Когда прибегает Колин, Рин уже пытается приподняться. Колин помогает:

— Как он?

— Пару раз приходил в себя. В больницу?

Колин проверяет. Тобиас дышит поверхностно, но ровно. Кровь начинает свертываться и запекаться. Разодранная плоть затягиваться. Колин внимательно смотрит то на Тобиаса, то на Рина.

— Я думаю больница отменяется. В ней такие чудеса никто не повторит. И время зря потеряем в очереди и в пробках. Ты главное сделал. Дальше я справлюсь сам. Накладывать швы и повязки я научился лучше любой хирургической медсестры. Не плачь, теперь все будет хорошо.

— Я не плачу.

— Вот и хорошо. — Колин быстрым жестом вытирает щеки Рина, размазав по ним сумерки и сгустки чего-то рыжего и глинистого. Присаживается на корточки, снова взваливает Тобиаса на плечи, по-военному перехватив его одной рукой почти у самого плеча, другой — между ног. Рывком поднимает, как любит поднимать штанги, и тут же срывается с места, сгорбившись под тяжестью.

— Странно, мне все это время казалось, что уже глубокая ночь, так было темно. — Рин встает и озирается — небо все такое же светло-фиолетовое, каким бывает оно только в Италии сразу после захода солнца. Вокруг на полную мощь белым горят фонари и светло как в полдень. — А оказывается это был просто дым. — Он машет рукой, разгоняя последние ошметки черноты.

— Какой дым?

— Ну вот же, видишь? — Рин почти дотрагивается до шелкового протуберанца, который начинает растворяться в воздухе на его глазах. Он собирает в ладонь сгусток и показывает его Колину, тот смотрит, не понимая, и отмахивается.

— Нашел время! Не до дыма! Возьми ключи. В правом кармане. Нашел? Беги и отодвинь переднее сиденье по максимуму. Так удобнее будет.

Перед открытой дверцей Колин приседает на корточки.

— Раз, два, взяли! — одним рывком опускает Тобиаса в кресло. — Держись, дорогой. Потерпи. Скоро приедем.

К полуночи Иннокентии возвращаются мокрые и злые:

— Суки. Они не из наших школ. Нас так не учат. Второй тоже ебать как заклинаниями швырял. Слабыми правда. Но все равно тяжело, когда оба атакуют, — Юрася дергается, куртка Беки тяжело сваливается с его худых плеч, и Рин замечает, что у него все спина располосована, кожа висит ошметками. Бека хмурится. Идет к дубовому столу, который теперь раздвинут и больше похож на операционный, чем на обеденный, начинает методично копаться в разложенной почти профессиональной аптечке то ли сапера-подрывника, то ли пластического хирурга, выбирает нужное. Юрася тем временем тяжело опускается на стул и начинает стягивать с себя остатки худи.

— Они где сейчас?

— В пизде. Там лежат. Я пульс не проверял. Нафиг. Вдруг они зомби. На второй заход у нас уже сил бы не хватило. Пиздец. Как Тоби против них один столько продержался. Монстр. Он точно монстр.

— Как он? — Бека протирает бетадином ошметки кожи на спине своего первого и старательно лепит на них пластырь. Целительство — это хорошо, но традиционная медицина не помешает.

— Спит. Бредит. Про каких-то муравьев, плесень и жасмин. Но жара больше нет.

— Про муравьев говоришь, бредит, — Бека сосредоточен. — Не знаю, какие у него в голове тараканы сейчас, но у обоих мужиков крупными стежками были вышиты нити силы. Вдоль вен на предплечье. Чужие нити. Явно для усиления. При определенном освещении вполне могло смахивать на муравьиную дорожку. Оптический эффект. Не нравится мне все это. Как Тоби оклемается, надо будет с ним поговорить.

— Пойдемте вниз пожрем. У меня больше сил нет, как в животе урчит. Колин, захвати карточку — у меня кэш кончился. Идешь, Рин?

Рин вскидывается, но рука Тобиаса перехватывает его запястье и останавливает:

— Не бросай, — глаза у Тоби еще закрыты.

— Ты дурак. — Из глубины поднимается что-то совершенно незнакомое. Рин чувствует, что от него наконец все зависит. Он не знает, откуда в нем родилась такая уверенность. Но чувствам надо доверять. И у Рина нет никаких сомнения по этому поводу. — Не брошу.

