— Неужели наша выпивка вам не по душе, Сакурай-сама?
Не сказать же вслух, что Сакура уже достигла нужной ей отметки и если переборщит, то несчастная Саяра, которая имела сомнительное счастье видеть Куран пьяной, опять будет хвататься за голову и причитать. Что такого ужасного Сакура по пьяни натворила, помнить она, естественно, не помнила. Но меры предосторожности соблюдала.
— Да-да, Рензио-кун, почему ты не пьёшь? — начал вторить гейше Шимпачи.
— Наверняка наш Сакурай желает обратить на себя Ваше внимание, Кимигику-сама? — неожиданно бросил реплику Окита, сидевший до этого молча. Сакура кинула в его сторону неодобрительный, немного ошеломлённый взгляд, но ничего не сказала, посчитав это за напрасную трату слов. В этот же момент, Кимигику-сама медленно поднялась и грациозной походкой направилась в сторону Сакурая, провожаемая взглядом подвыпившего Нагакуры. Когда гейша опустилась рядом с «юношей», мило улыбаясь, Сакура заёрзала на месте.
— Позвольте, я налью вам саке.
— Не стоит, — быстро произнесла Сакура, словно стараясь этой фразой остановить действия Кимигику. Только теперь стало заметно насколько низкий и колючий у мечницы голос — он действительно иногда походил на мужской. И та интонация, с которой Сакура говорила, вполне могла отстранить от себя любого. Однако Кимигику исполнила задуманное.
— Да ты прям настоящий сердцеед, Рензео-кун, — усмехнулся Соджи, подливая масло в огонь. — Но очень жестокий. Такой холодный и неприступный. Или же ты просто стараешься привлечь к себе побольше внимания?
— Окита-сама, — бархатным голосом заговорила Кимигику, не дав Сакуре ответить на высказывание самурая, — Чем же вам так насолил Сакурай-сама, что вы уже второй раз кидаете в его сторону подобные реплики? Неужели завидуете?
— Пф, — искренне усмехнулся Соджи. — Мужчина из него уж больно странный. Можно сказать даже, что никакой, — тут Соджи игриво подмигнул, от чего несчастная Куран подавилась саке. Нет, он точно потерял стыд и совесть. Прекрасно ведь знает, что мужчина из Сакуры действительно никакой.
— Так давайте проверим! — расхмелевший Нагакура подхватил нить разговора не вовремя. — Одним действенным способом — токкури[1]. Ик!
— И что ты предлагаешь с ней делать? — Саноске даже немного растерялся.
— Как это что?! Надеть его на то самое и проверить размер. Ик!
«Пьяные извращенцы!» — мысленно вспылила Сакура, кинув гневный взгляд в строну Окиты, который откровенно старался не подавиться собственным смехом.
— Хорошая идея! — обрадовался Тодо.
— Я не буду, — рявкнула Сакура. — В присутствии дамы — это настоящее свинство.
— Ничего, господин, мне и не такое пришлось повидать в своей жизни, — улыбнулась Кимигику.
«Ещё одна! И как вы мне прикажете надеть ЭТО на то, чего нет, идиоты?!» — Сакура впервые за долгое время зарделась, залпом выпила саке и встала. Хмель резко ударил в голову.
— При всех делать этого не собираюсь, уважаемые. Больно я стеснителен, кто хочет помериться, кхм, мужским достоинством, на днях прошу в осэн*! Там я приму любой вызов.
От такого заявления хихикающий Окита даже икнул, уставившись Куран. Выглядела она до чертиков грозной. Молчание прервал восторженный возглас Саноске:
— Вызов принят!
========== Глава 13 ==========
Блики тусклого света играли на стенах, плавно перетекая на пол, ложились мазками на тело Харады. Саяра смотрела на шрам, полосой тянувшийся по подтянутому, крепкому животу мужчины, и в голове ее стаей разномастных зверей бродили мысли. Харада это видел, но ему было слишком хорошо, чтобы спрашивать — по тонкому льду без крайней нужды ходить нечего, если ты не самоубийца, которому мир опостылел. А сейчас это был именно тонкий лед. Саяру давно что-то беспокоило, и Харада знал, если не захочет — не расскажет, даже угрожай он ей разрывом, что в его понимании было отнюдь не мужским поступком, а порочило честь.
