Выскочив из окопа, Ли Фу-цин подбежал к своему коню и схватил его под уздцы. Попав левой ногой в стремя, он занес правую ногу, но в этот момент раздался взрыв: где-то совсем рядом разорвалась бомба.

Ли Фу-цину показалось, будто что-то встряхнуло его за ногу, словно конь копытом ударил. В тот же миг с головы у него слетела шапка. Конь рванулся вперед и вдруг повалился на бок, придавив Ли Фу-цину обе ноги.

Тот попытался было выбраться из-под коня, но безуспешно.

— Командир! Ты ранен в голову! — закричал подбежавший боец Ма Мин-тэ.

Ли Фу-цин ощупал голову и, поднеся руку к глазам, увидел, что она вся в крови. В правой части затылка торчал осколок. Только теперь Ли Фу-цин почувствовал боль.

С огромным трудом удалось Ма Мин-тэ высвободить ноги Ли Фу-цина из-под убитого коня. Ли Фу-цин попытался встать, но почувствовал боль и в правой ноге: там тоже оказался осколок. Поддерживаемый Ма Мин-тэ, Ли Фу-цин добрался до ближайшего дерева. Здесь Ма Мин-тэ сделал ему перевязку, а когда подоспели санитары с носилками, он передал им Ли Фу-цина, вскочил на коня и поскакал туда, где шел бой.

Уже лежа на носилках, Ли Фу-цин почувствовал себя очень плохо. Вскоре он потерял сознание…

«Буденный! Ворошилов!» — вдруг услышал он голоса. Потом Ли Фу-цин почувствовал на своем лбу прикосновение чьей-то заботливой руки. Открыв глаза, он увидел два смуглых знакомых лица, склонившихся над ним. «Неужели это командарм и член Реввоенсовета? — молнией пронеслось в его сознании. — Конечно, они — Буденный и Ворошилов!» Ли Фу-цин хотел было пожать им руки, но в глазах у него потемнело, и он снова потерял сознание.

Очнувшись, Ли Фу-цин почувствовал, что находится в поезде; рядом он увидел других раненых; медсестра одного за другим перевязывала их.

Пытаясь сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как он получил ранение, Ли Фу-цин приподнялся, но голова показалась такой тяжелой, словно весила сотни килограммов.

— Куда мы едем? — забеспокоился Ли Фу-цин.

Медсестра взглянула на него и, решив, что он все еще бредит, не ответила, продолжая заниматься своим делом.

— Товарищ сестра, — не унимался Ли Фу-цин, — куда идет поезд?

— Он действительно очнулся! Право же он пришел в себя! — повторяла сестра, несказанно обрадовавшись.

— В Киев едем, — сказала она. — Но вы ни о чем не думайте, вам нужен полный покой.

— А почему в Киев? Разве белополяки наступают?

— Да нет же! Нет! Вы тяжело ранены, и вам необходимо полечиться в тыловом госпитале!

— А что, разве я еще не поправился? Товарищ, я должен оставаться на фронте!

— Нет, нет, ни в коем случае! У вас ведь осколок в голове! Во фронтовых госпиталях нет ни нужного оборудования, ни специалистов. Только в Киеве вам смогут вытащить этот осколок.

Ли Фу-цин не унимался, он уверял, что его место на фронте. В конце концов сестре пришлось строго-настрого запретить ему разговаривать. Она убедила Ли Фу-цина, что не пройдет и двух месяцев, как он вернется в строй.

А еще через два дня Ли Фу-цин лежал в киевском госпитале, где у него вытащили осколки. Прошел месяц тщательного лечения, и Ли Фу-цин начал свободно передвигаться. Раны его еще полностью не зажили, а он уже осаждал администрацию госпиталя своими упорными просьбами отпустить его на фронт и сумел настоять на своем.

…Возвратившись на фронт, Ли Фу-цин участвовал в боях в Галиции.

Однажды утром небольшой отряд, где служил Ли Фу-цин, ворвался в деревушку. Выбив из нее противника, красноармейцы расположились на отдых.

В деревне насчитывалось около двухсот дворов. В домах оставались лишь старики, женщины и дети, молодых мужчин не было. Жители деревни все как один вышли встречать Красную Армию. Они рассказывали бойцам о зверствах белополяков.

Ли Фу-цин с четырьмя товарищами вошел в один из дворов: им нужно было накормить коней. Из хаты вышла женщина лет тридцати, с виду русская, а следом за ней девочка лет семи. Увидев красноармейцев, женщина сразу же полезла на чердак конюшни за сеном.

