То, что было после этого, я помню смутно. Смутно — от потоков льющихся ручьями слёз из моих глаз.

Никогда в жизни я не унижался так, как в тот вечер. Я рыдал в голос, обнимался с его ногами, умолял дать мне шанс, приводил миллиарды доводов. Я ползал перед ним на коленях, как тварь дрожащая, понимая, что, кажется, другого выхода у меня нет. Наконец, на некоторой особенно жалостливой ноте, он меня поднял и дал обнять себя. Тогда я ещё сомневался — он мог просто меня пожалеть.

Он оторвал меня от себя и вытер мои солёные реки на щеках ладонями, тогда я уставился на него мокрыми глазами и рассказал ему всё о том, насколько сильно я его люблю. Я глядел ему прямо в лицо и говорил, говорил, что очень-очень-приочень ужасно невероятно охренеть как люблю его, что он самый золотой, бриллиантовый и яхонтовый, что никто-то с ним не сравнится, что он единственный-разъединственный, никогда и ни с кем я не хотел ничего даже на миллиграмм, ни за что.

Я говорил и говорил, и очень много наболтал. Так, что даже высохли ресницы, пока говорил.

Выслушав весь этот поток признаний, Ганнибал, наконец, заметив, что перед ним стою живой и чувствующий я, а не любой другой предмет в комнате, он взглянул на меня, уже точно прямо на меня, и вдруг сказал:

— Мне кажется, что ты мне врёшь.

Услышав это, я едва не умер прямо на месте, а, чуть придя в себя, снова почувствовал, что из глаз хлещут слёзы, которые я не могу остановить. Я только мотал головой, выражая этим то, что нет, не вру, и, не умея сказать ничего убедительнее, уселся на диван. Он сел рядом.

Я пытался что-то сказать, оспорить, оправдаться, но из-за слёз только заикался «я не… я не…». Ганнибал взял меня за руку и проговорил серьёзно:

— Расскажи в точности, как всё было.

Тогда я, наконец, немного успокоился со своими рыданьями, собрался с силами, вытер лицо от слёз и, припоминая, стал всё рассказывать: зачем ушли, о чём говорили, кто что сказал, она смеялась над тем и над этим, в щёку поцеловала, рассказал и о том, что хотел поцеловать её, но ничего — святые мне свидетели! — ничего интимного в этой мысли не было!

— И мне можно не бояться, что однажды я случайно увижу у тебя в телефоне сообщения от неё? — спросил Ганнибал.

У меня перехватило дыхание на мгновение.

— Да ты что… — пролепетал я, как только смог говорить.

Я в шоке смотрел на Ганнибала, смотрел, и вдруг почувствовал, что у меня не хватает человеческих слов, чтобы объяснить — и тогда я сорвался на новый приступ и снова зарыдал навзрыд! Тогда я обнял его, весь истекая слезами, за шею, уткнулся макушкой ему в плечо и заговорил всё самое правдивое, о том, что никогда такого не случится, что буду я ему верен, пока свет стоит, что я только с ним, только для него…

— Пожалуйста, поверь мне, — бормотал я, порывисто вздыхая от слёз. — Я так люблю тебя… — и я снова плакал. — Так люблю!

Говоря это, я оказался со временем в его крепких и горячих объятьях. И только тогда, когда уровень моей самооценки, уважения, достоинства — все они дружно сползли ниже уровня плинтуса, распространяясь о полу, как я, ползая у него в ногах, только, когда кончились слова, какими можно умолять, когда я натёр мозоли на коленках от ползанья перед ним, когда я десять тысяч раз сказал ему, что люблю, вот только тогда взамен на всё это я получил право наконец-то и впервые в жизни поплакать в воротник рубашки собственного настоящего мужа.

— Ладно, — сказал Ганнибал, тут же на всякий случай осадив: — Тш-ш! Ладно.

И он поцеловал мою щёку… Шершавую, не как у Аланы. Да и поцеловал он хорошенько, не для вида, как она меня.

— Господи, — сумасшедшим шёпотом прошептал я, не веря благополучному исходу. — Никогда я тебя, Бог, ни о чём не просил… Но за это спасибо. Спасибо…

— Перестань, — просил Лектер тихонько. Может, посчитал эти слова моей типичной шуточкой, но я испытывал такое колоссальное облегчение в этот момент, что мне было плевать. И я даже не думал об этом шутить.

