— Что с тобой?

Боль прекращается, словно ее и не было. Рин хлопает глазами.

— Лоботомия без наркоза. Мило, че, — он успевает это сказать прежде, чем в голове разбитый колокол ухает снова, а потом остается один пронзительный и невыносимый звук. Рин хватается за уши и трясет головой, подносит руку к носу. В глазах пульсирует. От того, что он их закрывает лучше не становится. От того что он их открывает — тоже. Все двоится и плывет, как в кривых зеркалах. Он почти не видит, как Юра выскакивает перед ним как черт из табакерки и грохается рядом, отрывает его руки от лица, поворачивает ладони к себе. На них красное. Не задумываясь вытирает о свое худи.

— Больно, — Рин даже не жалуется. Юра протирает с его лба крупные холодные капли испарины. В воздухе пахнет жженым, Рин чувствует на губах пепел и привкус молодой плесени, сознание почти отключается, но он успевает отметить, что у Юры костлявые жесткие пальцы.

— Дыши. Это система. Тоби. У него бой. — Бека сует ему в нос что-то вонючее, от этого продирает мозг, но становится легче. Рин начинает соображать и, кажется, может говорить.

— Рин! Его надо найти. Рин! Где он? — Колин словно сходит с ума, он отпихивает ногой незапакованный в красивую дорогую бумажку подарок и бьет по карманам куртки, брюк, вытряхивает пакеты — на пол летят и раскрываются коробочки с бижутерией, со смачным стуком падает бутылочка духов. Ключи с плаксивым и обиженным стуком ударяются о паркет, жалобно звенят и тут же оказываются у Колина. Нашел.

— У меня же нет библикарты, — Рин понимает, что сарказм неуместен, но не знает, чем его заменить.

— У тебя есть лучше. Где он? — Колин нетерпеливо наклоняется, хватает за плечи и встряхивает. Неужели он думает, что это поможет? Голова Рина мотается на тонкой шее, он пытается держать ее ровно и хоть что-то ответить, но не знает что. Не дожидаясь, Колин тянет его в машину.

— А вы куда?

— На месте разберемся, — Бека серьезен, Юрася удивительно собран и сосредоточен.

Колин выводит авто из подземного гаража:

— Куда?

Он даже не сомневается. Черт. Черт!

— Направо.

Как только машина поворачивает, в мышцах начинается паника. Рин не может контролировать сокращения. Руки дергаются, пальцы дрожат. Он боится, что если скажет хоть слово, то прокусит язык. На перекрестке он тупо показывает налево.

Его выгибает в пояснице, и он думает, что это эпилепсия. Только ее не хватает. Зря что ли они разобрались с шизофренией? И вот теперь новая фигня. Кому он нужен такой. Урод. Рин упирается лбом в стекло и смотрит в небо. Солнце из-за горизонта последними лучами цепляет пухлые облака, разрывая их, выпуская внутренности, окрашивает небо кровавым и нежно-фиолетовым. Рин продирается тревогой сквозь спектакль заката, постепенно приходит в себя и дальше быстро и четко говорит куда надо ехать, называя даже улицы, в его голове словно действительно есть встроенная библикарта.

Они бегут по форуму, ноги сами несут, и Рин не сопротивляется. Когда он видит Тоби, тот теряет равновесие. Медленно, совершенно нереально медленно, заваливается на спину, не группируясь падает, как падает в воду серебряная ложка викторианской эпохи… Рин бежит наперехват времени и не успевает. Он видит, как подгибаются ноги в коленях и закидывается назад голова. Он смотрит только на это. Тех, кто стоит напротив, он даже не видит. Ему кажется, что лишний поворот головы отнимет у него драгоценные секунды. Он хочет только одного. Чтобы Тоби не успел упасть. Это совершенно иррациональное желание. Потому что он не успеет, потому что слишком далеко, потому что уже поздно. Но Рину наплевать. Он загадал. Если он успеет и не даст Тоби коснуться земли — все будет хорошо. Он вспоминает, как Неймар в подкате отбирает мяч у Рибери. Подкат — это молниеносно. Рин отталкивается, переворачивается в воздухе и со всей дури врезается спиной в землю, вытягивает руки вперед и кричит. Он и не знал, что так потрясающе умеет кричать — высоко и пронзительно. Колин успевает быстрее, подхватывает почти разбившееся тело Тоби и закрывает собой. А потом между ними и теми, кого Рин не хочет видеть, встают Иннокентии. Рин переворачивается и подползает на коленях.

— Дышит, — Колин отвечает емко на незаданный вопрос, остальное не важно.

