Тут кто-то окликнул занятых игрой кучера со слугой, велев им забрать из дома и погрузить в карету сундуки. Их шаги удалились по направлению к особняку, я же задумался о том, как быть дальше.
«Выскочить из кареты и убежать? Но куда?» — спрашивал я себя. Однако выбор был сделан за меня. Дверца кареты открылась, и кто-то вошёл. Я забился как можно глубже, скрючившись так, что мне трудно было дышать.
Поскольку при входе седока карета едва качнулась, я понял, что это, скорее всего, не взрослый мужчина, а увидев в щёлочку под меховым пологом оторочку платья и туфельки, понял, что имею дело с особой женского пола. Неожиданно женская ручка полезла под мех, стала там шарить, несомненно, в поисках «Дон Жуана», но вместо книги наткнулась на моё лицо.
— Не кричи! — взмолился я.
Незнакомка потрясённо охнула, но не настолько громко, чтобы поднять тревогу.
Я отодвинул покрывало и высунул голову.
— Пожалуйста, не кричи. Я попал в беду!
На меня воззрилась та самая девушка, которая встала когда-то между мной и рябым щёголем с плетью.
— Что ты там делаешь? — ошеломлённо пролепетала она.
Я снова устремил взгляд на её тёмные глаза, роскошные локоны и высокие, тонкие скулы. Несмотря на опасность, её красота лишила меня дара речи.
— Я принц, — наконец промолвил я, — переодетый нищим.
— Ты lépero. Я позову слуг.
Когда девушка схватилась за дверную ручку, я показал ей обе обнаруженные мною книги.
— Это то, что ты искала под сиденьем? Две непристойные книги, запрещённые святой инквизицией?
Её глаза расширились от смущения и страха.
— Ах, ты ведь такая красивая девушка, совсем ещё юная! Вот будет жаль, если ты попадёшь в лапы инквизиторов.
На её лице отразилась борьба гнева и испуга.
— Между прочим, тех, у кого обнаружат такие книги, сжигают на костре.
К сожалению, она не поддалась на мой блеф.
— Да ты никак собрался шантажировать меня? А почему бы мне не сказать, что эти книги твои и что ты пытался их мне продать? Вот сейчас закричу и позову слуг, и тогда тебя сперва высекут как вора, а потом отправят на северные рудники умирать.
— Дело обстоит гораздо хуже, — сказал я. — Снаружи находится толпа преследователей, которые охотятся за мной за то, чего я не совершал. Поскольку я lépero, у меня нет никаких прав. Если ты сейчас позовёшь на помощь, меня повесят.
Должно быть, мой голос пятнадцатилетнего парнишки зазвенел искренностью, потому что её гнев мгновенно улетучился. Красавица прищурилась.
— А откуда ты знаешь, что эти книги запрещены? Léperos не умеют читать.
— Я читал Вергилия на латыни и Гомера по-гречески. Я умею петь песню, которую Лорелея пела обречённым морякам, я знаю наизусть песню сирен, которую слышал Одиссей, привязанный к мачте.
Её глаза снова расширились, но потом недоверчиво вспыхнули.
— Ты лжёшь. Все léperos невежественны и неграмотны.
— Я на самом деле незаконнорождённый принц, бастард. А зовут меня Амадис Галльский. Моей матерью была Элисен, сразу после моего рождения отправившая сына в море: она выпустила меня на волю волн в деревянном ковчеге, положив рядом меч моего отца Периона. Вернее, нет, не так. Я Палмерин де Олива. Меня воспитали простые крестьяне, но моя мать была принцессой Константинополя, которая скрыла моё рождение от своего правителя.
— Ты определённо не в своём уме. Конечно, то, что ты слышал эти истории, уже само по себе удивительно, но ведь не может же быть, чтобы lépero был грамотен, как клирик или учёный.