Тогда уже я обнял его очень, очень крепко. Как умеют только на секундочку отчаявшиеся, которых с порога возвратили обратно в жизнь.

Я заметил, пока мы обнимались, как Лектер сам легонько тронул собственное веко. Он сделал вид, что этого не было, но понял, что я знаю… Что моя яхонтовая скотина поганая… то есть любимая тоже чуть не расплакалась в сочувственном экстазе. Возможно, сообразив, что чуть-чуточку перегнула палку с втаптыванием в грязь и сопли чужого самомнения…

Впоследствии я думал о том, что в моей жизни происходили разные вещи, но вот такого невероятного пи8деца никогда ещё не случалось! Когда и любимый он, и единственный, но ни одна па9ла на свете не делала тебе так больно! Да ещё и ерундой такой…

Радостно осознавать, однако, что позже и ему тоже прилетело бумерангом… С тех пор, как-то так вышло, что я боялся оставить его одного и на пять минут. И он отзванивался мне после каждого своего пациента с утра до вечера. И он сообщал мне о своих планах и отчитывался во встречах. И да, он покорно терпел мои 500 сообщений с вопросами где он, куда пропал и что случилось, когда он просто отошёл в туалет.

И нет, я не считаю, что это хоть сколько-нибудь жестоко.

Комментарий к 8. Джаст факин мэрид, бич.

8. Джаст факин мэрид, бич. - Новобрачные, б##дь.

(из комментария ниже:)

> Ганнибал повёл себя как самая настоящая ревнивая женушка, застукавшая мужа в объятиях соперницы.

“До Грэма” у Ганнибала было другое восприятие партнёрской верности, у него вообще были другие, не такие “грэмоватые” люди до Грэма. Не такие безалаберные, не такие неприглядно-неэстетичные в зелёном пиджаке, в котором можно закапывать в лесу трупы. А когда отношения с элитным надрывом, тогда и измены другие, не такие настоящие.

У Ганнибала был и “Д.” из смс, Ганнибал, бывало, подумывал о сексе с другими минуя Уилла, в чем он ничего кощунственного не видел - все так делали и делают в его прошлой жизни.

Ганнибалу было стыдно. Он посмотрел на себя в зеркало и ему стало до пунцового румянца стыдно, и стыдно признаться в этом. Он и не предполагал, как настоящая измена может сделать больно и быть навсегда.

Ему надо было подумать, пережить ненависть к себе, к Грэму, который ничего не понимает, не может помочь, перед которым стыдно-пристыдно, и именно поэтому тот никогда и не узнает. Ганнибалу нужно было выбраться из ямы самоосуждения и смочь принять Уилловы извиняхи с умным таким видом. Как-то замять тот факт, что он, может быть, чудом избежал звания сволочи по случайности так и не отважившись до сих пор на измену. Он как с края обрыва себя отдёрнул и обомлел, как близко тот, оказывается находился.

========== 9. Тешатся, тешатся… ==========

— Ганнибал! — раздался мой громкий не слишком довольный возглас от машины. — Дьявол его побери… Ганнибал!

— Не так громко, будь добр, — попросил Лектер, подплывая к поданному авто, не переставая копаться в своей элегантной и очень мужской сумке.

— Чёрт, — буркнул я, облокачиваясь на крышу своей машины. — Ты бы не мог, пожалуйста, тащиться ещё медленнее, а то я недостаточно долго тебя прождал!

— Осторожнее, — предупредил Ганнибал, останавливаясь напротив меня и спокойно глядя поверх крыши машины. — Если ты продолжишь себя так вести, я с тобой никуда не поеду.

— Серьёзно? — с усмешкой взмахнув рукой, произнёс я. — Мы едем отмечать день рождения какого-то ТВОЕГО друга, да?

— Уи-ильям, — всё так же спокойно одёрнул меня Лектер.

Понимая, что спорить бесполезно, я помолчал секунду и сказал:

— Садись в машину.

Сказав это, я сейчас же сделал это, стараясь как можно скорее пропасть из-за поля зрения Ганнибала, чтобы тот не успел ничего ответить. Лектер же, прерванный весьма грубо, испытал лёгкий приступ раздражения, но, не находя иного выхода, был вынужден тоже усесться на своё сиденье и, боясь переигрывать, даже не хлопнул дверцей.