***

Колин бежит по лестнице: тяжелый, шумный и порывистый. Он пьян от адреналина и где-то внутри напуган.

Ему немного стыдно за себя, за то, что оплошал. Мнил себя «железным человеком» и «каменной стеной», а свалился от одного удара. Хотя, с другой стороны, штопать Тобиаса после поединков и самому испытать на себе силу Заклинателя — это совсем не одно и то же. От пережитого у него немного дрожит всё сразу: губы, руки, ноги. Сердце так вообще прыгает то в желудок, то в горло.

Колина почти сразу после нокаута нашли Иннокентии, облили холодной водой. Он решил, что достали снег с подоконника, растопили и на него вылили — так сильно в нос ударило морозом и промозглостью, как нашатырем. Привели в чувство, сказали коротко, что в школе Самюэль и в кабинете директора раскрыта Система. Глаза у них при этом были страшные, словно они лично пережили «Восстание живых мертвецов». Потом рванули куда-то по бесконечным коридорам так, что Колин не сразу сообразил, что остался один. А теперь он бежит за подмогой, точно не зная куда, но кажется, главное не «куда», а быстро. Пробегая мимо какого-то аппендикса с запасным выходом, он краем глаза замечает на полу у стены какое-то слабое движение. Тормозит. Возвращается. Судя по белой гриве волос — это Тобиас. И Рин. Нашли время нежничать!

***

Рин приходит в себя от того, что его губ касаются. Касание знакомое — даже не открывая глаз он знает, что это Тобиас: сухие губы, острый язык, вкус сигарет, расслабленность. Но есть в этой расслабленности что-то незнакомое. Мягкое и долгое. Тобиас никогда его так не целовал. Его губы всегда были напряженными. Даже первый поцелуй был немного злым. Сейчас совсем не так. Сейчас Рин не хочет, чтобы Тобиас останавливался. В голове легко и тяжело в ногах, как будто туда-то вся кровь и отхлынула, а спина прогибается, как податливый пластилин. Тело реагирует само, не спрашивая у Рина, что он по этому поводу думает. А Рин вдруг заливается краской, как будто это первый его поцелуй, стесняется открыть глаза, но тянется вперед весь, вслепую находит ладонями впалые щеки, хочет перехватить инициативу, смешно открывает рот, как рыба в воде, но Тобиас не позволяет.

Сердце у Рина начинает биться быстро, посылая горячую кровь прямо в мозг, начинается пожар, лицо горит, рука соскальзывает с шершавой щеки вниз, останавливается на груди, там, где также бешено бьется сердце Тобиаса. Дальше ладони падать некуда и она замирает на разлете ребер, как Рин замирает в объятиях — послушный и притихший. Он словно растворяется в Тобиасе, становится не собой, видит не своими глазами, и в голову приходит откуда ни возьмись бредовая мысль, что в этом поцелуе чувствуется горечь, непонятная горечь скорого расставания. Он резко раскрывает глаза и отстраняется чтобы спросить: «Почему?».

— Вот вы где! — раздается над самым его ухом. — О! С этим козлом вы уже разобрались! Скотина! Так ему!

Рин поворачивает голову. На Колине нет лица, вернее оно есть, но красное, как маков цвет, глаза вращаются и вылезают из орбит, он растрепан, и на раздувшейся скуле у него зреет здоровый синяк.

— Хватит тут сидеть. Скорее! Там Сэмюэль!

Колин подхватывает отплевывающегося, бестолково дергающегося и совершенно оглушенного Николаса, как мешок с углем взваливает его себе на плечо. «Трофей понесу сам, хоть в этом от меня польза будет». И бежит дальше по коридору.

Рин, забыв о чем хотел спросить, вскакивает и бросается следом, не оборачиваясь.

Тобиас неохотно и тяжело поднимается на ноги. Связь, которую он только что видел так ясно, так ярко, чувствовал так сильно — ее больше нет. Только там, где лежала ладонь Рина, осталась тонкая ниточка, еле заметная, как рваная октябрьская паутина. Зато связь с Сэмом восстановлена, тянет цепью к его ноге.

