Тобиас не верит ни своим ушам, ни своим ощущениям. Что это? Рин сам того не подозревая произносит атакующее заклинание? Тобиас не ставит защиту. Он дает эмоциям Рина пройти насквозь и оценивает полноту удара. Рин сделал это сам, один, без связи. Только силой, заложенной в нем Наследием. Римская пара — они делали что-то подобное. Но вместе, в единой связке, передовая силу Тингара от одного у другому, словно жонглируя. А Рину даже не понадобилась Система. Насколько же он уникален! Насколько Наследие сильно в нем, насколько непредсказуемо! Он не просто может стать непревзойденным Целителем, он амбивалентен. Тобиас не может скрыть восхищения, а Рин смотрит на него, как на сумасшедшего.

— Можешь считать меня трусом, Рин. Всем, кем угодно. Если тебе так будет легче. Главное, что ты понимаешь мое решение.

— Да, — Рин уже не сердится, злость и обида вышли словами, теперь ему грустно и он слышит такую же грусть в голосе Тобиаса. — Когда?

В этом простом «когда» столько всего намешано, что Тоби на секунду сомневается в правильности принятого решения. А что, если он все это время просто прятался за Систему, за заклинания, за свое прошлое? Не давал себя разглядеть настоящего. Надо было наоборот открыться, показать слабости, дать себя пожалеть? Так ведь все делают. Ему вдруг приходит в голову мысль, что он не разрешал себе связи с Рином не потому, что защищал его от Тингара, а потому что защищался сам. И проиграл.

От этой мысли на Тобиаса обрушивается страшная усталость и безразличие. Ему хочется подойти, положить руку на лоб Рина, спрятать под ней его глаза, почувствовать трепет ресниц на своей коже. Он представляет, что делает это. И острое ощущение неправильности проходит. Он больше в себе не сомневается. Завязанный им в сентябре узел окончательно развязывается, оставляя вместо себя пустоту и холод. И гордость за Рина. За его верность своему чутью, своему «я». Теперь маленький Ришар будет жить сам и приобретать свой собственный опыт. На это надо время. Много времени. Тобиас распрямляет плечи и наконец отвечает на вопрос:

— Когда? Сэм сам решит когда, но, думаю, до конца этой недели, — на миг он позволяет тоске вырваться наружу, но тут же берет себя в руки, делает безразличное лицо. — Мне кажется, что нам нужно возвращаться домой. Здесь больше делать нечего. Я пойду попрощаюсь с директором, а ты разбуди Колина. После завтрака тронемся. Бека с Юрой остаются.

***

Всю дорогу до дома Рину кажется, что вокруг все надломлено. И деревья и дома и предгорья. Машина двигается в гору с напрягами и причитаниями, с горы гонит впереди себя свою размытую тень. Колин напевает, чтобы развеять напряжение, но у Рина такое ощущение, что он плачет. Ему никто ничего не сказал, на вопросы отвечали, что все нормально. Но Колин все равно чувствует.

Странное пение, мельтешение дорожной разметки и знаков в конце концов убаюкивают. Рин не замечает, как заснул. Просыпается, когда Колин останавливает машину у студии.

Тобиас выходит:

— Отвезешь Рина домой? — И не дожидаясь ответа шагает к себе, не оборачиваясь.

Рин вылезает следом и смотрит на его удаляющуюся спину. Вздрагивает, когда Колин кладет руку на плечо. Тот говорит так, словно каждое слово требует от него огромной осторожности:

— Давай заедем сначала в супермаркет?

Первый вопрос Рин пропускает мимо ушей, но Колин не останавливается, сыпет ими, надоедает, вытягивает из апатии.

— Мама любит цветы? И надо сразу ей подарок приготовить. Он у тебя не в багажнике? Тогда, когда пакеты с едой будем грузить, и достанем. Эклеры будем покупать? Давай еще возьмем разных пироженок? Пробуем, да? Ты заметил, что Тобиас за весь путь ни разу не закурил?

Рин качает головой, отвечает. Сначала неохотно, потом втягивается. Когда машина паркуется у супермаркета он уже болтает вовсю.

