Павел простит многое, только не враньё, которое может расценить как предательство. А правда сравни гильотине. Её он тоже может не перенести. Что же делать?

— Я хочу знать правду, Женя. Хватит отнекиваться и юлить. Ты нарываешься.

Настойчивый голос вывел Женьку из своих мыслей. Они вспорхнули, как пугливые мотыльки.

— Я его… тоже… хочу… — прошептал он, с отчаянием глядя в глаза Павлу, словно загипнотизированный.

Теперь можно паковать вещи.

Женька закрыл глаза, чувствуя себя полным ничтожеством. Он нарушил приказ: разорвал зрительный контакт. Он обманул доверие Павла. Прожив у него год, заявил, что хочет Серёжку. Отомстить ему, конечно. Кому он врёт? Хоть себе-то можно не врать? Врать Пашке ещё хуже. Провалиться бы сквозь землю нахуй! А ещё лучше подохнуть, как какая-нибудь беспризорная псина. Как же больно-то внутри. Нестерпимо!

Пашка разглядывал полыхающее лицо, видел, как по щекам покатились слёзы, понимал, что мальчишка сгорает от стыда. Наверное, если бы он сам был наивным юнцом и не видел, как эти двое упорно тянутся друг к другу, несмотря на их капитальные разборки, несмотря на измену Серого, на то, что Женька теперь живёт тут, Пашка снова был бы разочарован. Если бы хоть на минуту поверил, что Серый их оставит в покое. Если бы не слышал, как Женька, ворочаясь во сне, произносит его имя, иногда всхлипывает, потом просыпается мрачный, проклинает Серёгу и весь день ходит сам не свой.

Можно было попытаться всё это прекратить, запретив Серёге звонить, лишив его тем самым общения не только с Жекой, но и с собой. Поставить Женьку перед выбором, как когда-то ставили неоднократно его самого. Вот только Пашка очень хорошо помнил, как он себя ощущал, когда с ним так поступали. И прекрасно знал, как сладок запретный плод. Женька тянулся к недосягаемому. Он желал быть с Павлом, когда на это даже надежды не было. Он хотел снова вернуть Серёгу, когда все правила разума кричали, что это глупо после того, как они расстались. Только вот расстались ли?

Пашка с самого начала не заблуждался насчёт парней. Наблюдал, как они себя ведут, как общаются, видел, что постепенно Серёга начинает привыкать к мысли, что Женька будет жить с Никольским. Он дал себе слово, что постарается позаботиться об этом ласковом взбалмошном мальчишке, который вытаскивал его из страшной депры, прощая ему его приступы агрессии и сутки молчания.

Если бы Женька умел ему врать по-настоящему. Не так мелко, по быту, или пытаясь тщательно скрыть свои чувства к Серому. Если бы он искусно манипулировал с целью поиграть Павлом, всего лишь развлечься или извлечь какую-то выгоду. Тогда бы Пашка просто выставил его за дверь. Но нет. Женька хотел отношений. С ним. Заботился о нём, когда ему было плохо, забывая себя. Несмотря на то, что он не мог отпустить Серёгу, он был предан Павлу, как бы парадоксально это ни звучало. Их отношения втроём били рекорды разумности. Парней мало бы кто понял, но Павлу было плевать на мнение других. Ему важнее было, чтобы эти двое жили как можно спокойнее. От их счастья зависело и его. И он душил в себе ненужную ему ревность, на которую когда-то был способен и которая лишала его равновесия.

Люби, Ангел. Холодно, расчётливо, пытаясь предусмотреть то, что предвидеть не всегда возможно. Открывайся только в моменты, когда это необходимо, чтобы пробить их броню. Гори вместе с ними и обрушивай на них свой шквал эмоций, от которых они все зависят. А вытащив из застенков их намучившиеся души, вдохнув в них жизнь, закрывайся снова. Несмотря на то, что они к тебе тянутся, близкие могут очень здорово ударить. Когда по неведению, а когда и специально.

— Котёнок, — Павел провёл пальцами по щекам, вытирая слёзы, — не нужно было так долго скрывать очевидное. Я всё могу понять. Ты же знаешь, я сам полигамный. Я одного хочу: чтобы ты просто был со мной честен. Не надо всё запихивать вглубь себя. Это всё равно выльется в неудовлетворённость. Думаешь, до меня не доходит, почему ты иногда такой грустный или несколько нервный, провоцируешь меня, чтобы я тебя наказал? За твои мысли, — Павел сделал акцент на последнем слове.

