тихо и глухо: — Торин сразил его и отдал за то свою жизнь.

Странным путем дошли до его разума эти слова, совсем не те струны задели, каких он ждал. Азог убил Фили. Торин убил Азога. Он отомстил. Уже сделал это. И вместо горя изумление овладело им, изумление и гнев, и мысленно он воскликнул: «Создатель, да зачем же я выжил?»

Зрелище двух могил вместо одной, для той одной смерти, которую он помнил, почти не причинило ему новой боли. Куда хуже их неодинокого каменного сна был пустой простор огромной усыпальницы подле них, нелепо обломанная его выживанием гармония их мертвого покоя: две гробницы рядом, а там, где само пространство, четкая симметрия его требует третью — пустота. Пустота эта, этот выбитый зуб в жестокой улыбке Эребора, непрестанно притягивала его взгляд.

Даин нашел его здесь.

- Лекарь сказал, ты оздоровел довольно, чтоб ходить, — заговорил он, оставив себе слова горя и сочувствия, и Кили был ему за это благодарен. — Мы этого ждали. Эребор свободен, пришла пора взойти на трон. Осталось только решить кому.

Кили вспомнил тяжелую корону и золотую броню, запершие Торина в себе наедине с его безумием. Вспомнил брата и его совсем другое золото. И тут он понял, за что с ним случилось все это. Для чего.

- Я от крови Трора, последнего Короля-под-Горой, — сказал он медленно, глядя в каменные глаза скорбящим статуям под сводами усыпальницы. — Я подниму его корону.

Даин смотрел на него, не вымолвив ни слова, но взгляд его прищуренных властных глаз о многом говорил.

- Благодарю тебя за помощь, родич, — обратился к нему Кили, — во всем. Но теперь я справлюсь сам. Будь гостем на коронации, окажи мне честь. И возвращайся к себе.

***

- Не стоило тебе так говорить с ним, — посетовал Балин. — Он родня тебе, и он помог нам, без его…

- Мне он не помог, — оборвал его Кили, рубанув первым словом свирепо, как секирой. Боль в груди стала хуже. Прижав к ране стиснутые пальцы, он спросил: — Что произошло здесь, пока я в себя не приходил? Что мне нужно сделать?

- Даин позаботился обо всем. С королем Бардом и владыкой Трандуилом отныне справедливый мир. Жители Озерного города получили золота довольно для того, чтобы отстроиться заново. Железные горы поделились припасами, голод не грозит. Под Эребором есть горячие источники, эта земляная кровь может греть всю гору, но смаугово безобразие повредило механизмы, их еще не смогли починить. Мы запасли довольно дров. Зиму выдержим. А дальше… Ты станешь решать, как чему быть. Но пока твое дело — твоя рана.

- Я здоров.

- Ты больше мертв, чем жив. Или хочешь сам с собой закончить, коль Азогову отродью это не удалось?

Кили умолк и долго не отвечал, неподвижно глядя себе под ноги и комкая рубаху на груди. Потом покачал головой и вдруг улыбнулся.

- Не хочу.


Он мокро закашлял, прижав к губам кулак, — хлипко поджившее нутро еще сочилось кровью — затем снова заговорил: