— Не надо было меня оставлять. Сэм не ошибается. У нас ничего не получится. Я не такой, каким ты меня вообразил. Я им очень хотел стать, но… не получилось, — его голос бесцветен и невыразителен, ничего в нем нет, только все та же гулкая пустота.
— Ты думаешь, мое отношение к тебе изменится?
— Оно уже изменилось, Рин. Связи больше нет. Она исчезла, едва ты услышал имя брата. Может быть это и к лучшему. Начнешь с чистого листа, — Тобиас камешками перекатывает слова во рту, медленно и невкусно.
— К какому лучшему, Тоби? Что ты несешь! — у Рина в висках еще стучит стресс, а в ушах слова брата, которые он хочет забыть. Он вообще хочет, чтобы сегодняшнего дня не было, а было все по-прежнему. Он уже привык, что Тобиас всегда рядом, привык, что Сэма рядом нет. Пусть так и останется. На все остальное он готов закрыть глаза. Из последних сил Рин хочет оставить все как есть и злится на Тобиаса за его фатализм:
— Я вижу, что связи нет. Ну и что? У нас и в начале с тобой ее не было. Вот посмотришь, она снова появится. И все будет отлично. Это все я виноват. Упустил момент. Распустил нюни. Растерялся. Ты потом все исправишь, все настроишь.
— Рин, теперь это уже не сработает. Ты больше не будешь мне доверять. Ты будешь меня жалеть. А жалостью пару не сохранить. Это не так работает, — Тобиас тихо улыбается, и в глазах у него нет ни тени упрека. Если бы можно было все поправить одной только доброй волей… — И если уж кто и виноват, так это я. Я не сумел тебя уберечь, сам притащил сюда. И ты не думай, я когда перебросил мост, не о помощи тебя просил. Я хотел только, чтобы ты перестал жить иллюзиями. Посмотрел на все так, как ты меня учил — увидел скрытое. Ты все правильно понял, когда я обрушил мост.
— Но зачем?
— Затем, что ты ни с кем не должен быть связан против своей воли. И ни я, ни Сэм, ни Ривайен, ни Наследие не в праве тебе что-то навязывать. Ты можешь сам выбирать свое будущее, — и Тоби снова улыбается, а Рину хочется плакать. Он внезапно чувствует себя одиноким, словно он в этой комнате лишний. Словно это все другие несут ответственность за случившееся, за весь обман, за всю сегодняшнюю боль. За его свободу. А он просто хочет домой. В свой простой мир, свой класс, в свою прошлую жизнь. Эта ему не по росту. Он устал. Мир Тингара слишком тяжел для него. Он понимает, что еще чуть-чуть и возненавидит Наследие.
— Не переживай, все образуется, — Тобиас все еще понимает Рина без слов. — Тебе надо отдохнуть. Сегодня был очень тяжелый день. Ты поспишь, и будет легче.
— Ты останешься со мной?
— Если хочешь.
Рин заглядывает Тобиасу в глаза, у него есть только одно понятное и простое желание, которое может исполниться, прям сейчас:
— Хочу.
Комментарий к XIII.
* спасибо Ayna Lede, это было потрясающе. Ты права - я маньяк.
========== XIV. ==========
Не у каждого из нас есть метка Тингара.
В ком-то Наследие проявляется, в ком-то оно дремлет.
От кого-то отказывается.
Слишком слабы стали наши тела,
чтобы выдержать даруемые Наследием способности.
Слишком своеволен стал Тингар — перестал подчиняться воле носителя.
Из тетради Ривайена Форсайта. «Сказание о Нитях Тингара».
14.01.2018, воскресенье
— Поцелуй меня, потом пойдешь в душ, ладно?
В полумраке комнаты Рин решается попросить. Тобиас стоит у окна и как-будто забыл о его существовании. Рин клянчит ласку словно угощение, это почти унизительно, но после всего пережитого ему так хочется наконец спокойно, уютно устроиться, хочется, чтобы пальцы Тоби перебирали волосы, чтобы было так, как он привык. Все это «хочется» пересиливает неловкую гордость.
Тобиас вздрагивает, тут же подходит, безропотно наклоняется, целует в макушку, потом пристраивается рядом, снова целует, на этот раз в висок, скользит губами ниже. Так покорно, что Рина коробит от его послушания. Губы мягкие, теплые, нежные. Но что-то не так. Рин больше не чувствует того, что затопило его несколько часов назад. За видимостью нежности и искренности таится равнодушие и сожаление. Рину кажется, что отвращение.