— Ну так же нельзя! Нельзя было об этом даже думать! — Женька открыл глаза, полные слёз, губы дрожали.

— Нельзя себе врать. Чревато нервным срывом. Можно сделать так, что всем будет хорошо.

— Как? — Женька, перестав всхлипывать, посмотрел настороженно.

— В отличие от тебя Серёга более прямолинейный. Мне это в нём нравится. Он никогда не скрывал своей симпатии ни ко мне, ни к тебе, хоть и подкалывал тебя. Знаешь, почему тебя подъёбывает?

— Почему?

— Потому что ты позволяешь так с собой обходиться.

— Неправда! — возмутился Женька.

— Ты отвечаешь, огрызаешься, обижаешься. Ему только это и надо. Он же не со всеми такой. Если ты ведёшь себя спокойно, как он реагирует?

— Ну… — задумался парень, — иногда тоже спокойный… Но не всегда! Иногда он всё равно ворчит.

— Но уже не на тебя.

— Ну да, на других, — согласно кивнул Женька.

— Ещё его раздражает, что он не смог тебя приручить и ты не переехал к нему домой.

— Пусть мучается! — мстительно выпалил Женька и вытер слёзы.

— Коварный маленький бесёнок, — усмехнулся Пашка. В ответ получил наигранно вытянутую мордаху. — Женя, — позвал Пашка.

— Да? — ответил тот настороженно, замерев и прижав колени к груди, словно желая спрятаться.

— Ты хочешь к нему вернуться насовсем? Будешь только с ним.

Надо проверить мальчишку. Пусть сейчас даст ответ прежде всего себе, как он хочет жить дальше.

— Переехать к нему? — Женька тут же отпустил колени, выпрямился, агрессивно оскалился. — Или вернуться снова домой к себе, и чтобы он приезжал, когда захочет, как раньше? Ты от меня отказываешься? Я тебе больше не нужен?! — отчаяние затопило сознание. Губы снова задрожали.

Пашка сделал паузу, продлив агонию маленького конспиратора. Лицо Никольского оставалось непроницаемым. Когда мальчишка, успев в голове провернуть ужасающую для него мысль, что от него отказывается его Верхний, рванул с кровати, мужчина перехватил его, прижал к себе и рявкнул:

— Куда? Я тебя не отпускал!

— Пусти! Ты меня прогнал! Ты меня не любишь! — попытался вырваться Женька.

— Я задал вопрос, дав тебе выбор.

— Нахуй мне не сдался твой выбор! Отстань! — заорал мальчишка, ударив Павла кулаком в плечо.

— Не смей так со мной разговаривать! — со всей силы тряхнул его Никольский.

— Как хочу, так и разговариваю! — заорал Женька. — Ты мне кто теперь? Ты же отказался! — сколько негодования и обиды было сейчас в голосе. — Выгнал меня к нему! Чтобы он снова надо мной издевался. Я хочу его, да, хочу, блядь! Трахать его и сосать ему. Трахать, но не жить с ним! Ай!

Женька получил сильную оплеуху. Голова мотнулась в сторону.

— Какая же ты развратная блядь, — Пашка сжал голову мальчишки, прожёг его тяжёлым взглядом, затем погладил большим пальцем покрасневшее место удара. Именно этого Никольский добивался: чтобы его нижний наконец-то открыл свои тайные желания. Но надо было вовремя прекратить истерику парня.

— Нет. Я не такой, — тут же сдулся Женька. Весь его воинственный пыл куда-то пропал, он выглядел растерянным и несчастным.

— Ты будешь моей личной блядью. Я тебя никуда не отпущу, — отрезал Павел. — Будешь делать, что я разрешу и что прикажу. Ты понял?

Женька неуверенно кивнул, не уловив в интонации угрозы, раздражения или осуждения. Слова лупили по сознанию, но решительный взгляд мужчины говорил о том, что Женька ему нужен.

— Я тебя люблю и хочу, чтобы ты жил со мной. Люблю. Ты слышишь? — Павел всё ещё не отпускал, надавливая пальцами на виски, словно пытался проникнуть в мозг и зафиксировать в сознании парня, что тот принадлежит ему. Именно к этому стремился Женька, и Никольский это отлично понимал. — Ты мой. Мой нижний. Повтори.

— Я твой нижний. Твой, — Женька улыбнулся как-то вымученно, словно ещё до конца не веря, что после всей выданной им тирады его не оттолкнули, а напротив, Павел хочет оставить его возле себя. — Но Доминант же тоже может выйти из отношений? — с беспокойством в голосе спросил парень.