Он поднимает взгляд на ар Варна. Тот смотрит на него с нетерпением и предвкушением. Эрик поворачивается к Нине. Ему кажется, что впервые с трагических событий в лесу в ее глазах светится заинтересованность и любопытство. Эрик не хочет думать, что это может быть просто отсвет свечей и блики от золотых букв на стенах.

Наконец он решается, и из коробки появляется изысканный благоухающий наряд.

— Она будет в нем прекрасна! — ар Варн радостно кивает в сторону Нины, несказанно довольный своей выходкой.

Теперь не только руки, но и губы Эрика начинают предательски дрожать. Он медленно опускает платье в коробку, накрывает шелковой бумагой, закрывает крышку. Потом берет уродливую руку ар Варна в свою и накрывает ладонью. Сжимает изо всех своих сил и держит. Держит долго, не решаясь отпустить. Он смотрит повлажневшими глазами на своего друга, на свою дочь и не замечает, как его голос, сорвавшийся на фальцет, заполняет маленькое кафе.

— Всегда есть после. Сегодня тебя, а завтра ты. Но всегда есть новая попытка.

Ночью Эрик сжимает в своих объятиях Нину, словно стараясь отогреть потерянную душу ребенка, как ар Варн отогрел его душу за эти несколько недель.

========== 5. ==========

На следующий день, как раз в тот момент, когда Эрик собирается отправиться с Ниной на прогулку в парк, в дверь стучат. На пороге стоит хозяин его маленькой гостиницы и молодая красивая девушка, в которой Эрик по униформе узнает активистку армии спасения. Ничего не остается, кроме как пригласить их зайти.

Первой начинает говорить девушка. На польском. Это заставляет Эрика напрячься: если его раскрыли, то есть вероятность, что вслед за армией спасения ворвется армия регулярная. Но нежданная гостья благожелательно улыбается и представляется Марусей. Она рассказывает неторопливо и обстоятельно, что подрабатывает медсестрой в одной частной клинике, а в свободное время — в польском католическом братстве. Что господин Грюнвальд — она кивает на хозяина гостиницы — беспокоится за его, господина хорошего, здоровье. Оказывается, что господин хороший почти перестал разговаривать, а когда разговаривает, то путает языки, кричит по ночам, а с недавнего времени подолгу стоит перед входом на улице, смотрит перед собой и все время что-то бормочет. Такое состояние не может идти на пользу ни господину постояльцу, ни бизнесу господина Грюнвальда. Тут, запнувшись, Маруся делает над собой усилие и произносит умиротворяюще:

— Ни вашей Барби.

— Ее зовут Нина.

— Вы уже не ребенок, господин хороший, с этим надо что-то делать. Вы должны понимать, что это не игрушки.

Эрик молчит, вцепившись в подол нового платья Нины, и ждет продолжения. Большая часть его сознания понимает правоту Маруси: у Нины не наступает просветления, и консультация специалиста необходима. Он понимает, что плохо справляется, но пусть ему дадут ещё немного времени!

— Я понимаю, куда вы клоните, я не идиот, но мне надо собраться с мыслями и все обдумать. Я не могу вот так все бросить.

— Я лишь хочу сказать, что вам надо показаться специалисту, возможно начать принимать антидепрессанты или провести полное обследование, — примирительно говорит девушка.

— Община не даст вам пропасть. Мы готовы помочь, ведь нельзя замыкаться в себе и все взваливать только на одни плечи.

Эрик сутулится — он понимает, что молоденькая девушка в суровых чулках и с платком на голове права, и что, возможно, он сам себя обманывает — им уже давно надо было обратиться к профессионалу.

— Я договорилась с очень хорошим врачом, он ждет нас в любое время, — продолжает тем временем Маруся. — У меня машина, и мы можем поехать прямо сейчас. Я не буду настаивать —

решать вам, но надо уже перестать быть эгоистом и не прятаться от реальности, господин Эйзенхардт*.

Последние слова становятся и последней песчинкой на весах сомнений, и Эрик принимает окончательное решение. Он берет куртку в одну руку, Нину прижимает к себе другой и идет вслед за Марусей к машине.