Он задерживает дыхание и старается отмахнуться от непрошенного «кажется». Старается сосредоточиться на подрагивающих пальцах в копне волос, на разливающемся по телу тепле. Но вместо этого перед глазами всплывает брат и его грязный жест. Рин, толком не отдавая себе отчета в том, что делает, повторяет его, словно проверяя, правильно ли запомнил. Проводит открытой ладонью по паху Тобиаса. Краснеет, ничего не почувствовав, и повторяет движение, уже сознательно. Ревниво и обиженно. Тоби зажимается затравленным зверем, затаивается. Рин чувствует, как напрягаются мышцы бедер и живота, как цепенеют губы на его скуле. Но Рин ждет совсем не такой реакции. Член остается под его рукой вялым и неподвижным. Ему не рады.
— Брат лучше меня? На его руку ты реагировал совсем по другому. Он… может доставить тебе удовольствие… когда касается тебя? Ты, ты?.. — мысли и желания проносятся темным потоком мимо, так и не сорвавшись с языка, и Рин теряется в эмоциях, не может дать им выхода.
— Нет. Ты все не так понял.
— Нет так? Но я видел. А сейчас ничего. Я не так тебя трогаю? Или я просто тебе не нравлюсь так, как… — они первый раз разговаривают так откровенно, голос Рина не слушается. Но ему уже плевать на заплетающийся в непривычных фразах язык и предательство голосовых связок. Тело Тоби его волнует, и он хочет чтобы это было взаимно. Прикосновения Тоби оставляют на нем несмываемый след, словно он рисует на нем губами. Навечно. Рину страшно представить, что Тоби может также рисовать на коже брата. Не может.
— Рин… Сэм — это просто физиология, отработанная годами связь, стимул-реакция. Заклинания сильнее, когда я на грани. Сэм это знает и использует.
Тобиас сбивается, слова не слушаются его, когда дело касается Сэма. Он не знает, как быстро и просто объяснить, что каждое касание Сэма с самого первого боя было началом приказа, а каждый приказ — разрешением умереть. Тобиас принимал это разрешение с благодарностью, потому что просто не знал, что еще делать со своей жизнью. Сэм взял его после Ривайена, починил, как сумел, и Тобиас был благодарен. Благодарен за любое прикосновение. Взглядом, рукой, словом, ножом, бичом. Возбуждение было лишь гранью благодарности. Пограничной полосой, за которой следовало безоговорочное и слепое подчинение. Как сказать Рину, что благодарность не имеет ничего общего с любовью? Что память тела не имеет ничего общего с его настоящими желаниями? Как объяснить, что он изо всех сил сейчас сдерживается, потому что один и тот же жест, одно и тоже движение не должно принадлежать и Сэму, и Рину. Рина и Сэма нельзя смешивать. У этих миров разные ключи и разные двери. Если он позволит себе слабость, то уже никогда не выпутается: два совершенно разных чувства перемешаются, он заплутает в них, как в лабиринте, и никогда больше не найдет выхода к Рину. Никогда не сможет принадлежать ему полностью.
— Если кто-то любит твой ум, не значит, что тело твое примет тоже? Так у Бротигана? Просто физиология? Ты меня любишь, но не хочешь?
— Рин, послушай… это выброс адреналина. Давай, если захочешь, поговорим об этом завтра утром.
Но Тобиас почти уверен, что завтра утром они не поговорят. Через несколько часов Рин поймет, что именно он увидел в кабинете Ривайена и с кем он действительно имеет дело. К утру его привязанность обернется страхом или жалостью, граничащей с презрением. А может быть и тем, и другим. Страхом за свою жизнь и презрением к тому, у кого нет ни собственной воли, ни силы покончить со всем этим. К тому, кто продолжает малодушно биться в тесных коридорах жизни секс-марионеткой. И Рин будет так думать долго. Возможно, всю жизнь. Но Тобиас надеется, что нет.
— Я не хочу ждать завтра, Тоби. То-о-о-би.
Еще немного и Тобиас не выдержит. Желание, как пресс под давлением, вытесняет здравый смысл на самое дно сознания. Еще один намек, одно неверное движение, одно правильное касание — и он сам себя отдаст Рину и будет просить, и умолять, и стоять на коленях, и целовать ноги, и ждать удара. И это будет конец. Надо терпеть. Тобиас сжимает зубы и чувствует, как пот обжигает глаза. Он сможет. Его бьет, как ветку обо все что попало, в голове кровь шумит так, словно она выталкивается из разрезанной артерии, он дышит так, словно у него пробитого легкое.
