От прошлого летнего солнцевороту по нынешнее людишками фрейлины Софьи товаров перевезено на 52 рубля 40 копеек, от которых двадцатая часть 2 рубля и 26 копеек, а с десятины земли на которой двор поставлен с позволения воеводы ещё рубль, да рубль воеводе. И с пяти мужей, что на дворе, по полтине итого 6 рублей и 12 копеек в казну да рубль воеводе."

— В народе это называют парадигмой, — пробормотал я себе под нос. Но государь расслышал:

— Какой такой парадигмой?

— Никиша заявил, что считает себя верным твоим подданным, отчего положенные с него подати исчислил и в счётную палату с объяснениями доставил. А что описку допустил в промежуточной записи, так итог-то он вывел верный.

— И кем, интересно, такие подати положены?

— Мною, конечно. В тех, которые нынче действуют, мозги сломать можно, вот я и придумала понятные. Так, чтобы не безделицу платить, но и дышать оставалось.

— С тебя, если по правильному, податей вообще брать не следует, как и с дворов твоих и с людишек, — нахмурился Пётр. — Но деньги, что поступают из Архангельска, Котласа и Мурома столь значительны, что смеха не вызывают, в отличие от сей забавной эпистолы. А теперь объясни, почему ты так дело решила, а не иначе?

— Простой расчёт, — хлебнул я ещё кофе. — Ты, чтобы собрать податей на два рубля, небось, рубль тратить вынужден. Траты эти исчислить нелегко — они размазаны по жалованиям или пожалованиям. По расходам, связанным с посылкой людей, с переписями дворов и прочими хлопотами. Опять же бояре! Денег они тебе платить не должны, потому что службой своей отслуживают. Так ведь службу эту на весах не взвесишь, аршином не обмеряешь. Зато попробуй у них таможни внутренние отбери!

— По твоему способу тоже неладно, — рассудил Пётр. — Если такую цену за землю стану ломить, то Строганов по миру с сумой пойдёт. Ему немалых волостей и не перечесть сколько принадлежит. А из-за обложения выручки купцы взвоют. Да и подушная подать не так-то проста. Если её с души брать, так где крепостной на неё тех копеек насобирает, когда ему нечего продать? А брать с хозяина того крепостного тоже не дело. Этого бояре не допустят, потому что платить для них не в обычае.

Нет уж — пусть остаётся, как есть. Даром, что Софья Алексеевна на твоей стороне, но я такого допустить не могу. Вот, если только твои дворы… Хотя, почему только твои? Есть же и другие! Канатный, например… Ты, Джонатановна, кофий-то пей. А то, ишь, чего удумали! Один двор — одна подать. Ну и повинности, кои в кошель не положишь.

Вот так юный государь девятнадцати лет от роду задумался о движении денег в собственной стране. Быстро он взрослеет, что не может не радовать.

— Звал, Твоё Величество? — через дверь в комнату беззвучно проник старшой нынешней смены караула. Охотники вообще ногами не топают и не пыхтят при ходьбе.

— Сядь, Векша, — показал государь на лавку. — Дай сюда твою треуголку.

Получив требуемое Пётр принялся разглядывать металлическую бляху на левом "прищепе".

— Мелом начищаете? — спросил он чуть погодя.

— Тряпицей иной раз пыль сотрём, — развёл руками сермяжник. — Не темнеет она. И ржой не покрывается.

— Белый металл, на серебро блеском не похожий, — продолжил рассуждать царь. — Не темнеет, как будто золото. Что это? — перевёл он взгляд на мою реципиентку.

— Сталь, легированная не ведаю чем, — отмолвил я.

— Вязкая она, — кивнул Векша. — Точится плохо, но режущую кромку не держит. Из неё даже проволока тянется неохотно. Но на крючки одёжные и на пуговицы хороша. Только в нашей амуниции это применять нельзя, потому как блестит и демаскирует. Когда в поиск идём, прячем.

Государь между тем разглядывал русскую букву "С", вписанную в окружность. Она смотрелась отчётливо и выпукло.

— Хоть монету чекань, — невольно восхитился он. — Так почему ты это носишь?

— Оберег, Твоё Величество. Человек худой или зверь голодный как увидят, сразу понимают — не трогай, обойди стороной.

— Сам ты, Векша, вижу — человек грамотный, — продолжил беседу Пётр.

— Два класса прошёл, — кивнул зырянин. — О следующем в третий сяду, когда сысольский взвод вместо нашего заступит.

