Наутро он, собранный и угрюмый, выходит в назначенное время из отеля с Ниной на руках. Чемодан уже лежит в багажнике машины. Путь ведет за город, Эрик успевает прикорнуть на заднем сиденье и просыпается от резкой остановки перед огромными парковыми воротами, которые бесшумно открываются, пропуская легковушку под тень елей.
Парк напоминает Эрику молодость. В его голове все смешивается, как в шейкере: жизни, реальности, лица, слова, воспоминания. Эрик вытирает холодный пот со лба. Так не может продолжаться. Он должен вернуть свой разум, найти точку опоры в этом мире для себя и Нины.
Машина останавливается перед парадным входом, и Эрик с Ниной неторопливо покидают удобный салон. Водитель достает чемодан и ставит его перед дубовым массивом темного цвета, на облицовке которого мигает красным тревожная кнопка звонка. Ожидание затягивается, и у Эрика есть время разглядеть, что клиника разместилась в огромном особняке, очень напоминающем дом Чарльза. От этого становится тоскливо, как от воспоминания о предательстве.
Показавшаяся из половинки двери молоденькая медсестра, явно американка, не даёт ему своей болтовней сосредоточиться на этом странном состоянии дежавю. Она вытягивает его в действительность, ведёт в гостиную, где в одном углу стоит пальма, а в другом — два дряхлых старика в пижамах. Они, как зомби, поворачивают свои пустые глаза к Эрику и Нине и одновременно, как по команде, растягивают беззубые рты в подобии улыбки.
Молодуха не замечает отвращение на лице Эрика или делает вид, что не замечает. Она продолжает что-то говорить кукольно-восторженным голосом о покое и радости, показывает столовую, проводит к широкой лестнице. Они начинают неторопливо подниматься, и в готическом окне Эрик замечает далекое море и порт. Ему вдруг нестерпимо хочется, чтобы господин ар Варн возник перед ним, прям из воздуха, немедленно и безотлагательно. Но вместо него появляется еще одна разбитная медсестра, делает «уси-пуси» Нине, а та в ответ безразлично закрывает глаза.
Эрика коробит от дешевой фамильярности, и он все больше начинает сомневаться в правильности сделанного выбора. Здесь он прекрасно понимает речь, но смысл происходящего ускользает от него, он не находит в абсурдности и нелепости слов этих людей никакого созвучия со своими переживаниями, со своим прошлым.
Их с Ниной запускают в большую комнату с бежевыми стенами, чистую и наполненную светом. Столик, кресло, постель, тумба, лампа. Молодуха отдёргивает штору.
— Из вашей комнаты прекрасный вид, — с радостью сообщает она.
Эрику все равно. За окном растет дуб, точно такой же, как рос за окном у них с Магдой. Этого вполне достаточно.
— На столе нет пепельницы. Вы можете принести? — Эрик представляет, что если ар Варн однажды согласится заглянуть на это живое кладбище, он не сможет не выкурить десятка два антидепрессантных сигарет. От этой мысли на душе теплеет.
— Здесь нельзя курить.
Ответ категоричный и простой до убийственности. Слова режут по живому и вынимают из него последнюю радость. Внутри становится окончательно и бесповоротно пусто. И безразлично. Все безразлично. Он сжимает кулаки и берет себя в руки. Нина не должна почувствовать его настроение. Он за нее отвечает. Ему надо быть сильным ради своей хрупкой девочки.
Когда их наконец оставляют в покое, Эрик сажает Нину на колени и начинает долго повторять ей на ушко: «Все будет хорошо». В это время его взгляд бродит по голым стенам, веткам дуба за окном, паркетному полу, по потаенным уголкам памяти, в которых прячутся сожаления о потерянном доме и о дорогом для него человеке, который называл его «мой друг».
Комментарий к 5.
*Настоящая фамилия Эрика
**Клеймо Холокоста цифры: 214782.
========== 6. ==========
На следующее утро, ни свет ни заря, ему приносят синюю больничную пижаму и просят переодеться. Посмотрев на себя в зеркало, Эрик кажется себе похожим на старую сломанную куклу. Хорошо, что они не заставляют переодеть Нину в эту тюремную робу. Платье, подаренное ар Варном, остается единственным радостным напоминанием о лавочке в парке, весне и долгих разговорах.
