Каждый берет свою сумку, и пробирается гуськом на пятый этаж, искать смежные комнаты в пансионе на пьяцца Паганика, за которые Тобиас уже заплатил. Недорого. Тобиас открывает, первым входит, первым выбирает себе место. С видом на развалины. Юрца вид не интересует. Он сказал, что в гробу видел раскладной диван и хочет нормально спать. Бека ставит сумку рядом с двуспальной кроватью, тут же достает ноут, начинает вводить пароль, налаживать интернет. Рин заметался между двухъярусной кроватью и пресловутым диваном. Выбрал верхний ярус. Потом нижний. Когда Колин пришел свободным оставался только диван. Его это вполне устроило.

— Я договорился. Завтраки внизу. Доставка продуктов — нам дали код. До двух ночи без проблем. Пиццерия за углом. Автоматическая прачечная в соседнем доме. Если нарисуем портрет хозяйки — паркинг бесплатный. Я в ванну.

Как он так может? Отчитался и свалил.

В город размять ноги они выбираются только поздно вечером. Колин — фан прогноза погоды, поэтому он точно знает, что дождя не будет, что можно не брать зимние куртки, что достаточно легких свитеров и ветровок. Хорошо иметь такого рядом. Рин спотыкается о последнее слово, но быстро догоняет Тоби и хватается за его руку.

— А мы пойдем завтра смотреть гигантскую простату у Колизея? Авангардная инсталляция, десять метров в высоту. Про глубину ничего не сказано. Я рекламу в «Пари Матч» видел. Статья называлась «Погружение в неизведанное». Я хочу.

— Юрочка, ты можешь погрузиться в простату когда захочешь. Но у нас с Тобиасом это факультативно. Нам сначала в Ватикан надо погрузиться. Это у вас каникулы. У нас дипломные.

За Юриной болтовней не замечают, как доходят до реки, потом плутают по улочкам, находят пиццерию, шумно едят и скопом вываливаются из переулка перед Капитолием. Это грандиозно. У Рина перехватывает дух еще внизу, а потом второй раз наверху, когда они наперегонки поднимаются по крутой лестнице. Он смотрит во все глаза на время у его ног. Потом на смеющегося в голос Колина, на довольно улыбающегося Тоби, на Юрца, который прыгает в шпагате, заставляет Беку фотографировать, проверяет как получилось, прыгает снова. Он чувствует, что его губы растягиваются, отражая всеобщее настроение, потому что он тоже часть всего этого. Улыбка сопротивляется, точно лицо от нее отвыкло и не хочет принимать. В этот момент руки Тоби его подхватывают и поднимают высоко над землей:

— Попробуй дотянуться! И загадай желание. Оно сбудется.

Рин выбрасывает руку и старается дотянуться до клыков, но палец скользит и ощущает только теплую бронзовую лапу, коготь, шершавую от дождей и ветров поверхность статуи вечной волчицы. Переводит взгляд на Ромула и Рэма. Вместе. Братья. В груди ухает, и он опускает руку, забыв про желание. Сэма не вернуть. Как и улыбку.

Они возвращаются еле волоча ноги. Даже Юрец затих, просто идет рядом с Бекой и прокручивает наделанные фотки. Он взобрался на плечи Колину и общупал волчицу вдоль и поперек. В комнатах все снова начинают разговаривать, делиться впечатлениями, возбуждение от дороги, города, съеденного и выпитого никак не спадает. Рин подходит к окну. За ним тоже развалины. Время назад. Им две тысячи лет. А подсветке, судя по всему, всего года три максимум. А как все вместе органично смотрится. Ему тоскливо и радостно одновременно. Словно он одновременно что-то снова теряет, но взамен приобретает нечто не менее, а может быть, и более ценное. Через некоторое время усталость начинает брать свое. Спать хочется больше, чем думать, смотреть и осматриваться. Завтра. И обои в розочку, и натертый паркет, и содержимое холодильника, и туалет — все завтра.

— Иди спать. Вареный уже, — Рин тыкается макушкой в стоящего за спиной Тоби и прикрывает глаза. Хорошо. Так бы и заснул. Стоя. — Хочешь, ложись пока на мою кровать. Я все равно спать не буду.

— Мм, — Рин продолжает стоять с закрытыми глазами.

— Я тебя переложу потом.

— Мм, — Рин переносит центр тяжести влево и оседает на мягком матрасе. Растягивается головой в проход, потом ложится ближе к краю и поджимает колени. Теперь можно дремать и слушать, как шумит вода, скрипят половицы паркета, смеются за окнами, где-то громыхают, бухают и пронзительно свистят постновогодние фейерверки. Рин первый раз так далеко от дома, ему кажется, что это и есть — стать взрослым и увидеть мир.