— А вот выучишься ты — кем станешь?

— Если осилю — шарманщиком. А потом на инженера стану учиться. Ну а дальше — на учёного, чтобы тайны природные описывать. Как раз детей в школу отведу.

— И что? Вы там в Котласе все такие пытливые?

— Разные мы, Твоё Величество. Охриму тайга снится, Барсуку — отцовская кузня. Соблёк любит сытно поесть и сладко поспать, а Копыл — баб потискать.

— А к шаманизму ты как относишься? — Пётр подозрительно прищурился.

— Так а чего к нему относиться? — удивился Векша. — В лесу или на реке хочешь, не хочешь, а к голосам духов прислушаешься.

— И бубен у тебя есть?

— Бубен это пляски театральные. Зверей распугать да на людей впечатление произвести. А вера суеты не терпит и на публике не демонстрируется.

— Слушай, лесной человек! — оскалился в улыбке государь. — Откуда ты слово это узнал? Театр.

— Ставили мы в школе "Маша и медведь", "Вершки и корешки" ну и "Рукавицы и топор", потому что театр. Я помогал с декорациями и реквизитом — из бересты лучше меня никто коробов не плетёт.

— Может, ты и кофе пил?

— Отведывал. Горький напиток. И на зубы осадок от него скрипучий. У нас из белоголовника заваривают со смородиновым листом. На чай похоже.

— Не простых людей ты, Джонатановна, готовишь, — перевёл Пётр глаза на нас с Софочкой. Очень непростых. А ну, реши пример, — написал он условие на клочке бумаги, который придвинул к нашему сермяжнику. Векша без промедления вычел столбиком:

— Умножать и делить я тоже обучен, — добавил он с видимой гордостью. — И знаю разницу между понятиями "вещество" и "элемент", но получать из камня ничего кроме углекислого газа не умею.

— Повеселил ты меня, Векша, — разулыбался царь. — Ладно, ступай к своим постам.

Признаться, Софочку уже потянуло в дорогу. Она, хоть и разобиженная на Ричарда, но всё равно непоседа. А тут ещё подошла с Ветлуги лесовозная баржа длиной метров сорок. Неспешно так подошла, ошвартовалась неторопливо и давай разгружаться, пользуясь собственным краном. Ну да. Лебёдки от сжатого воздуха привести в действие машинами Уатта — задача тривиальная. Не могу я назвать эти компаунды паровиками, потому что пара здесь и близко не было, а цилиндры при работе даже несколько остывают.

Прошла на борт, представилась капитану и смиренно испросила разрешения ознакомиться с шарманкой. Весь экипаж, все трое, оказались нам не знакомыми мужчинами с Муромского двора. Не шибко большие теоретики, на вопросы они отвечали заученно, но исправно. Одноцилиндровый калильник гонит воздух в баллоны внутренним диаметром двести сорок четыре миллиметра. Цилиндр калильника нынче из трубы того же диаметра, что однозначно указывает на попытку Пушкаря создать стальное орудие калибром в девяносто шесть фунтов или девять целых и шесть десятых дюйма. Вообще-то для нынешних флотов это очень серьёзные орудия, способные простым сферическим ядром проломить дубовую броню новейших линкоров. Не уверен, что нынешних — возможно, это ещё впереди. Масса подобного ствола должна оказаться порядка десяти тонн. Ну а в качестве осадного орудия подобная пушка тоже вполне достаточна, пока не настала пора железобетона.

Однако, пока заказов на эти монстры нет, трубы используются в моторах.

— А почему давление в цилиндрах не больше двадцати атмосфер? — спрашиваю у моториста.

— Если по прописи, то клапан сработает. А по жизни — шибче насос не накачивает. Толстознаи бают про чистоту обработки плунжера.

— А вот эта труба куда ведёт?

— Выхлопная она. Для отчаливания и причаливания бортом. А на ходу в корму дует. И краны эти не простые, а двухходовые. Но служат недолго — разъедает их снутри. Я Степану сказал, что в бока нужно из баллонов воздух подавать, а эту инженерию поломать и выбросить. Пущай прямая труба выхлоп гонит. А от воздуха железо не так быстро портится, так что краны дольше прослужат. Степан обещался к новой навигации переделать. До снега мы подряжены брёвна возить — некогда в переделку становиться. Дык, когда прорывать станет, я обмотаю потолще, да и весь сказ.