Алтарь Хоть в начале строки, хоть в конце, Вольной песни иль строгого гимна. Твоё имя звучать будет дивно, Югославия!.. В горном венце, Далью-далей от русского слуха, Скрыта сербов напевная речь. Родословная ж общего духа В нас живёт и при скудости встреч. Небо нас своей волей сроднило По крови и по вере – вдвойне, Чтоб испытывать, видно, в огне Одного и того же горнила. Кто в твой мир несказанный войдёт, Обретёт сразу чувств половодье И, конечно же, сердцем поймёт, Как родно ему это приволье… Не иссякнут двух наших миров По-славянски звучащие музы, Как священные вечные узы, Как природы волнующий зов… Когда боль разнеслась наша эхом, А надежды рассеялись в грусть, То к тебе по заветнейшим вехам С кровоточащим горем шла Русь. Русь искала в тебе исцеленья Древней вере, пошедшей на слом: Полыхнуло в твой дом, как огнём. Русских судеб тогда потрясеньем. Как спасенье души, как тропарь Всех молящихся искренне, нежно, Как праматерь, как свет и надежда, Югославия, ты наш – алтарь. Наитие К истокам дел всех обратится память, Когда в ладони землю взяв свои, Вдруг ощутишь: кровь тёплыми рывками Отяжелело вздрагивает в них. Всё, что нас угнетало непомерно, Отходит вдруг, как суетная блажь. И суеверных наваждений скверна, И на пути обманчивый мираж… Как дальним гулом перекатных бродов, Исконное нахлынуть норовит, С воскресшей болью материнских родов, Рассеянной с младенчества в крови. Ты чутко слышишь голос этой боли, Способной слабость духа укрепить, Чтоб вдруг в постигшем ненароком бое Не мог от своей правды отступить. Той, что в печали не стяжает славы И не приемлет помощи от лжи, Отсутствующей разве у лукавых, Да тех, кто всюду сеет мятежи. И свет добра, и тени преисподней Всё чётко закодировала кровь, Чтоб нужное, не забывая, помнить, Не полагаясь на надёжность слов. Мы чувствовать всегда должны событья – Несут они нам пользу или вред – Пусть бьёт родник природного наитья, Чтоб ломкий мост надежды одолеть. Язычество Ещё в кострах языческих стихий Не заронился дух противоречий, И далеко ещё горели свечи В дни христианских строгих литургий. Но самоисцеляющейся вере Жить оставалось лишь недолгий век, И внукам внуков византийский грек Уж на исходе века нашей эры Предложит мудрость от иных начал – От осознанья триединства Бога, Чтоб духа окоём не измельчал, А мысли не сжигала бы тревога. Предложит веру с символом креста, Суровый аскетизм во искупленье И перед ликом жертвенным Христа В молитве преклонённые колени. Весь облик мира обратится к нам С иной совсем системой мирозданья, И мы войдём с молитвой в новый храм Познать душой святое ликованье… Пока ж ещё высокие огни По праздникам горели над холмами, Чтоб дух гордыни, не развившись, ник Под действием духовного цунами. О, сам он, этот жертвенный огонь Был искрой неба – высшего из духов, Предтечей и прообразом икон, И оттого в людской душе не тух он. Власть суеверий сдерживала плоть От посягательств на чужое право И становилось принципами нрава, Когда открылся разуму Господь. Всё по законам её связей жило И шло по трудным перевалам лет. Язычество – духовный первоцвет, Блуждающий ещё по нашим жилам. Тщета Вдруг кажется, что мир наш – просто свалка, Спешащая всё под собою скрыть, А времени безудержная прялка Прядёт чужих желаний злую нить. Дни уплывают по законам грубым В небытия разверзшийся провал. К какой же цели мы несёмся, люди, Сбивая с ног друг друга наповал? Какие силы правят этим бегом И доверять им можно ли вполне? Безмолвствует, увы, над нами небо. Кто ж нам ответит за самих извне? Природы суть для мысли непролазна, Зачем ей целью быть дробовика? Людская ж добродетель в миг соблазна Бывает не особенно крепка. Жизнь – торжество то мудрости, то вздора, И человечество то празднует успех. То погружается, увы, на дно позора, Когда без меры тяжелеет грех. Так соберись же в мыслях на мгновенье, Понять причину беспричинных бед… И острый взгляд поймает в исступленье Всю тщетность самых искренних надежд. |
