А докапываться до всей правды Апокалипсис не очень то и жаждал. Иначе ему бы пришлось признать, что он совершил ошибку, когда положил свою тяжелую ладонь на плечо Леншерра в их первую встречу в парке. Потому что полный тревоги и надежды пронзительный взгляд, которым Эрик ответил ему, оказался фатальным. Вся надорвавшаяся душа Эрика была в этом взгляде. И, что самое невероятное, Апокалипсис отчетливо понял в тот момент, что это была та же самая душа, что жила в теле его приемного отца Баала, та же самая искалеченная гневом и добротой душа, что вела юного Эн Сабах Нура по жизни в древнем, стертом песками из памяти людей, мире. Именно эту душу он искал все пятое тысячелетие до этой эры в каждом понравившемся ему человеке, именно ее он так хотел вновь увидеть однажды в глазах напротив. Неужели почти семь тысяч лет поисков инкарнации Баала вот так вот и закончились банальной встречей на скамейке в парке?
Заходить еще глубже в эти сентиментальные дебри Апокалипсис боялся. Став узником своей собственной нерешительности, вот уже второй месяц он приходил в парк, садился на облюбованную Эриком скамейку и ждал. Хотя сам толком не знал, чего. Просто приходил каждый вечер на пустынную аллею и ждал, когда можно будет опять насладиться тем, что тебя понимают без слов и любят просто так. Пусть даже такой странный мутант, как Эрик Эйзенхардт.
Сейчас, дойдя в нерешительности до открытых ворот, Апокалипсис наконец закурил и направился прочь из парка. Сегодняшний вечер опять заканчивался разочарованием. И в этот момент до него донеслось далекое и радостное «эй!». Это зыбкое и потустороннее «эй!» заставило полу божество вздрогнуть. Он узнал голос. Неужели? Откуда? С какой стороны?..
Апокалипсис неторопливо смотрел по сторонам.
— Эй!
Потом нетерпеливо начал оглядываться.
— Эй!
Доносилось со всех сторон и начинало бить по нервам и чувствам. Апокалипсис сам не заметил, как уже вертелся волчком, прислушиваясь и высматривая Эрика. Гудящие машины и кричащие дети мешали правильно уловить направление, голос искажался, но уже не казался таким призрачным, был ближе, но все еще не позволял увидеть своего обладателя.
Апокалипсис внезапно понял, что ему не хватает воздуха. Под ребрами непривычно кололо и не давало дышать. Вот же! На дороге! Апокалипсис поднимает руку в ответ. Еще тридцать метров. Двадцать. Что с ним? Почему он в пижаме? Апокалипсис невольно размыкает зубы и чихает смехом. Нелепый, с глупой улыбкой от уха до уха, в одном шлепанце и с Ниной, прижатой к груди — Эрик был трогателен до разрыва сердца.
— Эй!
Это и называется быть человеком?
— Эй!
Апокалипсис срывается с места. Это и есть радость?
— Эрик! Осторожнее!
Все-таки какой он недотепа. Вокруг грузовики, такси, автобусы, сумасшедшие за рулем, а он идет как через Синайскую пустыню, Моисей чертов. Черт! Почему он еще говорит на датском? Но перейти на английский и показать Эрику настоящего себя Апокалипсис в этот момент не успевает.
***
Эрик понимает, что докричался, именно в тот момент, когда ар Варн встречается с ним глазами и делает первый шаг навстречу.
«Все! Все получилось, Нина. Теперь все будет хорошо. Мы нашли его!»
Эрик уже так близко к цели, что видит слезы в глазах ар Варна и слышит, как тот что-то громко кричит ему на датском. Потом, как в замедленном кино, он видит, как судорога искажает лицо его друга, как широко открывается его рот, как вытягивается вперед рука, как столб пыли вырывается из его пальцев и превращается в ударную волну. Эрик понимает, что тот в ужасе, но не может различить слов, их перекрывает визг тормозов сразу нескольких автомобилей.
Он слишком поздно поворачивает голову, чтобы увидеть, как тормозящий на полной скорости «Sommer» начинает опрокидываться, подминая под себя два стареньких «Форда» на встречной полосе. Эрик видит перекошенное лицо водителя, вытаращенные глаза, полные страха и беспомощности, и побелевшие, вцепившиеся в руль, пальцы. Эрик поворачивается к грузовику спиной и старается закрыть собой Нину, прижимая ее к себе, стараясь превратить свое тело в кокон. Он ждет удара. Он не чувствует в себе силы предотвратить неизбежное. Быть может потому, что это именно неизбежное. Он ждет и не видит, как пылевой смерч, запущенный Апокалипсисом, замедляет и отталкивает неуправляемую железную массу в сторону. Время растягивается, но недостаточно для того, чтобы сделать запоздало запущенный Апокалипсисом вихрь сверхзвуковым, чтобы уменьшить силу инерции или повернуть все вспять. Время замедляется лишь для того, чтобы Эрик успел повернуть голову к ар Варну и улыбнуться.