К вечеру первого дня мысли об ар Варне начинают чередоваться с воспоминаниями о Чарльзе, который говорил с ним на одном языке, знал каждую его мысль, но каждый раз отвечал невпопад и не о том.
На второе утро, снова перед зеркалом, Эрику приходит в голову, что Чарльз не может испытать наслаждение дружбой, как кастрат не может испытать наслаждения от любовного акта — возбуждение есть, а отдачи никакой. Он усмехается про себя и решает, что если пансионат не поможет, то надо будет вернуться и объяснить профессору смысл жизни.
Потерявшись в своих мыслях, Эрик забывает о еде, и медсестра заходит за ними, чтобы провести на обед. Ни Эрик, ни Нина не голодны. Нина дуется, не разжимает рта, и суп струйками стекает ей на подбородок. Эрик понимает ее, промокает ей рот и больше не настаивает. Он терпеливо дожидается конца обеда, слушая скрежетание зубов, лязг ложек и ножей, перестук стаканов, а потом, ни слово не говоря, поднимается к себе.
Всю ночь он не смыкает глаз, смотря на огни города за окном. Они похожи на упавшие звезды, которые никогда больше не смогут подняться на небо, которые разучились парить. Как он сам.
С этого момента дни тянутся один за другим, серые и безысходные. Эрик плохо спит, так как терпеть не может чужих подушек и своих снов. Он плохо ест и чувствует себя хуже, чем в первую неделю приезда в Данию.
В пансионате сквозь него и Нину смотрят как на пустое место. И ему грех на это пенять. Он сам хотел стать невидимым, забытым, неизвестным. Но теперь он не уверен, что это было правильным решением. Теперь он ни в чем не уверен. Чем гробовая безличность пансионата лучше тюрьмы Пентагона? Неужели ему надо выбирать только между смертью и забвением? Но ар Варн говорил, что в его колоде остались только счастливые карты. Это место не то, где можно стать счастливым.
За семь дней Леншерр рассказал на ушко Нине все сказки, которые знал, перепел все песни и даже поговорил с ней о Чарльзе. Но она реагировала только на воспоминания об ар Варне. Эрику стало казаться, что она выходит из своей скорлупы, как только он начинает говорить о гиганте, прогулках, о его голосе и привычке курить.
За семь дней Эрика все чаще посещает мысль, что он зря согласился на заведение, что упорядоченность и контроль ничуть не улучшили ни его состояние, ни Нины. Пожалуй, даже наоборот. Пожалуй, стало еще хуже, особенно ему. На восьмой день от таких мыслей Эрику непреодолимо хочется пойти в египетское кафе и вдохнуть сладковатый запах сигарет господина ар Варна. Уже к середине этого дня он принимает решение плюнуть на все и отправиться в парк.
Он ждет еще день, чтобы погода окончательно установилась, пишет записку о том, что сожалеет и благодарит за помощь, но не может больше ее принимать, и заверяет, что вернется за вещами при первой возможности.
Довольный собой, Эрик плотно завтракает, кладет несколько бутербродов в пижамный халат, почти взбегает по лестнице к себе в комнату под удивленно-одобрительные улыбки молодух, просит Нину потерпеть еще десяток минут, затем с удовольствием одевается и, внимательно оглядев себя в зеркало, впервые за долгое время рад себя в нем видеть. Он рассовывает деньги и документы по карманам, задорно щелкает Нину по носу, которая удивленно моргает, но не произносит ни слова. Эрик берет ее в свои объятия, делает несколько кругов по комнате и выходит прочь, закрывая за собой дверь, теперь уже не их с Ниной комнаты.
За предыдущую неделю Эрик изучил парк как свои пять пальцев, и найти дорогу к выходу не представляет никакого труда. До обеда в парке никогда никого нет, потому он спокойно доходит до закрытых ворот и дергает за ручку калитки. К его удивлению калитка не поддается. Вместо этого, из привратницкой появляется внушительного вида человек в форме и окриком дает Эрику узнать о неправильности его действий.
Эрик никогда не был пуглив, но он не понимает, с какой стати этот нелепый человек встает на его пути. Он снова тянет на себя калитку и только тут соображает, что, возможно, ее надо толкнуть. Он уже видит перед собой улицу, когда лающий голос сзади раздается над самым ухом и тяжелая рука ложится поверх его ладони на дверную ручку. До слуха долетает писк тревожной кнопки. Охранник пока один, но скоро придет помощь.
