— Мы пропали.

Я испугался ещё больше.

   — Но что всё-таки случилось? Кто эти люди, зачем мы им нужны? С чего бы какому-то незнакомому человеку желать мне зла?

   — Рамон — это не человек, это сущий дьявол.

Клирик схватил меня за плечи, и голос его задрожал:

   — Кристо, ты должен немедленно бежать из города!

   — Но я... куда же я пойду? У меня нет знакомых в других местах.

Отец Антонио увлёк меня во мрак узкого переулка.

   — Я знал, что однажды они явятся. Я понимал, что тайна не может остаться погребённой вечно, но никак не думал, что тебя найдут так быстро.

Я был ещё совсем мальчишкой и так перепугался, что готов был заплакать.

   — Что я сделал?

   — Это не имеет значения. Единственное, что сейчас важно: надо немедленно бежать. Ты должен покинуть город по дороге, что ведёт на Ялапу. Там скоро ярмарка, отовсюду стекается народ, и в толпе ты сможешь легко затеряться.

Я пришёл в ужас. Отправляться в Ялапу, одному? Но дотуда несколько дней пути!

   — Ладно, допустим, доберусь я туда, и что мне там делать?

   — Ждать меня. Я прибуду позже, и брата Хуана возьму с собой. А ты будешь толкаться на ярмарке до моего появления.

   — Но, падре, я не...

   — Не перебивай! — Отец Антонио снова схватил меня за плечи, да так сильно, что буквально впился ногтями. — Другого пути нет. Если они найдут тебя, то убьют.

   — Почему?

   — Я не могу ответить тебе, Кристо. Если что-то и может спасти тебя, то лишь полное неведение. С этого момента не говори по-испански. Говори только на науатль. Они будут искать метиса. Никогда не признавайся в том, что ты метис. Ты индеец. Называйся индейским именем, а не испанским.

   — Но...

   — Уходи немедленно! Vayas con Dios[25]. И да будет Господь твоим защитником, потому что ни один человек и пальцем не пошевелит, чтобы помочь метису.

Я покинул город ещё до рассвета и шёл быстрым шагом, стараясь не бросаться в глаза. Несмотря на ранний час, по дороге уже брели путники и тянулись ослы и мулы, навьюченные товарами с испанских кораблей. Впереди меня ждала неизвестность. В Веракрусе я знал каждый закоулок, но теперь покидал его в страхе, усугублявшемся полнейшим неведением, ибо не имел понятия ни о том, от чего мне приходится бежать, ни о том, с чем придётся вскоре столкнуться. Дорога на Ялапу выходила из города и шла на юго-запад. Сперва она пролегала между песчаными дюнами, затем вела через болота и небольшие озёра, а потом поднималась вверх, взбираясь по склону горной гряды. Как только пески и болота остались позади, а дорога пошла в гору, жара tierra caliente, горячей земли, медленно спала.

Деревня Ялапа находилась довольно высоко в горах, во всяком случае, вне пределов досягаемости болотных миазмов, ежегодно уносивших жизни пятой части населения Веракруса. Главным образом она служила местом отдыха и перевалочным пунктом на пути между Веракрусом и Мехико, однако с прибытием казначейского флота необычайно оживлялась: тут устраивали ярмарку.

Такого, чтобы кто-то проделал весь путь до Ялапы в карете или на телеге, я не видел. Даже самых больших любителей удобств подвозили, сколько возможно, а дальше начинались горные тропы, непреодолимые для колёсных экипажей. Поэтому приходилось путешествовать верхом на лошадях, мулах или на своих двоих. Ну а если дело касалось очень состоятельных людей, то они передвигались в паланкинах или портшезах, подвешенных на двух длинных шестах. В городе такие носилки обычно таскали слуги, но в горах шесты прикрепляли к мулам.