А потом Эрик просто ждет, когда все закончится: скрип тормозов, скрежет железа об асфальт, вой ар Варна, ожидание смерти. Эрику не страшно. Нина открывает глаза. Эрик дотрагивается губами до ее лба: «От бед и от несчастий тебя укрою я. Тебя укрою я».
Когда кузов, слишком долго и мучительно тормозящий в пыльном вихре, отбрасывает его на несколько метров, он не чувствует боли. Он катится по асфальту, не расцепляя рук, перед его глазами попеременно мелькают лица Чарльза и ар Варна. Он видит, как голова Нины разбивается словно фарфоровая статуэтка об асфальт, и свет меркнет.
Апокалипсис бессильно следит за тем, как кузов «Sommerа», потеряв почти всю силу своей кинетической энергии, все-таки настигает Эрика и отбрасывает на несколько метров. Видит, как его тело, перевернувшись несколько раз вокруг собственной оси, замирает на дороге. У Апокалипсиса все холодеет внутри, как будто на него снова навалили тонны и тонны египетских камней. Он не помнит, как он оказывается рядом с Эриком, но именно в этот момент замечает напротив себя красивого молодого человека в инвалидной коляске. Наивный друг Эрика, который сидел с ними за столом в том странном сне? Такой же милый мальчик, как и Леншерр?
Больные голубые глаза и бесполезное тело смотрятся на месте катастрофы совершенно неуместно. Толпа уже начинает собираться вокруг. Молодой человек подносит руку к виску, и Апокалипсис с удовлетворением замечает, как направляющиеся к ним со всех сторон зеваки внезапно теряют интерес к Эрику, так и лежащему неподвижно на боку. Все они разом направляются к двум легковушкам, помогают пассажирам и испуганным водителям выбраться из помятых жестянок. Ни в чем не повинный водитель «Sommerа» остается сидеть в кабине с отсутствующим лицом.
«Телепат, без сомнения, телепат. Это хорошо. Псиоником был бы еще лучше».
Эрик не двигается, и ар Варн плюет на камуфляж, принимает свой облик в силе. Так удобнее и правильнее. Он хочет упасть на колени, положить голову Эрика к себе на грудь, но он ограничивается тем, что присаживается рядом и кладет свою массивную, уже нечеловеческую руку, тому на плечо, как он это делал в их первую встречу. Тогда — чтобы забрать силу металлокинеза, сейчас — чтобы ее вернуть. Он надеется, что успеет и сумеет вернуть.
Этот ли жест заставляет Эрика открыть глаза, или природа полна совпадений: об этом никто и никогда не узнает наверняка.
— Ну вот, наконец-то мы снова встретились, мой друг. Настоящие мы. Приходи в себя. Тогда мы сможем снова сидеть вместе везде, где только захотим: на лавочке, в нашем кафе, в порту. Если хочешь, и твоего красивого телепата с собой возьмем. Мы больше никогда не расстанемся. Мы найдем твою долину и источник, мы выпьем из него воды и забудем все плохие воспоминания. В нашем новом мире. Мы построим его сами, в нем не будет места для страданий и войн. Мы будем все в нем контролировать!
Эрик посмотрел в сторону Апокалипсиса долгим, очень долгим взглядом. Не понятно было: смотрит ли он действительно на или сквозь него, или внутрь себя. Во взгляде больше не было затаенной печали и затаенной надежды. В нем были потрясение и горе. Внезапная догадка заставила Апокалипсиса развернуться всем телом. Между ним и молодым человеком в инвалидной коляске на дороге лежала Нина — красивая большая кукла Эрика, которую он, по непонятным для Апокалипсиса причинам, всегда носил с собой и с которой был так заботлив и предусмотрителен, словно она была живым ребенком. Нина была одета в то самое платье, которое он подарил Эрику на пасху, ее глаза — светлые и холодные — были широко открыты. Кукла казалась удивленной и растерянной. На ней не было ни царапины. Только огромная дыра в красивой фарфоровой голове.