Саяра осторожно провела кончиками пальцев вдоль шрама. Это была не единственная отметина от оружия на теле Саноске, но одна из самых значимых по причине своего происхождения.
— Он тебя пугает? — почему-то спросил Харада.
— Меня пугает не он, а причина, ко которой он появился на твоем теле, — ответила Саяра.
— Каждый по молодости совершает глупые ошибки.
— Ты свою таковой не считаешь.
— Отчасти, — лукаво улыбнулся Харада, а потом добавил, чуть погодя. — Шрамы неотъемлемая часть в становлении мужчины воином. Я уверен, что и у твоего брата их не мало. Ни разу не видел его… голышом, но уверен в этом.
— С чего вдруг такие слова о Сакур… Сакурае? Мне казалось, ты не особо его жалуешь.
— Это все постепенно сходит на нет, — честно признался Харада. — Я вижу, как он держит меч, как сражается. Самурай, который никогда не получал ран или не испытывал боли, не способен проявлять подобное мастерство. Это вызывает уважение. Но, признаться, меня немного напрягает то, что я о нем ничего не знаю. Практически ничего. Поэтому он все еще кажется мне мутным типом… хоть и сомнений поубавилось…
— Если подумать, то ты и обо мне ничего не знаешь, — Саяра села в постели и снисходительно посмотрела на Хараду.
Сверху вниз это всегда было удобнее — показать хотя бы взглядом, насколько однобоко он смотрит на их отношения. А, может, просто не хочет заходить с другой стороны, догадываясь в глубине души, что она ему не особо понравится. Поэтому слова тут бессмысленны. Харада далеко не глуп, но чаще делает, а потом думает. Большинство из его шрамов — прямое тому доказательство.
— Ты сама мне толком ничего не рассказывала, — Сано среагировал спокойно. Приподнялся на локтях, посмотрел в глаза Саяры. — Может, мне бы и стоило знать о тебе гораздо больше, чем ты поведала. Например, о твоем детстве, о том, почему Рензио-куна ты называешь братом…
— Мы с не… ним росли вместе. Пусть у нас и два года разницы, но мне порой кажется, что именно Сакурай старше. Наши отцы были друзьями, близкими друзьями и соратниками.
— Так ты тоже ребенок самурая? — удивился Саноске. — Я знал, что попала сюда, скрываясь от преследователей своего почившего мужа, но что ты из благородного рода, как и Рензио-кун.
Саяра покачала головой. Ей очень хотелось открыться Хараде полностью, ведь он это заслужил. Действительно заслужил. Но рассказать о том, что она происходит не просто из знатного рода, а из рода сильнейших оммёдзи[1], что ее предназначение было в другом с самого рождения — стать белым воином на границе между тем и этим миром, — означало подписать себе смертный приговор. Сегунат, у которого ее семейство некогда находилось во служении, считал ее род давно уничтоженным. Пусть так и будет. Она не могла рассказать, как ее семья попала в опалу по оговору, и как ей пришлось бежать. Она не могла рассказать и о Куран Сакуре, как о названной сестре, сестре по несчастью и в какой-то мере даже по оружию, потому что сразу раскроет Сакуру не только, как женщину среди мужчин, но и как ту, чей клан считается вырезанным до основания, выкорчеванным, как молодая и цветущая яблоня с единственным уцелевшим саженцем после. Саяра открылась Саноске лишь в одном — он не первый мужчина в ее жизни, которого она так сильно полюбила. Она рассказала про мужа, из-за которого ее начали преследовать, и почти не солгала. Саяра не могла сказать воину из Шинсенгуми, что была замужем за главарем банды, которая попортила кровь знатным вельможам.
Ее, как и Сакуру, мало волновала политика. Но так уж вышло, что по жизни пришлось в эту грязь окунуться. Слишком хотелось жить и дышать хоть чуть-чуть свободнее, больше не лишаясь близких людей, которые мрут как скот в чуму и голод.
Но с каждым днем ощущение спокойствия ускользало от Саяры, как сквозь пальцы песок. Она бы хотела сказать, что все началось с появлением Сакуры в Киото, но в этом случае она просто солжет себе. Все началось гораздо раньше. Взгляд девушки вновь упал на ширму с лисами. Но тут ее щеки коснулись пальцы Харады. Она вздрогнула, повернулась в сторону мужчины. В глазах его читалось беспокойство.
