— Я бы не хотела отпускать Бетти. Может быть, послать Мэри?

— Девчонку заставить прислуживать девчонке! Да ещё и в дороге! — поразился папа.

— Она неплохо вышколена и отлично знает своё место, — несмотря на то, что нам ничего не видно, исключительно сильно ощущение, будто маменька пожала плечами.

— Ладно, ладно, — поспешил проявить покладистость отец. — Будет забавно наблюдать, как две не разлей вода подружки станут разыгрывать госпожу и подчинённую.

— Да уж, — фыркнула мама. — Последнее их достижение — мытьё пола. Знаешь, почти не оставили разводов.

Дальше Софочка подслушивать не стала — пошла спать. Она ведь пока совсем ребёнок и к вечеру здорово утомляется.

О подарках не рассказал. Старшей дочери отец привёз ком каучука. Слегка упругий, немного липкий, вязкий и неохотно позволяющий себя резать, потому что нож прилипал к неподатливой массе. Для себя я знаю, что на морозе эта субстанция твердеет, а от тепла размягчается. То есть, в принципе, её и расплавить можно, только нужно следить, чтобы не загорелась, потому что вещество органическое и против огня не стойкое. А ещё подарил несколько самородков серебришка. То есть, как бы серебра, но несколько более твёрдого и не желающего расплавляться при даже сильном нагревании. Это платина, которая пока не в цене, но уже очень скоро станет весьма нужным металлом. Не очень удобным для ювелиров, но полезным для химиков следующих веков.

Характер этих гостинцев даёт понять, что прибыл отец откуда-то из Южной или Центральной Америки и знает — удивить старшую дочь непросто. Ведь не перья попугайские привёз, не цветастые шали — не так уж сильно он не знает свою старшенькую.

— Просто прекрасные серебришки! — с моей подсказки одобрила подарок Софи. — Если снова такие встретишь, буду рада получить ещё. А можно я по ним молотком постучу? Интересно ведь, можно ли эти комки расплющить!

Мне-то известно, что платина куётся хоть горячей, хоть холодной, что из неё штамповали монеты, но при этом она не только тугоплавка, но ещё и очень устойчива к коррозии и химическим воздействиям. Правда, в самородном виде обычно встречается в виде сплава с другими металлами, присутствие которых эти самые пластичность и ковкость ухудшают. Так что для некоторых технических устройств, о которых мои теперешние современники даже не подозревают — исключительно удобный материал. Да хоть бы и для свечи каления, которым я пока не вижу альтернативы в двигателях внутреннего сгорания.

Почему, уловив эти мысли, Софочка не засыпала меня вопросами? Да она о большинстве терминов даже понятия не имеет. Вот и не парится, рассчитывая узнать всё постепенно в более удобоваримой форме. Удачно, всё-таки, я попал. Умница-мама, умница дочка и очень умный папа. Только вот что-то они насчёт церкви темнят… если воспитанная в испанских традициях маменька — католичка, то отец или к англиканской церкви принадлежит, или к пуританам, если я ничего не путаю. И как они с этим разбираются? Ведь святые отцы всегда боролись друг с другом за паству, неодобрительно отзываясь о конкурирующих вариантах отправления религиозных обрядов. Хотя, я тут недавно и пока ещё далеко не во всех ситуациях побывал. Церкви мы не посещали, и ни один падре ни разу на глаза не попадался. Правда, в городе какой-то храм маячил в конце улицы.

Мои растёкшиеся по древу мысли встряхнула маленькая хозяйка:

— Пока я буду спать, подумай, что взять с собой в Лондон из платьев, и как одеться, чтобы удобно путешествовать по морю на корабле. Ты же умный, а, внутренний голос! Дурного не посоветуешь. И как мы будем жить у тёти Аннабель? Я же её полжизни не видела!

Полжизни — это три года. Что? Софи знает арифметическое действие деления?

Собираться в дорогу Софи и Мэри начали на следующий день с самого утра. И чем же они занялись? Ни за что не угадаете. Шитьём. Всё-таки в девочках очень сильно стремление правильно выглядеть в любых ситуациях. Дело в том, что они полагали необходимым непременно вскарабкаться на мачту, что при ношении юбок или платьев может поставить их в неудобное положение, открыв обзор на их… ну… разные места снизу. То есть требовались штаны. Естественно, я подсказал идею самых простых, которые в восьмидесятых называли "бананами", а в исторической литературе и на фотодокументах пятидесятых годов упоминали в качестве шаровар, удобных для занятий туризмом.

