Каждое из этих путешествий было сопряжено с испытаниями и угрозами, подобно скитаниям Одиссея или странствиям по кругам Дантова ада. Сперва мёртвым следовало переправиться через широкую и быструю реку, для чего обязательно требовалась рыжая или жёлтая собака, затем предстояло проскользнуть между двумя горами, грозившими сдвинуться и сомкнуться вместе. Потом — каждое следующее испытание было труднее предыдущего — приходилось карабкаться на гору из острого как бритва обсидиана, преодолевать зону ледяных ветров, сдирающих плоть с костей, проходить через край, где путников пронзали стрелы, а чудовища, нападая, разрывали грудь, дабы пожрать сердце. В восьмом из загробных царств мертвецы спускались по узким уступам вдоль отвесных утёсов.

После четырёх лет испытаний и страданий мёртвые достигают наконец девятого, глубочайшего из подземных миров, и там, в пламенном чреве владыки Миктлантекутли и его супруги, сущности усопших — то, что христиане именуют душами, — сгорают, дабы обрести вечный покой.

Да уж, по мне, христианские небеса предпочтительнее. Ведь послушать священников, так даже паршивые léperos, воры и убийцы, могли попасть туда, если раскаивались в своих грехах.

Подготовка к посмертному путешествию у индейцев также зависела от того, как человек умирал.

— Тех, кто умирал в сражении и при родах, сжигали, возложив на погребальный костёр, — рассказывал мне Целитель. — Это освобождает дух от телесных уз для его путешествия наверх в Тонатиукан. Тех, кому предстоит путешествие в Миктлан, хоронили под землёй. Это и понятно, ведь их ждал путь в земные недра.

Независимо от места назначения, мёртвых облачали в их лучшие церемониальные одежды и снабжали едой и питьём для долгого путешествия, а на тот случай, если в дороге придётся что-то прикупить, клали в рот усопшему кусочек жадеита или другую ценность. Даже самым бедным обязательно давали еду и воду, чтобы облегчить им тяжёлый путь.

Те, кто мог себе это позволить, отправлялись в путешествие со спутником, рыжей или жёлтой собакой.

Когда Целитель сказал мне это, я по-новому взглянул на его жёлтую собаку, которая никогда не отходила от хозяина, ни днём ни ночью.

Правители и высшая знать совершали это путешествие в окружении того богатства и роскоши, которыми они наслаждались в жизни. Сооружённые для них каменные гробницы наполняли провизией, напитками, шоколадом и принесёнными в жертву жёнами и рабами. Вместо простого кусочка жадеита в гробницу клали предметы из золота, серебра и драгоценных камней. Мёртвого вождя усаживали в кресло или на носилки, с оружием и в золотом нагруднике.

Подобные традиции, если вспомнить рассказы отца Антонио, существовали также у древних египтян.

А ещё ацтеки строили пирамиды, и в ряде племён совершали обрезание младенцев мужского пола на манер семитов. Поэтому некоторые учёные считали, что предки индейцев были выходцами из Святой земли, может быть потерявшимся коленом Израилевым.

Ацтекские поэты сравнивали человеческую жизнь с судьбой цветка, который поднимается из земли, растёт, тянется к небу, расцветает, а потом снова поглощается землёй.

«Наши души — всего лишь струйки дыма или облака, поднимающиеся из земли», — пели они.

К смерти ацтеки относились как к фатальной неизбежности, року, который не щадит никого: ни богатых, ни бедных, ни праведных, ни грешных. Помню, когда мы сидели однажды у костра, Целитель прочёл мне нараспев несколько строк:

   — А ацтеки верили в жизнь после смерти? — спросил я Целителя. — В вечную загробную жизнь, о которой говорят христианские священники?

Он продолжил декламировать:

   — Ответ на твой вопрос, — промолвил Целитель, — содержится в следующем куплете.

Так есть загробная жизнь или нет?

На это сердцу ведом ответ.

И оно отвечает, здесь и сейчас:

Мы живём в этом мире единственный раз.

Наряду с изучением Пути ацтеков я мало-помалу перенимал у Целителя приёмы его работы, причём не только по части применения тех или иных снадобий, но и, что порой оказывалось даже важнее, технику извлечения олицетворяющей зло змеи из головы человека. Правда, пока я ещё не мог заставить себя засунуть одну из змей Целителя себе в рот и учился исполнять этот фокус, практикуясь на прутике.

Так или иначе, определённые «колдовские» методы я усвоил и в скором времени нашёл им своеобразное и весьма приятное применение.

Как-то раз, когда Целитель отправился медитировать с птицами, а я, оставшись один в хижине, которую предоставил деревенский касик, маялся дурью от безделья (что крайне нежелательно для любого юнца), мне пришло в голову надеть церемониальную накидку Целителя из перьев и его чародейский головной убор, закрывавший бо́льшую часть лица. В таком виде я совершенствовал свои навыки в фокусах со змеёй, когда в хижину вдруг заявился местный касик собственной персоной.

   — Великий чародей, — промолвил он, — я очень ждал твоего прихода. У меня возникли трудности, связанные с моей новой женой. Она очень молода, и мне, старику, нелегко иметь с ней дело.

Отец Антонио всегда утверждал, что во мне сидит дьявол, и, похоже, слова старого касика этого дьявола пробудили. А как же иначе, кто, как не дьявол, разжёг во мне любопытство: интересно, что же там у касика за затруднения с молодой женой?

   — Не мог бы ты сейчас пойти в мою хижину и осмотреть её? Какой-то злой дух вошёл в типили моей жены, и теперь мой тепули не может туда проникнуть.

Э, да я много раз видел, как Целитель играючи разрешал плотские затруднения, и подумал, что уж такая пустяковая задача под силу и мне. Бормоча всякую бессмысленную невнятицу, я жестом велел касику подождать меня на улице, а когда он вышел, засунул в карман одну из ручных змеек Целителя. Идея использовать змею мне претила, но он наверняка ждал чего-то в этом роде.

Дом касика был самым большим в деревне: он имел не одну или две комнаты, как почти все остальные хижины в деревне, а целых четыре. Но куда больше меня заинтересовала жена вождя. Молодая, привлекательная девушка, чуть постарше меня. Но вполне созревшая для ауилнема, даже если её лону и приходилось принимать старый реnе.

Касик объяснил, в чём дело.

   — Её типили слишком тесная, мне никак не пропихнуть в неё свой тепули. Но он твёрдый, — старик выпятил грудь, — так что беда не в этом. Однако и её тепили не сказать чтобы слишком маленькая. Я открываю её рукой и засовываю туда три пальца, но стоит сунуть тепули, отверстие оказывается недостаточно велико.

   — Это всё los aires, — сказала мне молодая женщина, использовав испанское слово. — Я стирала одежду на речном берегу и случайно вдохнула злого духа. Теперь, когда муж пытается ввести в меня тепули, он не входит, даже если я помогаю рукой, потому что дух закрывает мою типили.

Я отреагировал на это невнятным бормотанием.

Молодая женщина говорила совершенно бесстрастно, но глаза у неё были весьма живые, и эти яркие глаза внимательно рассматривали то немногое, чего не скрывал на моём лице затейливый головной убор Целителя. Похоже, что в отличие от своего подслеповатого мужа она углядела признаки моего возраста.