Грейвз с ненавистью поднял глаза и ответил:
— Нет.
— Ну и дурак, — Гриндевальд пожал плечами и отвлёкся на пламя камина.
Грейвз сидел, подавляя бесполезную ярость. От унижения горело лицо.
С сотрудничеством всё было ясно. Никакого, нахуй, сотрудничества. Ты аврор, а не тюлений хер, ты соберёшь себя в кучку, Персиваль мать твою Грейвз, и найдёшь способ выбраться. Даже если он выпотрошит тебя и вывернет наизнанку — ты не дашь переломать себе хребет. Нечего расклеиваться! Подумаешь, нежный какой. Соберись! Подумай как следует — что-нибудь да найдёшь.
— Не найдёшь, — рассеянно сказал Гриндевальд, будто прочёл его мысли. — У тебя нет выхода. Мне больше не нужно твоё сотрудничество. Пойми, Перси… — он смотрел в огонь, склонив голову набок. — Мне просто нравится смотреть, как ты корчишься.
Грейвзу совершенно не хотелось прибегать к последнему варианту, но других он уже не представлял. Остров был маленьким. Даже в ясную погоду он не видел на горизонте земли. Корабли не ходили мимо. Волны накатывали на берег крупные, морские. Деваться отсюда было некуда.
Он разбил окно. Выбрал осколок покрупнее, с бритвенными краями. Гриндевальд не сможет им притворяться, если притворяться будет некем. Грейвз закатал оба рукава, примерился, выдохнул и полоснул по руке.
Гриндевальд появился в доме через минуту, сжимая в скользких окровавленных ладонях палочку.
— Какая ж ты сука, Перси… Я тебе доверял!.. Свободу оставил!..
Грейвз сидел под окном в луже собственной крови и ухмылялся от слабости и дурноты.
— Доверчивый ты слишком, Геллерт. А я так надеялся, что опоздаешь…
Он вытянул руку, с которой капало красное. Помедлил, набираясь сил произнести заклинание — чтобы добить себя болевым шоком. Он потерял много крови, но ещё недостаточно много, чтобы умереть. Слишком глубоко поранил левую руку стеклом, правую как следует распороть не сумел. Эх, Персиваль, даже сдохнуть не можешь…
Тело сопротивлялось, помня о боли, он повторял про себя слова заклинания, но не мог их произнести. Гриндевальд наставил на него палочку, бормоча исцеляющие заклятья. Грейвз смотрел на него, на своё лицо, и уже в полубреду думал — а хреново я сейчас выгляжу…
— Не надейся, что я позволю тебе сбежать, — услышал он, отключаясь. — Будешь у меня овощем… персик.
После этого игры кончились. Гриндевальд держал его под сонными заклятиями, приводя в себя только для новых допросов. Кажется, он кого-то к нему приставил, кто ухаживал за ним, пока Грейвз был без сознания. Иногда он открывал глаза, чувствуя голод и жажду, иногда — не чувствуя. Неизменными были только три вещи. Сквозняк из окна за правым плечом. Руки, скованные за спиной. И бесконечно повторяющаяся фраза:
— Расскажи мне…
— Расскажи…
— Расскажи мне…
Теперь Грейвз рассказывал только под Веритасерумом. Гриндевальд приносил служебные документы, зачитывал, задавал вопросы. Ковырялся в прошлом. Никогда больше не менял личину. Иногда садился перед Грейвзом на стул, смотрел на него, усмехаясь сдержанно, по-грейвзовски, и говорил:
— Я — это ты, Перси. Посмотри. Мы же совсем одинаковые.
У него был голос Грейвза, улыбка Грейвза, интонации Грейвза.
— Привет, Геллерт, — говорил иногда Гриндевальд и трепал его по щеке. — Ну, как мы сегодня?.. Поболтаем?..
Он перенял манеру говорить — с усмешкой, короткими фразами, чуть щуря глаза. Со скупым юмором.