— Что бы не случилось? — Тоби открывает глаза. Они совершенно шальные и лихорадочные. Или они просто отражают то, что творится внутри у Рина?

***

Сэмюэль стоит в проеме третьего этажа какой-то античной развалюхи. Он не знает и не хочет знать, какой именно. Их тут как грязи и все бесценные. Главное, что именно с этой отлично обозревается площадка, на которую господин Акинами и его второй должны привести Тобиаса. Сэмюэль не хочет пропустить шоу. Никакого риска, что его заметят. Слишком далеко, даже для Тоби. Тем более с ним-то он связь оборвал еще на Монблане.

Сэмюэль видит, как все трое появляются точно в обусловленное время. Напряжение системы бьет через край, висит в воздухе и чувствуется даже здесь. Сэмюэль смотрит на Тобиаса, не отрывая взгляда. Он хочет запомнить его именно в бою. Заклинатель изменился. Нет, показалось. Остался совершенно прежним. Вот он делает вид, что внимательно слушает Акинами, а сам уже начал двигаться. Сэмюэлю будет этого не хватать. Он привычно ловит взглядом плавное покачивание поджарой высокой фигуры с ноги на ногу. Видит, как его бывший прядет пальцами, пританцовывает, словно породистый скакун перед тем, как откроется загон и его выпустят на дорожку. Как расправляет спину, словно перед полетом. Это — манера Тоби разворачивать систему. Словно он входит в параллельный мир своим танцем, раздвигая реальность осторожно, проскальзывая в нее как к себе домой — с легкой улыбкой и со сдвинутыми к переносице красивыми прямым бровями. Это завораживает. Это заворожило Сэмюэля восемь лет назад, когда он впервые присутствовал как куратор Совета на тренировки Тобиаса с Ривайеном. Это заставило его добиваться Тобиаса всеми правдами и неправдами. Это и еще одна мелочь. Но о «мелочи» Сэмюэль сейчас думать не хочет.

Первая атака — ни один мускул не выдает ощутимость удара. Тобиас просто вынимает и отбрасывает нож в сторону, а ведь тот вошел по самую рукоять. Молодец. Теперь он потянет время, попытается понять, что же произошло и почему он не увидел атаки. Сэмюэль наблюдает, как Тобиас зачем-то щупает куртку, бережно складывает ее в стороне, делает несколько резких движений руками, как перед рукопашной, разогревая мышцы, даже не замечая раны в боку, словно ее и нет. Расстегнувшаяся рубашка светлыми крыльями отлетает назад. Пусть. Это тоже красиво. Это тоже часть зрелища. Сэмюэль наблюдал за боями Тоби десятки раз и каждый раз смотрел как на чудо, не понимая откуда что берется. Система для Тобиаса — уже не система, а его мир, его песочница, в которой пропадают его вечная флегма и сдержанность. Он живет ради боев. Для него боль, как наркотик. Все остальное — притворство. Но в этот раз он все равно не победит — техника остановки времени ему не знакома. Никому не знакома. Сэмюэль сам ее придумал, сам научил Чумных ей пользоваться. Только им это и удалось. Даже у него с Николасом не так хорошо все получается. Интересно, получилось бы с Тобиасом? Не важно. С Рином точно получится.

Жаль, что придется убить Тоби. Но чудовище, вышедшее из-под контроля, должно умереть. Он не сделал то, что был должен. Он нарушил клятву верности. Более того, он привязался к брату. Это непростительно. Это недопустимо. Он должен был заставить Рина вспомнить о Наследии, разбудить Тингар, инициировать и тренировать. Жестоко тренировать, как тренировали его. Так, чтобы Рин его возненавидел и с радостью бросился потом в братские объятия. А что сделал он? Он сознательно вывел Рина из игры, пошел у чувства на поводу. Он видите-ли хочет для Рина другого мира. Защищает от системы. Да как он может вмешиваться, мразь, в то, что его не касается. Как он может знать, что для Ринсвальда лучше? Не он носил малютку Рина на руках, не он купал его и придумывал истории на ночь, делал ему компрессы и мазал болячки. Не он строил планы на его будущее, не он каждый вечер приходил к нему в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи, не он выхаживал его в больнице и перевернул полмира в поисках средства вернуть его прежнего. Как он мог подумать, что может менять что-то в планах семьи? Как он мог приравнивать себя к нему, Сэмюэлю? Они не то же самое. Совсем не то же самое. Вот и расплата за своевольство и самонадеянность.