— И Нина, — добавляет нескладный великан, протягивая руку в сторону далёкой от этого разговора и от мира девочки.

— И Нина, — кивает Эрик, гладя кончиками пальцев красивое детское лицо, не тронутое ни единой эмоцией, так похожее на лицо его матери, и так напоминающее ему Чарльза. Странно, почему Чарльза? Но он не успевает додумать эту мысль.

— Сегодня пасха, не бог весть какой праздник, конечно, но всё-таки повод для того, чтобы предпринять что-то необычное. Я хочу вас пригласить в кафе.

И, не дав Эрику ни опомниться, ни протестовать, датчанин вырастает перед ними горой, тянет на себя, буквально тащит к противоположному выходу, туда, куда Эрик с Ниной сами ни разу не ходили, туда, где пролегла широкая скрежещущая автострада, напоминающая Леншерру о прогрессе, цивилизации, войне и магнитных полях.

Идя следом, Эрик первый раз видит ар Варна со спины. Покатые плечи тяжелы и напряжены, словно держат на себе страшный груз и как будто хранят привычку переносить мешки с углём или цементом. Может быть, он грузчик? Вот и сейчас гигант тащит его куда-то как мешок картошки. Леншерр смотрит на Нину, словно ища одобрения своей догадке.

Он не хочет идти, он хочет капризничать и упираться, как в детстве, но спина впереди него такая широкая, за ней так спокойно, что Эрик даёт себя уговорить, разрешает почувствовать себя в безопасности, даёт себя перевести через безумный грохот железа перед ним, за ним и внутри него.

Вскоре они заходят в небольшое пахнущее кофе и ванилью помещение. Повсюду на стенах старые афиши, фотографии, карты, плакаты, а сами стены выкрашены в интенсивный синий и красный цвета, по середине золотом пущены иероглифы, римские и арабские цифры, еврейские буквы и ещё что-то неуловимое, гипнотическое и успокаивающее.

Все трое уютно располагаются на мягких диванах друг напротив друга. Эрик устраивает Нину поудобнее, и как раз в этот момент к ним подходит невысокая темнокожая официантка, явно эфиопка по бабушке или дедушке, с большими губами и ослепительными зубами.

Господин ар Варн не даёт Эрику и рта раскрыть, привычным жестом завсегдатая показывает позиции в меню. Почти моментально им приносят две чашки чёрного кофе, шоколадные пирожные, такие маленькие, что человек-великан может уместить их на своем сером ногте, и красивый стакан белой керамики с толстыми стенками, сохраняющими тепло. В нём молоко. Для Нины? Эрик благодарно улыбается только одной половинкой рта. Другая подрагивает и никак не хочет слушаться. Напряжение последних недель готово выплеснуться наружу.

Эрик шарит в своих карманах и вытаскивает на стол зажигалку в виде ферзя. Жест спонтанный, ведь на месте зажигалки могло оказаться все что угодно. Леншерр молча протягивает ее ар Варну. Каково же его изумление, когда тот начинает гулить и махать руками, словно младенец.

— По-дар-ок? Мне? Вы не представляете, как давно я не принимал подношения! — Эрик не замечает, когда ар Варн переходит на английский, и не успевает поинтересоваться, откуда грузчик его знает. Его английский ужасен, и очень может быть, что это совсем и не английский: Эрик теряется в понимании и переводе. Но это становится неважной деталью их отношений.

— О, это так ценно, так значимо для меня! — голос датчанина, наполненный эмоциями, повисает в воздухе.

Господин ар Варн тут же достает новый пакет сигарет, на этот раз ментоловых, и прикуривает от головы ферзя, затягивается и выдыхает дым вверх так, чтобы он не попал на Нину. Дым устремляется к потолку сизым фимиамом пасхи.

— Вам нравится здесь? Уютно, да? Мне здесь хорошо думается.

Искренность подкупает, и Эрику действительно начинает нравиться. Ему внезапно хочется поговорить, как раньше он говорил с Чарльзом, но ему не хочется повторять ту же ошибку: впускать в сердце того, кто потом предаст, захочет манипулировать. В последний момент его останавливает осторожность человека опытного сердцем, а не разумом.