— Представляешь, приходит ко мне этот Картер, виноватый, как побитый тапочком спаниэль, — говорил Гриндевальд, задирая чуть вверх уголок рта, и Грейвз смотрел на него, уже с трудом понимая, кто из них — настоящий. — Ну, ты его помнишь, он таскает сводки из Отдела предсказаний и аналитики. И говорит, что в ближайшее время предсказаний не будет, потому что хрустальные шары показывают аналитикам какие-то фривольности. Именно в этот момент, внезапный, как хер во льду, мимо идёт Абернети — ну, этот, неисправимый. Вот кто меня удивляет!.. Помяни моё слово, если завтра наступит конец света, он всё равно придёт на работу, отглаженный начиная с пробора, и сильно удивится, если никого не застанет на месте. Так вот, Абернети слышит, что говорит Картер, розовеет, алеет, потом багровеет, но мужественно идёт дальше. Ты бы видел его лицо!.. Вытянулось, как у тюленя, он чуть уши у меня под дверью не оставил, — Гриндевальд изображал выпученные глаза Абернети и тихо смеялся.
Грейвз смотрел на него и отрешённо думал: мне надо чаще улыбаться, мне так идёт…
— Знаешь, я начинаю всерьёз проникаться твоим положением, — сказал Гриндевальд, сунув руки в карманы и покачиваясь на каблуках. — До такой степени, что мне тоже хочется тебе что-нибудь рассказать… Что-нибудь личное, понимаешь?.. Сокровенное. Хочешь?..
— Я хочу, чтоб ты сдох, — сказал Грейвз. Наклонив голову, почесал щёку о плечо. Оно привычно заныло от движения.
Гриндевальд прошёлся по комнате от окна к двери и обратно, покусывая губу. Встал, прислонившись задом к подоконнику.
— Я хочу рассказать тебе сказку, — сказал он. — Жил-был мальчик. Однажды.
Он задумчиво наклонил голову и поправился:
— Однажды, давным-давно, жил один мальчик. У него не было мамы, был только отец, который его очень любил. Они жили вместе, охотились, удили рыбу… Мальчик знал, что у его отца в глазах есть крапинки, похожие на созвездие. Что когда он курит трубку, он держит её зубами с правой стороны. Что когда он смеётся, у его глаз собираются морщинки, как лучики…
— Хуючики, — хрипло перебил Грейвз. — Говно твоя сказка. Давай лучше я тебе ещё раз расскажу, как дрочил, а то слушать тебя невозможно.
Нет, серьёзно. Невозможно выворачивать другому человеку свои мысли, чувства, желания, свои нежно лелеемые, постыдные мечты, слушать, как он гогочет над ними — и каждый раз кровоточить. Грейвз быстро учился. Ему было омерзительно от самого себя, но Гриндевальд зря не менял облик, постоянно оставаясь «Грейвзом». Настоящий Грейвз столько лет полировал свой цинизм, что сейчас ему было даже приятно давать свободу внутреннему голосу и высказывать — себе — в лицо всё то, что раньше он говорил лишь мысленно. Это даже… освобождало.
— Однажды злой колдун похитил отца, — невозмутимо продолжил Гриндевальд. — И мальчик отправился его искать. Он долго шёл, пока наконец не добрался до старой хижины, где колдун держал его отца в заточении. Колдун сказал мальчику: я отпущу твоего папу, если ты узнаешь его. Сотворил ужасное колдовство — и мальчик увидел десять одинаковых мужчин, каждый из которых был как две капли воды похож на его отца. У каждого были созвездия в глазах, у каждого были лучики возле глаз… Но только один из них был настоящим.
— Разбуди, когда кто-нибудь в твоей сказке начнёт дрочить, — Грейвз встряхнул головой, прогоняя остатки дурмана, и закрыл глаза. — Или колдун… или десять мужиков. Или когда десять мужиков соберутся выебать колдуна.
— Колдун сказал, что если мальчик не узнает своего отца, тот навечно останется у него в рабстве, — продолжил Гриндевальд, глядя в пол. — Но мальчик посмотрел на них и показал пальцем: вот мой отец. Он узнал безошибочно, потому что ему подсказало сердце. Потому что ни у кого из других мужчин, похожих на его папу, не было таких глаз и такой улыбки. И тогда чары развеялись, отец обнял мальчика, и они покинули логово колдуна.
— И остался колдун недроченым, — ухмыляясь, сказал Грейвз. — И приходилось ему обходиться то левой рукой, то правой.
— Твои детишки, — Гриндевальд выудил из кармана портсигар с его монограммой и взял сигарету губами, — то есть, твои коллеги, конечно — они ничего не заметили. Зря ты держал их на расстоянии. Может, этот уродец, про которого ты говорил — Лоренц, как его там — он бы заметил. Если б был жив, — Гриндевальд взмахнул сигаретой и улыбнулся. — Но вот беда, его убил как раз выпускник Дурмштранга. Не надо недооценивать нашу школу, мы хорошо работаем.