В преддверии ярмарки по дороге тянулись длинные караваны животных, на спинах которых громоздились тюки с товарами. Выбравшись из Веракруса, я пристроился позади вереницы мулов, в надежде сойти за одного из погонщиков. Arriero, начальник обоза, человек явно испанского происхождения, ехал верхом впереди. Кроме него за парой десятков животных присматривали четверо индейцев, которые при моём появлении недовольно скривились. Индейцы терпеть не могли метисов, служивших живым напоминанием о том, что для завоевателей совращение их соотечественниц было заурядным делом. И если свою ненависть к насильникам gachupines им приходилось скрывать за пустыми взглядами и напускной тупостью, то с полукровками вроде меня никто церемониться не собирался.

Но я, так или иначе, увязался за обозом и тащился за ним всё утро. Становилось всё жарче, а к полудню окружавшие дорогу дюны превратились в настоящий ад, поэтому здесь вполне уместно смотрелась высеченная кем-то на утёсе надпись: «EL DIABLO ТЕ ESPERA»[26]. Надо думать, то было предостережение для всех путников, но я воспринял его как предназначавшееся лично мне.

Из Дома бедных я ускользнул ночью, не захватив с собой соломенную шляпу, и теперь, когда я брёл, понурившись, под палящим солнцем, оно буквально прожигало насквозь мою и без того больную от всех этих страхов и тревог голову. Мне уже приходилось бывать здесь раньше с отцом Антонио, когда мы наведывались в деревенскую церковь, находившуюся на ближайшей гасиенде. Помнится, тогда мы шли через пески и болота, повязав лица тряпицами, чтобы хоть как-то защититься от зловония и заразы vomito, и учитель рассказывал мне о резиновом народе, ещё более древнем и могущественном, чем мои предки ацтеки.

   — Существует предание, согласно которому это племя возникло из союза женщины с ягуаром. То были рослые, на голову выше нынешних, могучие и мудрые люди, создавшие великую цивилизацию страны Тамоан Чан, так называемой Земли Тумана, где покоилась Хочикецаль — ацтекская богиня любви, весны и цветов.

Правда, в существование великанов, порождённых соитием индейских женщин с огромными лесными котами, отец Антонио не верил, но историю про древнее племя рассказывал с подъёмом, сопровождая повествование драматическими жестами.

   — Их прозвали резиновым народом, потому что они изготовляли твёрдые мячи из резиновой смолы тамошних деревьев. Разделившись на команды, эти люди играли в мяч на специальных огороженных площадках величиной с нынешние ристалища для турниров, причём по правилам надо было загнать мяч в кольцо позади другой команды, не прикасаясь к нему руками. Эти древние люди могли наносить удары лишь бёдрами, коленями и ступнями. Мяч был настолько твёрдым, что мог убить человека, если попадал ему по голове.

   — И что, бывало, чтобы во время игры кого-нибудь убивали? — спросил я.

   — Во время игры — не знаю. А после неё — всякий раз. Игроков проигравшей команды приносили в жертву богам.

Отец Антонио сказал мне, что никто не знает, куда подевался резиновый народ.

— Наш епископ утверждает, что их якобы уничтожил Бог, потому что эти люди были грешниками и язычниками. Но когда я спросил, почему Господь не уничтожил заодно и остальных грешников да язычников по всему миру, он на меня осерчал.

Да, в прошлый раз путешествие было для меня интересным и радостным. Не то что нынешнее, в котором моими спутниками стали уныние и страх.

В полдень обоз остановился рядом с пулькерией: животным надо было отдохнуть и подкрепиться, да и людям не мешало перекусить. Караваны, шедшие впереди нас, уже встали там на привал.

В путь я отправился не с пустыми руками: помимо двух реалов, полученных от поэта-авантюриста, у меня было также несколько какао-бобов, служивших индейцам деньгами до прихода испанцев и имевших хождение до сих пор. Индейцы вообще сомневались в ценности того, что нельзя ни съесть, ни посеять, и, хотя теперь медные и серебряные монеты повсюду вошли в обращение, бобы ценились по-прежнему. В конце концов, именно из них изготовляли чоколатль, напиток королей.

Впрочем, пульке считался и вовсе напитком богов, хотя для простого народа был куда доступнее, чем какао. По мнению отца Антонио, эта дурманящая жидкость была для индейцев сущим благословением, ибо притупляла чувства, отчего убогая жизнь казалась им более сносной.