***

Рин бежит со всех ног. Сэмюэль всю жизнь был для него особенным. Тем, кого любили все без исключения. Тем, кому можно доверить тайны. Тем, кто мог все изменить только к лучшему. Именно к такому Сэмюэлю Рин несется на всех парусах. В голове бьется одна мысль — «Как?!» Но разве это главное? И какая разница «как»? Главное, что жив. А в этом Рин не сомневается. Он понял это сразу, как только взглянул в глаза Колину. Эти глаза не врали, и в них было столько всего намешано, что и поцелуй, и Тобиас отошли на второй, далекий как северный полюс, план. Осталось только одно желание — встретиться, обнять, прижаться, почувствовать счастье. Чудеса случаются.

Рин врывается в кабинет, чуть ли не впереди Колина. Замечает, что свет не горит, но на дворе распогодилось. Луна смотрит в окно круглым слепым глазом, а в открытую дверь из коридора брызжет электричеством. Свет из коридора и луна создают необычное освещение, разбиваются на блики в стеклах шкафов, в дрожащей зеркальной поверхности огромного окна. От неожиданности Рин останавливается на середине и только тут втягивает в себя тяжелый приторный запах крови, от неожиданности еле-еле удерживается на ногах, делает по инерции еще один шаг вперед к высокому ладному силуэту Сэма на фоне окна и оскальзывается. Упав назад и больно ударившись копчиком, нащупывает под рукой мокрое и острое. Смотрит — на полу кровь размазана множеством ног по светлым плиткам, и осколки лопнувших лампочек торчат из нее, как пайетки. Во рту появляется металлический привкус, а перед глазами множество светлых точек с темными краями. Рину становится страшно. Он точно знает, что уже видел такое в кошмаре, а сейчас словно опять в него вбежал, ошибившись дверью.

Растерянный взгляд Рина мечется между Бэкой и Юрасей, перескакивает на Колина и находит, наконец, ярко вычерченный на фоне окна силуэт. В груди ухает — ошибки быть не может. Это его Сэм, выученный наизусть, от слегка закрученных у висков волос до широкого разлета в плечах и выразительно поднятого подбородка. Брат красив до безумия. Он улыбается широко, беззаботно и машет Рину рукой. Какое облегчение — Рин тут же забывает о кровавых разводах на полу, поднимается, доходит до мерцающей сетки. Почему она здесь? Зачем? Сэмюэль стоит близко, можно просунуть руку, даже две, наконец обнять, расплакаться от радости. Но вдруг освещение меняется, и становится заметно, что есть во всем этом какая-то фальшь: в том, как Сэм стоит, как смотрит, как щурит глаза, как растягивает губы. Рину вдруг хочется не обнять, а встряхнуть брата от души, как трясут забарахлившие часы. Что за наваждение? Рин в недоумении отступает на шаг, всматривается и не перестает не узнавать, словно ему подсунули бракованное. Порыв счастья, что принес его сюда, развеивается. Вместо него между ним и Сэмом встает невидимое препятствие.

Время идет, и Рин каждой клеточкой чувствует, как опасно натягивается между ними неловкое молчание. Сэм все также слащаво улыбается, но это совсем не та улыбка, и совсем не тот Сэмюэль, которого знал Рин. У того Сэмюэля улыбка могла растопить любой лед, любые недоразумения. У этого — она не касается глаз. У того Сэмюэля глаза были добрые, у этого — сумасшедшие, царапающие, совсем как у больного хищника. Что не так? Рин пришел не вовремя? Опоздал? В чем-то провинился?

И почему все вокруг молчат: и Иннокентии, и Колин, и Сэм. Словно чего-то ждут. Рин тоже молчит — боится, что если откроет рот, то голос его будет фальшивым, как белозубая улыбка Сэма. Но внутри он кричит так, что закладывает в ушах. Да что с ними не так?

Наконец кое-как формулирует свои чувства и выдает:

— Я рад, что ты жив, Сэм. Но, кажется, я не рад нашей встрече. Происходит что-то нехорошее. Ты очень изменился. Я тебя не узнаю, брат.

Лицо Сэма не меняется. Оно все такое же приторно-радостное, но глаза стекленеют и спустя мгновение наливаются досадой. Вдруг Рин замечает, как взгляд Сэма скользит поверх него. Оборачивается и видит стоящего в дверях Тобиаса, ссутулившегося, почти жалкого.

— Я понимаю, у тебя шок, — Сэм пытается говорить ровно, уверенно, но давится обидой, вот почему слова совсем не убеждают, а скорее отчитывают. — Мне надо было тебя предупредить. Сейчас нет времени все объяснять. Но дома отвечу на все вопросы. Тобиас, подойди и сними заклинание. Это приказ.