Рин просыпается на рассвете, но глаза открывать не спешит, смакуя остатки сна и себя в нем. Окно раскрыто, и в комнате свежо. Он чувствует это носом и щеками, потому что все остальное плотно завернуто в шерстяное одеяло. Тело приятно томится, в груди и животе тянет сладко, в руках и ногах тяжесть и лень. Хочется нежиться и мечтать. Он никак не может сообразить, где он и что это за комната, а главное — когда. Слабо пахнет кофе и булочками с ванилью. Кажется скоро вставать и ехать в Нагорную на тренировки, а потом в школу. Но Рин точно знает, что сейчас шесть утра и у него есть еще время. Солнечный луч пролезает через зашторенные, но не закрытые створки окна, греет Рину ухо, щеку и ладонь, играет с пылью. Рин спросонья разлепляет ресницы и через прищур смотри на луч, тянет руку из-под одеяла и хочет ухватить золотую нить, потянуть. Он раздвигает пальцы, смотрит, как свет проходит сквозь, как начинает розовым просвечивать кожа, натянутая между пальцами. Кошачья лапка. В этот момент в ухе урчит. Рин продолжает играть со светом, смотреть, как по коже бегут мурашки, чувствовать ухом мягкое и урчащее. Рот сам расплывается в улыбке. Персиковой косточкой пахнет только дома и только в шесть утра. Понимание момента наконец наступает. Ему просто очень долго снился страшный сон. Это живот Сэма урчит у него под ухом. И такой родной запах может быть только от него, правда же? У него же никогда не было никого роднее. У Рина такое чувство, что он наконец нашел свое место, устроился на нем, умостился и другого ему не надо. Вставать совсем не хочется, хочется снова заснуть в тепле. Но что-то заставляет проверить. Он ведь точно ничего не путает? Рин сучит ногами, выпрастывает их из тепла, чтобы было легче развернуться. Не хочет давить на живот, на котором так мягко и удобно было спать. Поворачивается и просит, как всегда просил дома спросонья у мамы или у Сэма:

— Спой мне колыбельную про серого кота.

Но от неожиданности вздрагивает не Сэм. Тоби приоткрывает глаза и Рин встречается с его удивленным взглядом:

— Про кого?

Сонливость и истома разбиваются вдребезги, на мелкие осколки. Обман проходит в одно мгновение. Рин подскакивает и трет глаза. Он все на той же кровати, на которую лег вчера, головой в проход. Укутанный в одеяло. Это Рим. Это не сон. Тоби полулежит, подпирая подушкой стену, и странно на него смотрит:

— Что ты только что сейчас сказал?

Рин моргает. Разве он что-то говорил? Приоткрывает рот, проверяя. На губах сухо, а на языке вязко. И надо срочно пойти почистить зубы. Жаль, а такой был хороший сон.

— Извини. Я тебя разбудил. Ложись нормально. Я перелягу к себе.

Рин встает, на пути в уборную и обратно огибает гренадерские ступни Колина, торчащие с дивана, добредает на свой нижний ярус. Стягивает брюки, залезает под покрывало. Тобиас не сдвинулся с места и все также странно на него смотрит. Рин ложится на спину и закрывает глаза. Во сне он хочет увидеть Сэма. Но ему снятся Ромул и Рэм.

***

Его будит Бека. Он пытается скормить Юрасе булочку. Но тот вертит головой и хочет не булочку, а угомонить своего второго. Юрасе кажется, что «второй» говорить правильнее, чем «целитель». Модерново. Целитель — это «бээ-фигня-какая-меня-сейчас-вырвет». На диване уже никого нет. На кровати тоже.

— Вставай. Десять часов. Мы не спать сюда приехали. Ничего же не успеем. Шевелись.

Рин поднимает глаза вверх — лопасти вентилятора медленно вращаются под самым потолком — вздыхает, решительно ставит ноги на пол и спешит к своей порции булочек. После кофе идея приехать на каникулы в Рим кажется ему настоящей находкой. Все классно. Хорошо, что Колин заикнулся о пропуске в Ватикан, который ему достал отец для подготовки дипломной. Хорошо, что Тоби забыл сказать «нет» на предложение поехать всем вместе на машине, хорошо, что Юрец всех выпнул из дома сразу после Нового Года, хорошо, что ни у кого не было перезачета, хорошо, что мама отпустила его с Тоби без разговоров. Хотя было немного странно слушать, как он с ней говорит. Другим голосом, другими интонациями. Рину казалось, что его слова, пока долетали до ушей, изменяли свой смысл и форму. И даже цвет. Но Рин больше не удивлялся. За последний месяц он столько раз присутствовал на тренировках Иннокентиев, слушал, смотрел, иногда обсуждал с Колином, учился доверять своим ощущениям. Колин называл это — тренировать шестое чувство. Рин думал об этом всю дорогу и устал. Сейчас он хочет еще кофе и сладких булочек.