— Заждались мы вас! С каких пор уже ждем! Замучили нас белополяки. У меня в этой конюшне стояли раньше две лошадки. Да какие лошадки! Так ведь увели их беляки, чтоб им жизни не было! Просила я не трогать моих лошадей, как я без них пахать буду? Так один бессовестный еще меня прикладом за это. — И она показала бойцам распухшую руку: — Посмотрите, какой след от его приклада остался, — говорила женщина, и по ее лицу текли слезы. — Всех свиней из хлева утащили. Были у меня две старые курочки-несушки, которых я спрятала в погребе, так и их выкрали! Не приди вы, совсем плохо бы нам стало!

Девочка, вначале испуганно поглядывавшая на бойцов, осмелела, видя, как мать задушевно беседует с ними, и начала подгребать сено.

Бойцы накормили коней, и женщина стала настойчиво приглашать их в хату отдохнуть. Делала она это так искренне и горячо, что отказаться было невозможно.

Как только бойцы вошли в дом, хозяйка принялась хлопотать у печки, затем принесла воду и дала бойцам умыться. Девочка, устроившись на коленях у Ма Мин-тэ, играла его разрисованной табакеркой.

Между делом крестьянка продолжала свой рассказ:

— Ее отца, — кивнула она в сторону девочки, — в тысяча девятьсот семнадцатом году увели немцы, и с тех пор от него ни слуху ни духу, жив ли, нет — не знаем. В хозяйстве нам помогал младший брат мужа. Вчера и его схватили белополяки… — И спазма перехватила ей горло. — А ему… ему ведь только семнадцать стукнуло!

Девочка, увидев у матери слезы, тоже расплакалась.

И в самом деле, подобное горе стало уделом не одной, а многих семей. Многие за эти годы потеряли своих близких.

Вскипело молоко, хозяйка подала его на стол вместе с черным хлебом и пригласила бойцов кушать. Те снова стали отказываться.

— Как же так? — уговаривала их хозяйка. — Вы ни днем ни ночью не знаете покоя, ради нас воюете с беляками. Разве ж могу я допустить, чтобы вы не выпили хоть по чашке молока у меня в доме?

Бойцы не стали отказываться и принялись за еду. Вдруг послышался гул самолетов. Оставив недопитые чашки с молоком, все выскочили во двор. Над деревней кружились самолеты белополяков, их было более двадцати. С бреющего полета они обстреливали деревню. Вот пулеметная очередь резанула по двору перед самой конюшней, куда Ли Фу-цин и его товарищи поставили своих коней. Один конь метнулся испуганно и поскакал на улицу. За ним вдогонку бросился Ма Мин-тэ. Остальные бойцы стали выводить своих коней из конюшни. В этот момент страшный взрыв потряс всю деревню — началась бомбежка.

Не успел Ли Фу-цин вывести своего коня, как послышался резкий свист, нарастающий с каждой секундой. Ли Фу-цин бросился на землю, а еще через мгновение раздался взрыв: возле двора разорвалась бомба. И сразу же послышался пронзительный крик женщины. Когда пыль немного улеглась, Ли Фу-цин увидел, что у крыльца лежит их хозяйка. А маленькая девочка горько плачет, упав на мать. Бросив коня, Ли Фу-цин подбежал к женщине, окликнув на ходу своих бойцов, которые уже выезжали со двора. Он хотел помочь хозяйке подняться, но у нее были перебиты ноги. Подбежавшие бойцы перенесли раненую женщину на скирду соломы во дворе. Вскоре подошли санитары, уложили ее на носилки и понесли. И девочка пошла рядом с носилками, держа в своих ручонках руку матери. Ее не пугали ни вражеские самолеты, ни бомбы. Красноармейцы, наблюдавшие эту печальную картину, не могли сдержать слез, и эти слезы сочувствия горю маленькой девочки были слезами жгучей ненависти к врагу.

Вытерев слезы, Ли Фу-цин повел коня со двора. Обычно послушный своему хозяину, конь упирался и ни за что не хотел выходить за ворота. Снова налетели два вражеских самолета. Услышав свист падающих бомб, конь встал на дыбы и, вытянув шею, заржал. Не успел Ли Фу-цин упасть, как позади коня разорвалась бомба. Ли Фу-цин почувствовал, будто его чем-то задело по голове, и, приподнявшись, увидел, что конь лежит на земле с оторванными задними ногами.

Взвалив на спину снятое с убитого коня седло, Ли Фу-цин побежал за товарищами. Вскоре на фуражирке подъехал старшина Петрович, который окликнул Ли Фу-цина, назвав его по-русски Василием: