Не сказать, что это излияние Беки доставляет Рину великую радость. Нет. Но он не возражает. Тут не до приятностей:
— А Ривайен что говорит?
— Ну, а Ривайен полагает, что победа Тоби — провокация «пиджаков». Что его просто сделали разводным для нагнетания. Про письмо от Сэма я не знал. Но все равно похоже на манипуляцию. Ящик раз плюнуть хакнуть. Не исключено, что не Сэм это письмо писал. Бляди. Все чтобы подмять школы под себя.
Рин вспоминает слова Колина о том, в каком состоянии был Тоби после гибели Сэма. Он бы и не стал разбираться от Сэма письмо, или нет. Он еле соображал, что вокруг происходит. Рина передергивает. В словах Бека много логичного, но есть один момент, который тоже надо прояснить.
— А зачем вы-то на Тоби напали?
— Как зачем? Чтобы доказать, что сраный эксперт ничего не соображает и школа ни при чем. Ривайен был убежден, что Тоби нас размажет. Один и в авторежиме.
— А если бы наоборот? — у Рина перед глазами встает бледное лицо Тоби с ввалившимися глазами и холодные липкие капли крови на полу в его доме. Откуда-то из глубины поднимается ненависть к совершенно незнакомому человеку.
— А если бы наоборот, то мы бы стали сильнейшей парой. «Иннокентии» занимают место «Клиньев любви», — Бека делает руками жест, как будто разглаживает огромный рекламный заголовок. — Это того стоило.
— Вы же могли друг друга убить.
Бека мрачнеет:
— Смерти бояться — в бои не вступать. Натали была уверена, что мы победим.
— А кто такая Натали?
— Первая Ривайена. Его Заклинатель. Наша… типа мама, что ли. Она нас в роддомах нашла. От нас, говорят, родители отказались. И от Юры и от меня. А еще она сестра матери Тоби.
Они помолчали. Рин подумал, что у него оказывается в жизни все отлично. Потом подумал, что пока ждут Юру, можно еще спросить:
— А то, что Сэм с Тоби были лучшей парой — это только твое мнение?
— Не думаю. Бои в системе — это как спорт. Рейтинги, соревнования, места. Я у Ривайена книгу регистрации поединков смотрел. «Клинья любви» ни один бой за пять лет не проиграли и, поверь, в этом заслуга не твоего брата была. Он без Тоби так высоко бы не поднялись.
— Почему?
— Тоби, сукин сын, он особенный. У Тоби нет метки. Чистый боец. Понимаешь, что это значит?
— Что он не может управлять Наследием? Что бракованный?
— Ты прям как Ривайен говоришь. Нет. Чистый первый может в системе слова к вещам цеплять намертво, дергать за свои крючки и делает из мира все, что захочет. Нет метки — нет ограничений. Есть, правда, одна проблема. Для всех система — тоннель, а для Тоби — поле без конца и без края. Ему трудно систему сжимать и на цель настраивать. Трудно подчиняться. Головная боль, одним словом.
— Правильно Бека говорит. Субординация у первых без метки нарушена, доверия к ним нет. Предатели они. Но Сэм эту проблему решил. Тоби был его «от и до», — голос Юраси заставляет Рина подскочить и обернуться. Он и не заметил, как первый Иннокентиев вырос за плечом. Нервный и растрепанный. Толкнул ладонью в плечо. То ли нарочно, то ли для «подбодрить». Его не поймешь. Перешел к Беке. Пристроился рядом, словно соскучился. Ну, дела. Дома Рин за Иннокентиями такого не замечал. Может, просто не присматривался. Не до того было. — Твой брат Тобиаса перекроил под себя и так натаскал, что и теперь, я думаю, ему трудно равных найти. Но это дорого стоило. Ты ради интереса зайди в ванную, пока он в душе. Посмотри на его спину. Сэмюэль его почти каждый день… тренировал…
Есть в это «тренировал», что-то страшное и стыдное. «Ты врешь!» — Рин очень хочет выкрикнуть это как можно громче и броситься на Юрасю. Сэмюэль не мог. Его все, все любили. Он был лучше всех. Но первый порыв проходит, и Рин сжимает кулаки так, чтобы в коже остаются болезненные кровящие ямки. Он видел шрамы на руках Тоби. Где-то в глубине себя он знает, что Юрася не врет. Но тело не хочет принимать правду. Первой не выдерживает голова, начинает раскалываться. Рин морщится и старается перевести разговор в другое русло:
— А что, есть ограничения? Я имею ввиду у меток?
— У каждой метки свои пределы. Свои слабые и сильные стороны.
— А у вас какая метка? Покажите.