Зная, что благородные дамы склонны к состраданию так же, как и падки на лесть, я процитировал монолог Педро, уличного паренька из пьесы Сервантеса «Педро, или Ловкий плут»:
Я тоже был найдёнышем, я звался «сыном камня»,
И чей я сын, кто мой отец, не ведал от рождения,
Каков мой род и где мой дом — и этого не знал я,
В несчастье жил, несчастным слыл, не зная снисхождения.
Я был из тех никчёмных, кто, не ведая уюта,
Растёт в пороках и грязи, готовясь к жизни битве,
Но в скудости и нищете сиротского приюта
Сумел я грамоту познать и выучил молитвы.
Подкидышей именовали «детьми камней», потому что чаще всего их оставляли на каменных плитах церквей. Там их потом и находили; некоторых брали на воспитание в приёмные семьи, а остальных отдавали в церковные приюты.
Едва я умолк, девушка продолжила декламировать Сервантеса:
Но научился и тому, как выпросить деньгу,
А то и кошелёк стащить — привычная забава,
Продать за кролика кота — и это я могу!
Ловкач — недаром обо мне пошла дурная слава.
К моему несчастью, она знала не только стихи, но и воровской нрав lépero.
— Как ты оказался в этой карете? — поинтересовалась незнакомка.
— Я скрываюсь.
— Какое же преступление ты совершил?
— Убийство.
Девушка снова ахнула. Её рука потянулась к двери.
— Но я невиновен.
— Lépero не может быть невиновен.
— Верно, сеньорита, я и впрямь повинен во многих кражах — еды и одеял, — и мои методы выпрашивать подаяние, мягко говоря, небезгрешны, но я никогда никого не убивал.
— Тогда почему тебя обвиняют в убийстве?
— Видишь ли, обоих этих людей убил испанец, а что значит моё слово против слова испанца?
— Ты можешь обратиться к властям...
— Ты и впрямь думаешь, что это возможно?
Даже несмотря на юность и наивность, она не питала иллюзий на этот счёт.
— Они говорят, что я убил отца Антонио...
— Святая Мария! Священника! — Девушка перекрестилась.
— Мало того, этот человек любил меня, как родной отец. Он воспитал меня, когда родители бросили меня на произвол судьбы, и научил читать, писать и думать. Клянусь, я бы никогда не причинил отцу Антонио зла: я любил его.
Тут вновь послышались шаги и голоса, и слова замерли у меня на устах.
— Словом, моя жизнь в твоих руках.
Я убрал голову обратно за покрывало.
Сундуки взгромоздили на крышу кареты, и она закачалась, когда в неё стали садиться и другие пассажиры, как я понял по обуви и голосам — две женщины и парнишка. Судя по его башмакам, брючинам и звуку голоса, я решил, что ему лет двенадцать или тринадцать, а затем сообразил, что это тот самый паренёк, который хотел ударить меня. Одна женщина была средних лет, а вторая — пожилая.
К девушке, с которой я разговаривал, обратились по имени: её звали Елена. Голос пожилой женщины звучал властно, как у настоящей благородной госпожи. Юноша хотел было засунуть свёрток под то сиденье, где я прятался, но девушка остановила его:
— Нет, Луис, я уже заполнила это место. Положи свёрток под другое сиденье.
Слава богу, парнишка её послушался.
Луис сел рядом с Еленой, а обе женщины заняли скамью, под которой я прятался. Как только путники расположились, карета двинулась в путь по улицам, мощённым камнем. Под громыхание колёс старуха завела с Еленой разговор о каких-то замечаниях, сделанных девушкой ранее и, видно, разозливших старуху.
Вскоре я понял, что Елена не состоит в родстве с другими пассажирами. Женщины были матерью Луиса и его бабушкой. Как звали последнюю, я так и не разобрал.
Как было принято среди благородных испанских фамилий, брак между Еленой и Луисом, несмотря на их юный возраст, был уже делом решённым. Видимо, всей родне и обществу казалось, что эти двое как нельзя лучше подходят друг другу, хотя лично я думал иначе. А старуху, хоть она и считала Елену хорошей партией для внука, явно раздражали некоторые взгляды и высказывания девушки.