— Уносите его, мы справимся, — Юрася снова, как гончая собака. Бека держит его за руку и смотрит разными глазами, как капитан на своего генерала, спрашивая: «В долину Смерти, сэр?»*

Колин перебрасывает обмякшее тело Тоби через плечо, длинные серые спутанные волосы метут землю. Крови много. Колин в одно мгновение становится грязно-багряным. Но кто обращает на это внимание? Надо торопиться. Первая мысль — в приемный покой скорой помощи. Колин почти бежит, Рин припускает следом, не оборачиваясь. Минута, вторая. Колин резко выдыхает. Рин видит, как у него подрагивают колени. Он выдыхает еще раз и бережно опускает Тоби за колонной у широкой тропы:

— Посиди с ним, я подгоню машину, как можно ближе. Десять минут. Продержитесь. Если он умрет, я тебе уши надеру, — и растворяется в сумерках.

Тоби весь в крови и пыли, и земле, и все вперемешку с обрывками одежды. И куда делась его куртка непонятно. Рин сидит рядом и не знает, что делать дальше, где бинтовать, где держать. Тоби совсем плох. Словно его стягивали струнами и старались срезать мясо с костей по живому, по нервам. Рин боится прикоснуться. Не потому, что противно, а потому что неловкий. Вдруг сделает еще хуже.

От Тобиаса идет темное, как испарина, клубится, извивается. Отсвет севшего солнца на светло-фиолетовом небе и разгорающиеся фонари темноту не рассеивают, а только подчеркивают. И Рин чувствует — эта темнота холодная, как шелковая ткань в ручье, и жидкая, как азот. Она шепчет, и он ее почти понимает. Она притягивает, и руки сами тянутся туда, где в выемках ключиц скопились капельки крови. Там Рин проводит рукавом кофты, как губкой. Дотягивается до артерии — пульс есть. Потом руки сами движутся вдоль туловища, поглаживая, утешая, то и дело попадая в месиво из ткани и кожи. А Рин то и дело отдергивает пальцы, как будто дотронулся до раскаленного железа.

Тоби тихо стонет. Рин чуть-чуть разворачивает его за плечи, пытается отлепить ошметки рубашки, осмотреть, но где не коснется — везде пульсирует боль. Рин снимает кофту и старается промокнуть, обтереть хотя бы на груди. Веки у Тобиаса полуприкрыты, то дрожат, то замирают, яблоки глаз так глубоко закатились, что видны бельма с лопнувшими сосудами. Как у слепого. Рину становится очень страшно. Хочется сорваться и убежать, но он сидит и стирает кофтой темные пузыри в уголке рта. «Очнись, пожалуйста, ну что тебе стоит, очнись, не бросай меня, посмотри, ну посмотри, все уже позади, посмотри, пожалуйста, ну пожалуйста». Веки медленно плывут вверх и Рин встречает почти осознанный взгляд, от растерянности застывает с открытым ртом, спохватывается и, прежде чем Тобиас отключается, успевает спросить:

— Что мне делать?

— Я люблю тебя, Рин.

— Это понятно. Но что мне сейчас-то делать?

Ответа ему не слышно, но он вдруг понимает, что не в ответе суть. Он просто знает, что надо делать. Слова становятся лишними. Они даже могут все испортить. Словами не объяснить. Он просто теперь знает. Он кладет ладони крест накрест на то место, где по его мнению должны заканчиваться ребра и начинается живот. Сердце колотится как сумасшедшее, щеки горят, руки пышут жаром, кожа на ладонях еле выдерживает, такое ощущение, что он положил руки на головешки, но внутри у Рина холодно. Внутри у него мороз. Сколько он так сидит, он не знает. Минуту, час, год. Тобиас снова приходит в себя:

— Получается… Этого должно хватить. Прости, что не сумел оградить тебя… Надо предупредить… Другая система… Ребята не справятся… Пусть Колин… Где Колин? Почему ты один?

— Колин побежал за машиной. Иннокентии пошли разбираться. Они справятся. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Глаза Тоби опять закатываются. А Рин погружает голову в черный дым и крепко сжимает в объятиях изуродованное и вмиг исхудавшее тело. Прижимается щекой к выступающим ребрам. В скулу редко и слабо стучит. Рин опять начинает путешествовать по пропитанным кровью клочкам рубашки, непроизвольно сжимая и прижимая. Протуберанцы боли ластятся к пальцам, Рину кажется, что впитываются в подушечки. Ноги становятся тяжелыми и болят, как от внезапной высокой температуры. Бьет, как на электрическом стуле, и не понятно то ли его, то ли Тобиаса. Тобиас мычит сквозь прокушенные губы. Стон короткий и такой мучительный, словно он постыдился своей несдержанности. Рина трясет, как от дозы. Эйфория. Он не понимает, что с ним, и он, теряя равновесие, опрокидывается на спину, утягивая за собой Тоби.