Поездка занимает много времени, в конце концов они добираются в ту часть города, которую Эрик совсем не знает. Молодой мужчина в белом халате, несколько неряшливый и рассеянный, пропускает их перед собой в кабинет. Эрик осматривается в тускло освещенном, но достаточно просторном помещении, желтые стены которого сохраняют следы от многочисленных перестановок мебели. У окна стоит длинный стол с множеством бумаг и справочников. Эрик усаживается в кресло перед столом, кладет руки на колени и медленно поднимает свои почти выцветшие глаза на человека по другую сторону стола.

Допрос с пристрастием длится очень долго. Маруся переводит старательно, не торопя с ответами, кивает в такт его слов и даже решается на одобрительное пожатие колена во время затянувшейся паузы. В конце терапевт все-таки заставляет Эрика снять рубашку, слушает его легкие, измеряет давление, косится на татуировку на левом предплечье**. Потом долго пишет, больше не обращая на них с Ниной никакого внимания. Маруся склоняется к уху Эрика.

— Я думаю, что на сегодня все.

Эрик вскидывает на нее глаза.

— А Нина? Он ее даже не осмотрел!

Маруся, смущаясь, старается перевести быстро на датский нотки его тревоги и озабоченности.

— Я осмотрю ее без вас, — холодно замечает доктор, не отрываясь от своих записей, но потом, видно сообразив, что совершил бестактность, поднимает голубые на выкате глаза и заискивающе улыбается. — С вашего позволения, разумеется.

Эрик колеблется, уже уловив суть ответа, но дожидаясь официальной версии. Раз уж он решился на этот визит, то надо довести все до конца. Он кивает и выходит вслед за Марусей, оставив Нину наедине с человеком в белом халате. Он все ей рассказал и убедился, что врач ее не напугает, и что осмотр ей не повредит.

Ожидание в приемной тягостно и неприятно. Когда дверь открывается, Эрик сразу бросается в кабинет, садится рядом с Ниной и напряжённо смотрит на врача. Маруся едва поспевает за ним.

— С ней все хорошо, а вот с вами нет. То есть, я хотел сказать, что ее состояние стабильно, а ваше — нет, — врач внимательно смотрит Эрику в глаза.

— Вы истощены и на грани нервного срыва, у вас все симптомы сильнейшей психологической травмы. Вы можете потерять над собой контроль в любой момент. Я бы очень советовал вам переехать вот в этот пансионат, — он протягивает Леншерру рекламный проспект. — Там вам окажут помощь.

Доктор смотрит на потрепанные брюки, потертую кожанку и стоптанные ботинки Эрика и добавляет:

— И это бесплатно.

У Эрика начинает сосать под ложечкой. Он знает, он давно знал, что с ним что-то не так, что постоянная тяжесть в голове и провалы в памяти не могут быть безобидными. Он знает, что иногда не может вспомнить, как оделся, когда и как накормил Нину.

— Вы же не будете нас разлучать? — паника в голосе не идет ему на пользу, он это понимает и старается взять себя в руки, но губы дрожат, руки и разум ищут опору.

— С чего вам в голову пришла такая мысль? — выслушав перевод, врач явно удивлен таким поворотом разговора.

— Паранойя — это еще один тревожный симптом. Господин Эйзенхардт, для вашего же блага!

Эрик чувствует себя загнанным в угол.

— Когда?

— Мы пришлем за вами машину завтра. Вас устроит?

— Да.

***

Эрик плохо спит. Не из-за Нины. Нина спит всегда спокойно, не ворочаясь, не просыпаясь, словно сон дает ей возможность вернуться туда, где она была счастлива и безмятежна.

Эрик просыпается из-за снов. Из-за них же он предпочитает не спать, а проснувшись — не вспоминать того, что видел по другую сторону бодрствования. Сны почти всегда приводят его назад в Польшу, в тот день, когда он не сумел ничего изменить, когда стрела разорвала шею Магды, когда кровь фонтаном подбросила вверх медальон и душу Нины, когда глаза Нины потеряли свет и жизнь. Когда он сам потерял надежду. Он уже не безусый юнец, а вот опять остался несолоно хлебавши, и все нажитое за эти годы находится при нем. Эрик тянется к Нине сквозь дрему, обнимает ее, прижимает к себе. Она с ним, она его нажитое богатство, она — это все, что у него есть. И все, что ему нужно.