— Ты любишь смотреть на самолеты? Они взлетают и садятся. Взлетают и… садятся. Взлетают…
— Держись и закрой глаза.
Рин послушно закрывает глаза, просовывает затекшие руки за спину Тоби и прижимается к выпирающим ребрам. Тоби выравнивает дыхание, переводит его в режим грез. Холод смыкается над его головой.
— Открывай.
Над головой Рина проплывает серый в отсветах дня кит с двумя огромными крыльями. Под лопатками у Рина стебли сухой травы и жесткая глина. Земля отдает тепло. Кит урчит турбинами, поднимает травяную волну и маленькие цунами из жухлой листвы. Рин лежит на спине рядом с колючей проволокой в нескольких метрах от взлетной полосы и провожает взглядом уходящий в небо грузовой аэробус с черным папоротником на хвосте. Тянет к самолету руку — на запястье красные перетяжки, как у младенца, в руке — шоколадный кот с фисташковыми глазами. Другую руку в своих сжимает Тобиас.
— Это иллюзия?
— Это грузовой аэропорт «Ницца-2».
Рину становится смешно. Рождество. Плюс двадцать. В небе киты.
***
— Ты не против дыма? — Тобиас аккуратно целует Рина в висок. Рин не против. Тобиас закуривает сигарету.
— Почему ты все время говоришь, что любишь меня? — у Рина уже закончилась истерика, и то, что он держал все это время в себе теперь требует выхода.
— Потому что это так и есть.
— Ты любил Сэма?
У Тобиаса темнеет в глазах, все как в дыму. Любил ли он Сэма? Безусловно да. Так бы он ответил еще месяц назад. Он не мог представить себя без Сэма. Он был почти им. Он хотел стать им полностью. Что такое любовь? В голове вертится строчка «Если просто
любят твой ум, это не значит, что тело твое примут тоже». Любовь к Сэму была как ластик, она стирала его самого из реальности, оставляя только тело, только оболочку. Любил ли он Сэма?
— Да.
Ответ улетает дымом в гудящее небо, как и горькое воспоминание. На его месте показывается другое, забытое и болезненное.
— А до него, ты любил?
— Да.
— Ривайена?
— Да.
— Тебя не пугала разница в возрасте?
— Возраст, как слова — играет роль, только когда придаешь ему значение. Я его не замечал.
Воспоминание дрожит в разогретом двигателями воздухе, тяжелое и сношенное, как старые армейские ботинки, обжигает напоследок и разбивается о шквал из турбины. Через несколько минут становится очень тихо. Перерыв в полетах на этом небольшом запасном аэродроме в одну взлетную полосу, в уютной Европе на планете Земля, падающей без устали в пропасть под названием бесконечность. Пауза. Тобиас вдыхает травяной бриз. Ветер пахнет Рином, ласкает лицо, руки, забирается под одежду, добирается до торчащих вверх колен.
— Почему я?
— Почему нет? — Тобиас чувствует себя легким внутри. Свободным. — Мы похожи. Но у тебя все только начинается.
— У тебя тоже были проблемы с матерью?
— Я ее не помню. Совсем. От нее у меня осталось только имя. А от отца не осталось ничего.
— Они умерли?
— Ривайен говорил, что их убили. Кажется я был свидетелем. В моем досье в Нагорной есть записи о сеансах с пси. До шести лет. После них я все забыл окончательно.
— Почему ты решил стать художником?
— Из-за снов. Иногда они очень красивые. Про небо. Когда просыпаюсь, мне кажется, что тело помнит вихревой поток. Иногда в голове крутятся готовые заклинания, иногда идеи картин. Бывает, просыпаюсь с таким чувством, что в небе что-то не так, иногда — что что-то не так во мне.
Тобиас переводит взгляд с летящего самолета на Рина:
— Теперь твоя очередь рассказывать.
— О чем?
— О хорошем, о том, что вспоминается. Или о плохом. Всегда есть что-то. Ты думаешь, что это никому не интересно, но случай все крутится и крутится в памяти. Важная для тебя мелочь. Которой больше нет.
— Мама называла нас с Сэмом полазучьими бестиями. Мы вечно что-нибудь находили в доме, что от нас прятали. Сэм нашел на чердаке в антресолях пистолет. Его тогда чуть не выпороли. А я лет в шесть раскопал у родителей под кроватью в коробке из-под обуви порнушку. Меня даже не ругали. А потом я нашел у Сэма спрятанную тетрадь и футляр, кажется, черный, старый. Я его открыл, и из него по полу развернулась бумага. Как пергамент. Почти прозрачная. Я не знаю, правда это было со мной или приснилось. Бумага светилась и пахла прогорклым маслом. В ней были иероглифы, необычные, разноцветные. Я точно тебе говорю, что они двигались, как букашки. Словно муравьи. Мне кажется, что я прочитал. И не могу вспомнить. Так только во сне бывает. Да? Все время хочу вспомнить. Хочу снова увидеть этот сон. Вот такая фигня. Глупость, правда?