Дома мать встречает его так, словно он вернулся от булочника на углу после пятиминутного отсутствия. Цветы и духи ее вроде бы радуют. Но разговор быстро сходит на нет. Колин задерживается, улыбается, что ему спешить некуда и задает вопросы. Простые незамысловатые вопросы. А как ты себя почувствовал? А что он сказал? И что дальше? Почему ты так думаешь? Вслушивается в ответы. У Рина сам собой развязывается язык и беседа длится и длится до самой полуночи. Когда Колин уходит, следом за ним уходит тяжесть и еще что-то надсадное, чужеродное, что притаилось под сердцем. Рин спокойно погружается в сумрак и одиночество. Теперь настоящее.

В понедельник начинаются занятия, и Рин гонит от себя мысли о ссоре с Тобиасом. Он еще очень зол на него за то, что видел на записи, за то, как повел себя с ним Сэм. За то, как Тобиас безжалостно пугал его расставанием. Временами на Рина накатывает тоска, поднимается в нем до самого горла и проходит, как тошнота. Но потом возвращается опять. Каждый раз в новом обличии. Рин принимает ее то за разочарование, то за досаду, то за злость. Никак не может узнать ее в лицо, понять, по ком она гудит в нем колоколом, по брату или по Тоби.

Тоска каждый раз оказывается внутри него неожиданно: посреди веселья, посреди урока, посреди поцелуя Клэр, и каждый раз он ей давится, словно прогорклым маслом. Но потом говорит себе, что все нормально. Даже хорошо. Хорошо, что Сэмюэль вернулся в его жизнь, пусть коряво, пусть с черного хода, путь совершенно не таким, каким он себе его представлял, но и этого уже достаточно. Зато живой. И хорошо, что Тоби из его жизни пока ушел. Вот и пусть катится. Он и без него проживет. И не надо ему таких пустозвонов в пару. И Тоби еще пожалеет и прибежит просить прощения. И…

Только на третий день он понимает, что это не просто ссора и обида. Что все происходит по-настоящему. Он наконец замечает, что связи между ним и Тоби больше нет. Он его не чувствует. Как если бы Тоби растворился, стал просто деревом или листьями, облетел и унесся с ветром, или природа включила его в своей оборот и смыла дождями. Рин кладет руку на сердце. Ничего. Там, где раньше он видел иногда мерцание и чувствовал тепло, сейчас чуть взволнованно бьется только его собственное сердце.

Тогда он набирает номер, но ответа не получает. Набирает еще. И снова. Идет в качалку, решает позвонить еще раз у выхода — все с тем же результатом. Поворачивает домой, но ноги сами несут его в студию. Февральский штормовой ветер делает воздух похожим на воду, дышать тяжело и тело надо проталкивать вперед против течения. Рина продувает насквозь, чистит его внутри и замораживает снаружи. Он хочет скорее укрыться в тепле. Дверь открыта. Тобиас встает ему навстречу от холста, Рин смотрит в его осунувшееся лицо, и сердце сжимает колючей проволокой. Все слова забываются.

— Рин?

— Мне страшно, — Рин не знает, что сказать еще. Он выцепляет эти слова из воздуха. Ему кажется, что страх кружится вокруг, сочится из щелей между досками в полу, витает в воздухе. Страх и тоска. Они вдруг проводят по душе своими наточенными когтями, как невидимые чеширские коты. Привет от Кэрролла.

— Это из-за неизвестности. Это пройдет.

Разговора не получалось — сплошные паузы. Словно их подслушивают. Словно между ними что-то стоит. Или кто-то. Рин начинает оглядываться. Все как-будто потеряло цвет. Тобиас смотрит сквозь, словно Рин прозрачный, словно за ним есть кто-то другой. Рин судорожно втягивает воздух. Даже он другой — кажется, что пропах Сэмом. И Рин раздражается. Тобиас стоит рядом и терпеливо ждет. Рин касается его груди, ему на минуту кажется, что это не Тобиас, а ускользающая оболочка, за которой уже никого нет. Но даже эту оболочку Рин хочет удержать.

— Останься.

— Зачем?

— Зачем мы все остаемся? Будь художником, будь как все.

— Ты так и не понял. Я не хочу быть как все. Я хочу быть лучшим. В Системе я лучший. Там мое место. Только она дает мне возможность жить в полную силу.

— Система или Сэм?

На его реплику Тобиас отвечает спокойным холодным взглядом, разворачивается и стягивает с себя водолазку. Делает это просто и незатейливо, словно хочет сменить вдруг надоевшую тряпку. Замирает, позволяя Рину увидеть располосованную спину: