Желание требует выхода, и Тобиас почти перестает себя контролировать. Он касается холодной ладонью плеча Рина, но тот, словно почувствовав опасность, неожиданно отстраняется резче, чем следовало бы. Как будто желаемое прикосновение его обожгло или обидело. Тобиас не тянется вслед, чтобы прижать к себе и начать ласкать. Натянуто улыбается. Через секунду он тяжело встает с горестно всхлипнувшей кровати. Минутная пауза, словно он не знает, что предпринять. Потом он наклоняется и легким жестом ворошит Рину волосы:

— Я пойду приведу себя в порядок, сменю бинты, приму душ.

Рин кожей улавливает тянущие интонации, разбитый надвое смысл, перетекающие значение. Тоби опять недоговаривает. Но рабской покорности больше нет, слова перестали быть безвкусными камешками, в них появилась решимость. Это понятно и привычно. Как привычен запах одеколона, слегка перекисшего теста и сладкой горечи, который вдруг проникает внутрь Рина и доходит до самого потайного места, смешивается с запахом свежих простыней. Обида и неприятное чувство исчезают не оставив следа.

— Только возвращайся скорее, хорошо? Я буду ждать.

— Спи, я скоро приду.

Рин ждет и прислушивается к себе и к тому, что делает Тоби в ванной комнате. Желание внутри него вдруг успокаивается, и на его месте возникают мысли. Он ведь никогда не спрашивал у Тоби ничего о его личной жизни, он на самом деле ничего у него не спрашивал по-настоящему. Задавал вопросы, да. Обижался, когда Тоби переводил разговор. Но никогда не пытался ничего узнать. Его интересовала только связь, и только потому, что Сэм был Целителем, у Сэма была другая, скрытая от брата жизнь, Сэм отдал ему свою пару. Может быть он хочет любить не Тоби, а хочет занять место брата? Неважно рядом с кем. И все его чувства просто фантазия, амальгама, эффект адреналина? Становится горько. Не от того, что так оно и есть, а от того, что после таких мыслей Рин ничего не чувствует. Внутри по-прежнему тишина. Ни отклика, ни возражения.

Из ванной тоже не доносится никаких звуков, кроме шума воды. Тоби точно перестал существовать. Рин не слышит ни шорохов переодевания, ни стука створок шкафчика, ни возни с туалетными принадлежностями. Только ровно бьющие по кафелю и чугуну струи. Воображение само рисует Тобиаса, стоящего совершенно голым под этими струями, с напряженной спиной, упирающимся лбом в кафель, со сведенными ягодицами и с рукой на возбужденном члене. Рин ворочается, он непроизвольно тянется рукой туда, где становится горячо от прилившей крови, но в этот момент дверь в ванную хлопает, Рин пугается, что его застанут врасплох, и возбуждение пропадает. Щелкает выключатель, свет гаснет, Тобиас скользит босыми ногами, осторожно пристраивается на самом краю кровати, пахнущий проточной водой и ледяной свежестью. Это успокаивает. Рин тянет Тобиаса на себя, прижимается спиной к его животу:

— Ты весь дрожишь.

— Спи, просто холодно.

— И голос дрожит. У тебя все хорошо?

Рин не успевает услышать ответ, едва закрыв глаза, он проваливается в глубокий сон.

***

Под струей воды Тобиас дает волю рукам и желаниям. Он передергивает с ожесточением, ненавидя себя и брезгуя. Он точно знает, на кого дрочит, и изо всех сил прикусывает губы, чтобы из ванной не вырвалось ни единого звука, кроме шума воды. Глаза закрыты, но он все равно видит, как Рин поворачивает голову: ресницы, взгляд, губы. Сбивчивые вопросы, хрипотца и замирание в голосе, неуверенная рука между его ног, движение пальцами. За все эти месяцы он ни разу не позволял себе хотеть Рина для себя, хотеть грязно и неистово. Он привык, что в паре его сексуальность — это инструмент. Возбуждение — только для боя, только для обострения силы слов. Разрядка — только рукой Сэма и только как поощрение за особое сильное заклинание. Но сейчас он не может остановиться.

Он всегда готов был отдавать. Ему не жалко. Он никогда не хотел получить целиком только для себя. Но сейчас хочет Рина всего без остатка. Он представляет, как не Сэм, а Рин, кладет ему руку на низ живота и говорит: «Сейчас». Он представляет, как Рин стонет в его губы — высоко и протяжно, как его пальцы тянут за волосы, заставляя откинуть голову далеко назад и подставить шею под поцелуй, как сердце Рина стучит рядом с его грудной клеткой так сильно, что на глаза наворачиваются слезы. Рука пьяно дергает, все ускоряя темп, он хочет грайм, он хочет сильно и наповал, он хочет, чтобы они с Рином стали одним целым, и разделить это целое было бы страшной ошибкой.

Нити Сэмюэля давят, душат, но пока не могут убить. И Тобиас сжимает член со всей силой и яростью нарушенного запрета и обойденного приказа. Сейчас не Сэм, а он сам управляет своим желанием. Тобиас дрочит так, словно это последнее желание приговоренного. Когда его накрывает первая волна, сухая и грубая, он едва не теряет равновесие, сознание, чувство реальности. Удовольствие яркое и всепоглощающее. На него обрушиваются миллионы мельчайших крупиц времени, он видит себя в центре чего-то невероятного, нечеловеческого, Тингар бежит от него ко всему, и можно выбрать любую нить, можно иметь их все. Но он хочет только одну, и только одна настоящая. Он знает, что она ведет туда, где на постели лежит Рин и ждет его возвращения. Пока еще ждет.

Тобиаса отпускает не сразу, начинается второй приход, и его захлестывает снова. Когда теплая струя бьет в ладонь, он может только беззвучно открывать и закрывать рот и надеяться, что сердце не пробьет ребра и что накатившая волна не смоет его разум к чертовой матери. От судороги в бедрах и животе он не может пошевелиться, стоит, прислонившись к кафелю любом, вытянувшись, как разведенный мост, и рвано дышит.

Когда возвращается в комнату, Рин еще не спит, произносит его имя сладко-сонным голосом, и от этого снова тянет внизу живота. Словно они только что были соучастниками и сон в одной постели — это продолжение. Невысказанное и тайное. Он загорается нежданным счастьем, когда Рин тянет его к себе, прижимается и тут же сопит доверчиво во сне. Может быть все еще образуется. Даже если нет, он ни о чем не жалеет. Он готов сколько угодно провести одиноких боев и сколько угодно терпеть будущее, если будет знать, что Рин спокойно спит и не должен ничто и никому.

Тобиас слушает. Рин спит еще неглубоким сном, двигает руками, куда-то бежит, чуть оттопырив нижнюю губу, отдувается. Шорохи наполняют комнатку. Струйка воздуха бьет Тобиасу в нос, он, опершись щекой о кулак, смотрит еще некоторое время, потом кладет голову на подушку и засыпает.

***

Рин возвращается домой поздно, город и улицу окутали тишина и свет фонарей. Шаги гулко звучат по мраморным плитам тротуара. Рин спешит. Теперь он часто приходит поздно. Дом встречает его черными окнами. Ворота нараспашку, калитка нараспашку, двор залит бледным сиянием полной луны. Все как обычно. Дорожка, столетний раскидистый фламбуайан, стоящий на страже между восточным и в западным крылом. Рин на секунду останавливается. Надо выбрать в какую дверь войти. Двери каждый вечер разные, но это не мешает. Он знает, что так надо. Что-то отвлекает его внимание от выбора, он поворачивает голову к дереву.

На земле, прямо между корней, сидит Тоби. Рин машет ему. Ждет несколько секунд, но Тоби не поднимается навстречу. Его ноги остаются вытянутыми, спина — прислоненной к стволу, руки — опущенными вдоль тела. Если бы не пытливый напряженный взгляд, который Рин чувствует на себе, он решил бы, что Заклинатель уснул, дожидаясь его возвращения. Под этим взглядом становится неуютно. Рин делает шаг в том направлении, потом еще один, подходит ближе. Щурит глаза, присматривается, хочет и боится понять, в чем же дело. Может видеть только одну половину лица, застывшую в гримасе равнодушия. Вторая спрятана в тени. Рин уже так близко, что может даже рассмотреть цифру четыре на темной майке Тобиаса. И нити.

Золотые и серебряные нити, прочные как паутина, стежками бегущие по коже рук к плечам и выше. Тоби пришит к фламбуайану, словно гигантская аппликация. Стежки приковывают все внимание, они широкие, аккуратные, бескровные, словно на дерево наживили уже мертвую плоть. По бокам и бедрам пропущена вторая нить, более плотная, видно как в местах частых и методичных проколов хлопок и джинса широко перфорированы и через дыры в одежде заметна припухлость и покраснения молочно-белой кожи. Она разошлась у мест входа нитей в мякоть тела, там уже проступают капли начавшегося образовываться гноя и волокна мышц. Рин зажимает кулаком рот, чтобы не закричать, но тут Тоби медленно поворачивает к нему лицо, нити растягивают кожу, как каучуковую маску, рвут ее на лоскуты, губы съезжают в стороны и повисают бутафорскими отклеившимися усами под правой ноздрей, но Тобиас не замечает. Он смотрит Рину прямо в душу черными, антрацитовыми глазами с растрескавшейся радужкой. Через трещины струится шафрановый свет. Рин понимает, что обманулся. Это не Тоби. Под лоскутами кожи и мышц сочится кровью и улыбается лицо Сэмюэля: