— Как ты, котёнок?

Женька рыдал уже не сдерживаясь. Голос Павла донёсся словно издалека. Он тянул за собой, не давая сознанию уплыть. И Женька цеплялся за этот такой родной голос.

— Я тебя люблю, — сквозь шум в ушах.

Любит.

Эти слова прозвучали так, как будто он услышал их впервые. Женька подумал, что до сих пор он толком не понимал их значение. Павел удерживал его в этой жизни, когда Женька пытался покончить с собой, и скрывал ото всех его попытки уйти из этого мира. Баюкал его по ночам, как маленького, когда было страшно спать. Во сне снова приснится мама, и он снова будет кричать, что её любит и чтобы она его не бросала, а потом проснётся в слезах и выкрикнет, что ненавидит её. Сейчас он вдруг подумал, как можно было так халатно относиться к своей жизни, даже если мать не принимает, ненавидит, проклинает? Его любит Пашка. В этом Женька уверен. Маринка бы точно плакала, случись с ним что-то. Снежка… про неё даже думать страшно. Она такая эмоциональная. Они все его любят. И даже Серый. Как-то по-своему, извращённо, непонятно, но всё равно пытается заботиться, иногда совершенно бескорыстно.

В момент сильной боли сознание почему-то прояснилось. Женька вдруг понял то, о чём раньше не задумывался. Любовь — это не предмет манипуляции и шантажа, и даже не просто эмоции, это что-то всеобъемлющее, безусловное, когда тебя, даже наказывая, всё равно обожают и берегут. Женька только сейчас понял, что Пашка его не бросит. Что он зацелует потом каждый его шрам на теле. Будет врачевать каждый рубец на сердце. И снова хотелось просто реветь. Сейчас эти слёзы приносили очищение. Боль, даруемая его Верхним, стала вдруг не наказанием, а каким-то странным искуплением.

Страх отступил. Женька решил терпеть до тех пор, пока не отрубится. В ушах шумело, голова закружилась, сердце зачастило. Он закрыл глаза. Новые удары. Сколько их? Он больше не считал. Боль стала притупляться. Он впал в транс. Яркие звёзды разорвали темноту. Стало легко и хорошо…

— Мальчик мой, хороший мой…

Женька очнулся, открыл глаза. Верхний держал его на руках, стараясь не нажимать на вздутые полосы. Они сидели на кровати. Плеть лежала рядом и больше почему-то не вызывала страха, а Пашка зацеловывал солёное от слёз лицо.

— Я тебя люблю. Всё хорошо, — Женька счёл своим долгом в первую очередь успокоить Павла. — Спасибо, что наказал. Я обещаю… буду с тобой честным… Мы же… семья, да? — язык еле ворочался, хотелось пить.

Пашка это понял, протянул руку и взял с комода стакан воды, осторожно влил жидкость в рот своему мальчишке.

— Можешь сейчас говорить?

— Да.

— Что ты чувствовал? Расскажи мне.

— Страх. Сначала только его. Кричал больше от страха. Потом стало больно по-настоящему… Это не страшно, Паша. Ну… физическая боль. Страшнее, когда тебя ненавидит собственная мать. Она недавно звонила и снова мне припомнила Серёгу.

— Я понял, мой. Ты во сне плакал и повторял «мама».

— У тебя сейчас внутри всё сжимается, да? И дышать тяжело. В горле ком?

— Откуда ты знаешь? — Пашка посмотрел на него изучающим пристальным взглядом, убрав со лба Жеки светлую прядку волос.

— Я тебя чувствую. Когда тебе больно, мне тоже больно.

— Эмпат, — покачал головой Пашка. — Кара наша. Я дал тебе выпустить всё накопившееся. Когда твоя душа или тело страдают, я сам это ощущаю, и словно какая-то волна проходит по животу, дышать становится сложнее. Это трудно объяснить. Я никогда не смогу причинить тебе настоящий вред, мой хороший.

— Я знаю, Паша. Ты очень хороший Доминант. Даже мою боль чувствуешь, — голова лежала на предплечье мужчины.

— Так и должно быть, когда любишь.

— Я так перед тобой виноват. Перед поркой подумал, что ты… иногда слишком холоден.

— Мне пришлось таким стать, Жень, — в голосе снова послышались нотки грусти.

— Когда Серёжка меня бил тем кнутом, он просто экспериментировал. Он не любил меня в тот момент, спортивный интерес, знаешь? — Женька поморщился. — Но потом он как бы извинился… наехав на меня, — усмехнулся Женька. — Я просто услышал в его голосе испуг и тревогу… А может, просто не хотел меня потерять. Но мне тогда реально нужно было почувствовать физическую боль, чтобы остаться тут, на Земле. Ты же знаешь, как это бывает, когда теряешь мать. Когда она для тебя словно умирает. Когда ты бьёшься, пытаешься ей доказать, что всё равно её любишь, что просто хочешь быть собой и жить своей жизнью, что всё это делается не ей назло… Но она тебя отвергает. И ты понимаешь, что между вами слишком высокая стена, её уже никогда не проломить и нет смысла что-то доказывать этому человеку. Он тебя всё равно не слышит. Серый меня выпорол. Я сам попросил. Сначала, когда он полосовал меня, это даже успокаивало. Я думал, что заслужил эту боль. Я виноват перед ней. Я плохой сын.

Женька всё это говорил очень спокойно, иногда прерываясь, чтобы перевести дух и собраться с силами, которые его словно покинули. Пашка не перебивал. Он слишком хорошо понимал своего мальчишку, испытав на себе все изощрённые приёмчики манипулирования матери, пытавшейся наставить на «пусть истинный» нерадивого сына и подчинить его себе. Вот только её попытки не увенчались успехом, и после многолетнего противостояния Павел отказался с ней общаться вообще.

— Потом стало больно нестерпимо, — продолжил рассказывать Жека. — А когда он сказал «бля, кровь!», я запаниковал. Он не говорил мне, как ты, что любит, не пытался меня утешить. Он обвинял, что я вертелся, когда он меня связывал… он не мог наложить бондаж нормально, а я дёрнулся, когда кнут летел в меня. Паш, я просто помню по ощущениям, что тогда было намного больнее. Он не умеет работать строгими девайсами. Ты бил, а я чувствовал, что любишь. Я ненормальный, да? — Женька снова задал этот вопрос, не желая отрываться от глаз Павла. Только сейчас он не позёрствовал, не старался привлечь внимание мужчины.

— Где критерии этой нормальности, Жень? Границы слишком размыты. Я всю жизнь хожу по краю этой границы.

— А я вместе с тобой, — довольно улыбнулся парень. — Мне хорошо потом стало. В мозгах как-то прояснилось, и очень захотелось жить. Ещё я понял, что ты меня никуда от себя не отпустишь.

— Не отпущу, — подтвердил Павел. — С Серым будешь видеться в моём присутствии.

— Ты разрешаешь? — сил не было даже на удивление.

— Да. Но если я буду рядом. Всем так будет спокойнее.

— Да, так намного лучше, — Женька слабо улыбнулся. — Когда я с тобой, я никого не боюсь, даже вида крови. Поиграем потом с ножами? Надо избавиться от этого дурацкого детского страха. Это стёклышко было таким маленьким, и порез был неглубоким, но соседи так переполошились. Меня мать доверила подруге, а она испугалась, что за мной недоглядела.

— Поиграем, солнце. В пределах разумного.

— Теперь ты меня простил?

— Да, — Пашка поцеловал парня в лоб. — Есть хочешь?

— Нет. Спать хочу, но всё так болит. На спине есть кровь?

— Нет. Хочешь посмотреть?

— Да.

— Ты просто слишком напрягал мышцы, поэтому так устал, а страх усиливает ощущение боли.

— Я это уже понял, — улыбнулся Женька.

Пашка отнёс Жеку на руках к большому зеркалу. Поставил его на пол, придерживая. Направил второе зеркало так, что мальчишке стало видно спину. И тут вместо расширенных от ужаса глаз Пашка увидел, как парень расплылся в искренней довольной улыбке.

Пашка в очередной раз подивился, что такого сокровенного находят в боли мазы? А Женька гордо выдал:

— Это моя победа! Я выдержал и даже в сабспейс улетел. Мне потом стало так хорошо! До чёртиков красиво! Такие полосы! Надо будет ещё так поиграть! А выпори этой длинной плетью Серёжку, а? — широченная улыбка озаряла юное лицо.

Пашка закатил глаза, подумав: «Рехнуться с этими двоими можно. Откуда эти неугомонные взялись на мою голову?»

— А ну иди ложись, — велел он. — Обработаю тебя сначала флоггером, чтобы от полос и следов не осталось, а затем ещё намажу мазью. К утру будешь как новенький, — велел он.