— Я столько совершил ошибок, не хочу совершить еще одну, — произносит он наконец, как бы извиняясь за свою сдержанность.

— Пока мы молоды, мы придаем своей жизни слишком большое значение. И ошибаемся. С годами это проходит. И мы опять ошибаемся, придавая жизням других слишком большое значение. Не надо бояться ошибок, но надо быть готовым честно расплачиваться за просчеты.

— Простите, но ваш английский… — осторожно начинает Эрик. — Я не понимаю…

— Просто ошибки мы совершаем по собственной воле, а просчеты — по воле обстоятельств, судьбы, если хотите, — продолжает свою мысль ар Варн, словно не услышав. — За ошибки мы наказываем себя, а за просчеты наказывать некого, надо просто начинать все сначала и становиться сильнее.

Кое-как он уловил смысл сказанных слов. Эрик задумывается над тем, были ли события в лесу просчетом. Потом переводит взгляд в действительность.

— То есть, если между нами пойдет что-то не так, то это не будет ошибкой с моей стороны?

— Я очень не хочу, чтобы между нами что-то пошло не так, — вздохнул великан. — А от просчетов никто не застрахован. Зато после них не болит сердце, и не в чем себя упрекнуть.

Эрик слегка наклоняет голову набок и смотрит господину ар Варну прямо в глаза. И ничего не происходит. Он не чувствует ни смущения, ни тревоги, ни желания встать и уйти. Интуиция не бьет тревогу. Но что-то другое, на самом краю его сознания, ревнует и злится, совсем как Чарльз в те редкие минуты, когда Эрик его доводит по-настоящему. Впервые он думает о том, что способности Чарльза очень даже могут быть полезными. С господином ар Варном одной интуиции явно недостаточно. Усмехаясь про себя, Эрик отводит взгляд от внимательных и понимающих темных глаз. В конце концов, а почему бы и нет…

— В моей жизни был один человек. Мы хотели быть друзьями, но что-то пошло не так. Он и желал дружбы, но и сам был препятствием своего желания. Он хотел, чтобы я был зависим от его воли, но сам боялся быть зависимым от моей. Так дружбы и не получилось - получился один геморрой и боль.

Ар Варн на мгновение замолкает, словно собираясь с мыслями, а затем продолжает говорить.

— Такое часто бывает. Вы с тем человеком то притягивались, то отталкивались, но так и не приняли друг друга. Соревнование. Пока есть у человека индивидуальность — этот мир не изменить, и люди всегда будут выяснять, чья индивидуальность лучше, больше, длиннее. Иногда нужен общий знаменатель, чтобы всех уравнять.

— Или общий враг, чтобы всех примирить, — Эрик не знает, почему сказал именно так. Часто, да почти всегда, он сначала говорит, а потом думает.

Господин ар Варн как-то странно смотрит на него.

— Мне кажется, что ты уже исчерпал отпущенный тебе лимит врагов и ошибок. Ты так долго обманывался и винил себя, что теперь в колоде остались лишь радость и правильные поступки.

— Вы сами-то верите в то, что говорите? Или говорите, только чтобы меня утешить?

Господин ар Варн хмурится, но не потому, что рассердился, а потому, что сразу не знает, что ответить. Потом достает как из-под земли и кладет перед Эриком массивный черный фолиант, на котором латиницей выведено золотыми буквами «Deiz ar Varn — APOCALYPSE».

Эрик никак не может сообразить, что к чему, и просто из любопытства тянет к себе книгу, открывает титульный лист.

Эпиграф

Бреду, забыв о крыльях–плавниках,

Дорогой между солнцем и луной.

Невидимые слезы на песке

Останутся от боли, если вдруг

Вторая пара ног пройдет со мной

По берегу соленому след в след.

От судорог сомнения спасет

Лишь ломкая улыбка на губах,

Усилием моей железной воли

До искренности доведенная предельной.

— Я, можно сказать, автор, но все самое лучшее я придумал еще совсем молодым. Стыдно признавать, но гениальное пришло мне в голову, когда я был еще ребенком. Сейчас, в зрелом возрасте, я просто достаю свои детские пометки и переписываю их практически слово в слово, но без досадных глупых ошибок.

И господин ар Варн смеется.

Эрик машинально смеется в ответ.