В процесс дискуссии о методах раскроя вмешалась матушка Мэри и в два счёта склонила нас в пользу тех простецких матросских штанов, которые носят и её супруг, и сыновья. Она же снабдила нас рубашками и куртками, из которых эти самые сыновья выросли. Кстати, верхнюю часть гардероба мужчин, живших в эти времена, в литературе обычно упоминали как камзол. Так вот, ни накладных карманов, ни отворотов рукавов, ни блестящих пуговиц на наших куртках не имелось — всё простенько и демократично. То есть, никакие это не камзолы, а просто тужурки. На ноги были предложены башмаки с каблуками, заметно поношенные, но не дырявые — стали малы старшим братьям.

На старые штаны Ника и Майкла пришлось аккуратнейшим образом накладывать заплаты, с чем обе девочки справились вполне прилично. Ну а все остальные мелочи вроде капоров, плащей, ночных рубашек, шарфов, перчаток, носовых платков… да кто же всё это запомнит?.. уложили в дорожный сундук мама Агата и мама Бетти.

На этот раз Джон правил каретой, время от времени понукая лошадку, отчего до города мы добрались заметно быстрее. Сразу подкатили к причалу, где стоял папин корабль. Вроде бы барк[1], если мне не изменяет память. Не то, чтобы я в этом шибко разбираюсь, но некоторое представление имею, потому что ещё мальчишкой разглядывал картинки с изображениями парусников. Правда, запомнил мало что.

Вот прямо сейчас никаких парусов не было, к трапу подкатывали повозки, с которых снимали тюки и опускали в трюм. Папа поцеловал маму в щёчку, обнял Консуэллку и погладил по голове Кэти, после чего взял за руки нас с Мэри и взошёл на борт. Провёл нас в сторону кормы и велел спускаться в открытый люк. Лестница здесь была крутая — градусов тридцать от вертикали, поэтому слезали мы спинами вперёд, держась руками за поручни.

— Это пространство называется "опердек", — объяснил папа, почти мгновенно оказавшись рядом с нами. Казалось, что стёк вниз, словно вода. Мы невольно осмотрелись. Впереди через раскрытый люк сюда поступали тюки, которые складывали в штабель между мачтами, проходящими через это помещение сверху вниз. Собственно, прямо тут же и закончили, начав закреплять груз канатами. Вслед за этим сверху на тех же верёвках спустили наш дорожный сундук, который два матроса занесли за дверь в переборке, отделявшей кормовую часть от всего остального.

Всего таких дверей имелось три. Маленького размера с высоким порогом-комингсом и крепким запором, открываемым поворотом блестящей медью рукоятью.

— Ваша каюта, леди, — отец распахнул перед нами дверь в узкую каморку с двухэтажными нарами, под нижними из которых как раз и уместился наш сундук. К стене был приделан светильник с сальной свечой, не зажженной, но попахивающей горелым жиром. Иллюминаторов здесь не было и в помине. Но тюфяки мягкие, похрустывающие свежей соломой. Больше и рассказать-то нечего.

Разумеется, ни для чего, кроме ночлега, эта конурка решительно непригодна. Поэтому мы с Мэри решительно распаковали сундук и принялись приводить себя в вид, пригодный для внимательного осмотра корабля. Штаны, рубашки, тужурки, башмаки — и косы наши под шляпы убрать, чтобы не зацепиться ненароком за какую-нибудь неожиданность. Переоделись мы быстро и поторопились вернуться на палубу, но не тут-то было — люк, через который мы сюда спустились, оказался закрыт, как и тот проём, через который грузили тюки. Темнотища кругом и лишь далеко впереди проблеск света. Поскольку наши глаза привыкли к потёмкам еще в каюте, то дорогу мы отыскали — прошли вдоль борта, пересчитывая руками шпангоуты. Здесь, пробравшись между подвешенными на манер гамаков койками, отыскали и открытый люк, ведущий на верхнюю палубу. Он располагался в сильно зауженном месте. По такой же, как и около кормы, крутой лестнице поднялись наверх — тут все были очень заняты. Кто-то отдавал концы, кто-то принимал, травили какой-то брас, подбирали булинь и куда-то направляли шкентель. Корпус корабля отодвигался от причала и потихоньку разворачивался. Незнакомый дядька послал нас на ют, после чего другой дядька, вращая ворот, поднял блинд на самом носу, а трое других потянули его за нижний угол. Судно перестало поворачиваться и двинулось на выход из эстуария реки в сторону недалёкого моря. Экипаж засуетился и шустро, словно тараканы, полез на нижние реи ставить главные паруса. Вроде бы их называют фоком и гротом, но тут я не уверен. А вскоре настала очередь и косого паруса. Его нижний брус — гик — как раз находился над нашими головами. Деятельность на палубе поутихла, кое-кто даже спустился вниз, под палубу и, как-то незаметно, мы вышли в открытое море. Потому что началась качка.