Рин краснеет сам не знает отчего. Тоби не отвечает. Не слушал наверное. Рин злится на себя за то, что даже рассказать ничего интересного не может. Но в этот момент Тобиас предлагает:
— Хочешь пожить несколько дней до Нового Года у меня? Я думаю, что твоя мама не будет возражать. Она вполне может пока пожить одна. Если хочешь, можешь навещать ее со мной. Я буду заходить к ней каждый день. Гипноз на нее хорошо действует. Ей будет лучше после нового года.
— Она сейчас…
— Я перенес ее в спальню, завтра она проснется и ничего не вспомнит.
— А как мы доберемся отсюда домой?
— На такси. Всего час. Пошли?
Комментарий к VII.
* во Франции на срочные вызовы населения приезжают пожарные - вот так там все утроено
========== VIII. ==========
Знайте, что бесчисленное количество зим назад
род наш превратился в великий клан.
Но чем больше нас становилось,
тем меньше у каждого из нас было Наследия.
И тогда стали искать мы причину того,
что перестали прозревать будущее на года вперед,
перестали слышать друг друга за многие версты,
перестали останавливать армии одним своим словом.
Из тетради Ривайена Форсайта «Сказание о Нитях Тингара».
05.01.2018 суббота
— Нет, Тоби, вот какого хуя ты меня не слушал?! Надо было бензин у чеченцев в Ницце в канистры заливать. А теперь что? Ты на цены посмотри? Да! — Юрася изводится на заднем сиденье. Бека уже не реагирует. Спокойно сидит, смотрит в окно, ждет, когда у Юраси пройдет. Колин вылезает и идет заливать полный бак. Рин пытается читать вывески и указатели, чтобы хоть чем-то заняться. Они пятый час в пути, и еще столько же впереди. Этикетки на чипсах и макаронах он уже прочитал. Еще до того, когда Тоби убрал все съестное из салона в багажник — от греха подальше. Тоби тоже считает, что Бека еда интересует больше, чем разговоры и приключения, и старается увеличить пространство между ним и продуктами, даже если эти продукты сырые.
Тоби сидит впереди, мнет сигарету уже второй час и пытается не курить. По его затылку видно, что детсад на заднем сиденье его достал. Он красноречиво молчит о том, что затея с римскими каникулами была плохой, очень плохой идеей. Но теперь уже легче доехать до рождественской елки на площади святого Петра, чем вернуться. Тобиас молчит и копит добрую волю, чтобы не сорваться на всех сразу, включая Колина. Рин не уверен, что доброй воли хватит еще на пять часов. В себе Рин тоже не уверен. Юра достал всех. У него явно шило в заднице, и он периодически хочет им поделиться. Рин вздыхает и вылезает из машины, идет вслед за Леруа. Платить. Потягивается на ходу и глубоко вдыхает. Даже на заправке пахнет йодом. У Рина такое впечатление, что воздух поменялся сразу после пересечения границы. Иллюзия, конечно, но очень стойкая.
— Пронто, синьоре, пронто. Милле грасиас. Бон вуайаж.
— За такие бабки золотой он будет, вуайаж этот, — Юрец уже пристроился третьим лишним и косит синим глазом в чек.
— Юрочка, не действуй всем на нервы. Возьми себе что-нибудь пожевать. Займи рот.
Колин так смешно тянет «о» и делает ударение на «чк», что больше похож на наседку с усами, чем на строгий воспитательный элемент. И, кажется, он единственный, кому путешествие нравится и кого ничего в нем не напрягает. Даже спертый запах в салоне. Как Колину удается быть таким спокойным и довольным — загадка. Рин оглядывается. Видит, что Тоби тоже разминает ноги. Хорошо. Когда они все снова утрамбовываются в А3, Рин оказывается зажатым между Иннокентиями, уже при выезде на трассу начинает клевать носом, еле приоткрывает глаза, когда в тоннеле Юрец опускает стекло, орет во встречный поток и пытается «сделать эхо», и окончательно просыпается, когда Тоби захлопывает уже полностью разгруженный багажник. Повсюду огни, пахнет карамелью и культурой. Они в Риме, и Рин все проспал.