— А ты что? Во время тренировок не замечал? Слепой пень. Ну ладно смотри, — Бека неожиданно сильно сжимает его ладонь, Юрася весь подбирается, как гончая перед забегом. Рин с удивлением замечает, что один глаз у него темнеет, а у Беки светлеет. Рин смаргивает и легонько бьет себя по уху — заложило, словно он резко поднялся на скоростном лифте. Смотрит снова. Нет. Показалось. Нормальные у ребят глаза.
— Ну, покажите или нет?
— Уже. Не увидел? Вот недотепа. Я же тебя в нашу систему затащил. Че, проморгал? Или ты так и не понял, что метку только в системе можно видеть?
— Нет. Я думал она всегда видна.
— Ты совсем тупой? Чтобы светиться перед всеми? Ты вот у Тоби на шее что видишь? Родинки или шрам?
— Шрам. Астериксом, как каракатица. Какие родинки?
— Жопа какая! Ты что с Тоби вообще из системы не выходишь?
— Не знаю я.
— Ладно, проехали. В нашу системы смог войти?
— Да не знаю я!
— Хуйли Тоби с тобой возится, если ты до сих пор ничего не знаешь?!
Рин бурчит запальчиво:
— Хочет и возится. Он и с вами уже месяц возится. Подумаешь. А какие у вашей метки ограничения? Это-то можно и без системы рассказать. Или боитесь про такое трепаться?
— А чего бояться? Это уже не секрет. Мы не можем, как Тоби, в авторежиме. Всегда должны быть вдвоем, — вопрос видно выводит Юрасю из себя, ему надо от него убежать. Он начинает беспокойно оглядываться. — Так. Чо мы тут стоим? В ногах правды нет. Пошли уже куда-нибудь. Жрать хочу.
— О, Юра, тут рядом негде, — ну откуда Бека это знает? — Все для лохов. Надо машину. Давайте сразу до Святого Петра. Там пожуем на набережной. И Колина с Тоби подождем. Сейчас три. Пока суд да дело — будет пять. Заодно придумаем куда вечером…
— А тут и думать нечего. В боулинг.
Они не сговариваясь доходят до дороги. Рин плетется следом, но рот закрывать не собирается. Не нравится вопрос про ограничения — у него созрел другой:
— Если у Тоби астерикс — это метка, то какой же он особенный? Он меченый.
— Так это не Тингара метка. Это Сэм ему устроил. Свои нити силы вплел. Для контроля. И чтобы систему лучше держал.
Бека поднимает большой палец. Юра встает рядом, опять весь подбирается. Рин смотрит:
— О, а у вас опять глаза разные. Или…
— Так ты можешь входить в чужую систему, идиот! Да еще без разрешения, — Юра взрывается как гремучая граната со слезоточивым газом. Только вместо газа — плевки. Рин отскакивает и трет лицо. — Глаза — это наша метка. Она как линза — цвет меняет. Смотри-ка чего, не совсем бесполезный.
«Вот спасибо, утешил, » — думает Рин, но тут же понимает, что узнал для себя нечто потрясающее. Он может быть Тоби полезным. А ведь Тоби ему это уже говорил. Просто тогда это так дико было. Нереально. А про шрам он ему ничего не говорил. Не хотел расстраивать?
— Может и лечить умеешь? — Рин возвращается в реальность и пожимает плечами. — Да что ж ты ничего не знаешь, горе луковое! Тебя надо в школу. Пусть Ривайен посмотрит.
Рин молчит. Тоби говорил, что в школе он уже был. В памяти дыра и страшно. Но он виду не показывает. Незачем им знать.
— Эй, пацаны. Кончайте базар. Поехали.
Он вслед за Юрой мостится на заднем сиденье фиата. Бека впереди, что-то объясняет водителю на английском, потом на французском, потом, измучившись, по своему обыкновению извлекает непонятно откуда карту города и тыкает в нее пальцем. Пока он все это делает, они уже прилично отъезжают от виа Лабикана Юрася, отлипнув от окна, тычет пальцем на серое здание с мозаикой на фасаде:
— Глянь, на школу похоже!
— Да у тебя все на школу похоже. Тебя на Луну запусти, и там будет на школу похоже. Нафиг она тебе везде мерещилась?
Рин не понимает, как что-то здесь может напоминать Францию. Он тонет в широких улицах, огромных площадях, помпезности и рюшечках. Первый день — а он уже хочет домой на де Голля и в студию на Неверуа. От чужого он, оказывается, быстро устает. Можно бы еще поговорить, но его уже никто не слушает. А сам он больше не находит правильных слов, чтобы привлечь к себе внимание. Рим заполняет собой все. Рим похож на захватчика. Он опасен, хотя кажется красивым и солнечным. «Как Сэм», — думает Рин. Эта мысль пугает, кажется криминальной. Он старательно засовывает ее подальше, как мятую десятиевровую бумажку.
