Пашка, оторвавшись от текста, оборачивался, видел сабмиссива, уютно свернувшегося клубочком, улыбался и уносил своё сокровище на кровать в другую комнату, а когда просыпался ночью на любимом диване, то частенько обнаруживал, что спит снова не один. Женька закидывал на него руки, ноги, голова лежала на плече любовника, а иногда мальчишка вообще водружался сверху, а наутро бормотал, что Пашка спал посередине дивана, двигать его было жалко, пришлось лечь, где было место, то есть на самого Пашку. Если Женька ляжет сбоку, вдруг свалится на пол.
Никольский не желал расставаться во своим ложем, к которому привык, а Женька не желал расставаться с Пашкой. И сколько мужчина ни ворчал, что Женька во сне его когда-нибудь придушит, мальчишка упорно громоздился на Никольского, как ворона на гнездо. За год Павел уже и сам привык пробуждаться полуобездвиженным, ибо на нём сладко сопел Полунин, или просыпаться вообще от того, что его член был накрыт горячим ртом, или даже кончать, почти не просыпаясь, если выходной, или подминать Женьку под себя и трахать его с утра пораньше, если им нужно было потом идти на работу. Вариантов приятного пробуждения было несколько.
Встреча с Серёгой весь вечер не выходила у Женьки из головы. Он рассеянно пялился в планшет, но сосредоточится не мог. Перед глазами стояли картинки, где они словно сливаются втроём, когда кончают. Пашкина рука на члене Женьки, а сверху рука Короля. На миг показалось, что они близки, что не было никакой измены Серёги, не было их скандалов, не было всех измывательств. Женька хорошо помнил, каким он мог быть внимательным, но перед тем, как они расстались, Серый всё больше проявлял свою сущность, а Женька уже не знал, что делать, и приходил в отчаяние.
За год его настроение от «ненавижу, сгинь навсегда» изменилось на «что-то без его встрясок скучно, если он долго не звонит». Женька начинал сердиться уже на то, что Серёга его забыл. Его бесила сама мысль, что у мужчины может быть кто-то другой и не просто для «потрахаться». Вдруг он в кого-нибудь влюбится по-настоящему? Серый не говорил ему больше о любви, и вроде бы надо было его совсем отпустить, не лезть в его личную жизнь, наплевать на то, есть ли у него кто-нибудь, и жить своей жизнью с Павлом.
Вот только Женька не умел не изводить себя. Ему нужно было основательно намучиться самому, истерзаться сомнениями, подозрениями, поставить всех на уши, успокоиться от слов тех, кто попытался его утешить, найдя нужные доводы, и обидеться на тех, чьё мнение с его не совпадало, перестать им звонить, писать, потом на всё это забить, насобирать новых впечатлений и полезть к тем, на кого когда-то дулся, как ни в чём не бывало. Жизнь вокруг него всегда кипела, долго находиться в состоянии покоя он не любил, встряски придавали ему жизненный тонус, заодно он снова успевал приходить от чего-нибудь в ужас, клялся, что больше ни с кем общаться не будет, вырубал лички, телефон, мотался по квартире с видом великомученика, на работе делал скорбный вид и был рассеян. Девушки его утешали, менеджер баловала и частенько шла на уступки при составлении графика, трепала за щёки и грозилась усыновить. Он ржал, что она слишком для этого молода. Настроение его быстро менялось от «пошли все нафиг» до «я соскучился по всем вам!» в день по несколько раз.
Уползал Женька в свою раковину только после более серьёзных инцидентов, а поскольку в нём удивительным образом сочетались деликатность и умение чувствовать людей с эмоциональной напористостью и принципиальностью, то конфликты у него бывали. Это его сильно огорчало. Он плёлся к Пашке, жаловался, что его никто не любит, получал заверение, что всё как раз наоборот, просто у людей тоже есть своё мнение и настроение, но если он захочет, то может с ними помириться.
Женька тихонько приоткрыл дверь Павла. Тот с головой ушёл в работу. На столе лежала тетрадь. Та самая, с паролями. Женька, увидев её, мечтательно улыбнулся, вспомнив один эпизод…
Как-то раз Никольский оставил тетрадь на своём столе, не убрав её с глаз вездесущего паренька. Жека, войдя в комнату Верхнего, увидел её. Полунин сунул туда свою любопытную носопырку, обнаружил пароли. Стало жутко интересно, с кем Павел переписывается. Он быстро ввёл нужный пароль, открыл его страницу, но тут же дёрнулся и отпрянул от монитора. В дверях стоял хмурый Никольский.
— Я просил сюда не лезть? — Павел отстранил мальчишку от компьютера, вышел со своей страницы.
Женька побледнел, а руки предательски затряслись. Его поймали с поличным. Как он не услышал Пашины шаги?
— Я уже неоднократно тебя предупреждал! — густые брови сдвинулись, между ними появилась складка.
— Я не хотел! Это больше не повторится, обещаю! — выкрикнул Женька и метнулся к входной двери, ибо Никольский был рассержен не на шутку, и мальчишка буквально кожей это чувствовал, но Пашка его перехватил. Тут же стянул с вешалки шарф, припёр Женьку к стене. У мальчишки сбилось дыхание, глаза расширились от страха, кровь застучала в висках. Никольский увидел этот взгляд загнанной в угол жертвы. Ноздри раздулись, мужчина сощурил глаза и заломил парню руки за спину, затем обмотал их шарфом.
Он потащил мальчишку на кухню, нагнул, уложив животом на большой стол, стянул с него штаны, вынул из брюк ремень. Женька слышал, как позвякивает пряжка ремня. Ноги словно отнялись. Оказавшись с голой попой и прекрасно понимая, что с ним сейчас будут делать, он по-настоящему перепугался и заверещал. Он кричал, что его нельзя бить, что у него вышло так случайно… Ни он, ни Пашка потом уже не вспомнили, что он орал ещё. Женька запомнил только ощущение тяжести тела Павла, когда тот зажимал его, не давая вырваться, жалящие удары по дёргающейся заднице, свои собственные крики, больше от страха, нежели от боли, и сильное эмоциональное возбуждение от опасности, перетёкшее в физическое.
Он сопротивлялся, пытался вырваться, но заведомо знал, что позиция слишком невыгодная. Возбуждало, что его прижимает именно Павел, от которого у Жеки сносило крышу. Заводило, что мужчина вышел из себя, что злится, и спровоцировал его на это он, Женька. Когда любопытный парнишка залез в тетрадь, он не предполагал, что тот реализует свою угрозу, но Никольский ненавидел, когда лезли в его личные вещи. Он неоднократно рассуждал о доверии, и Женьке хотелось его оправдать. Он понимал, что подвёл Павла. Парень в глубине души был согласен, что заслужил наказание. Вот только он сам от себя не ожидал, что порка, как наказание, его вдруг… возбудит.
Было жутко стыдно, что он повёрнут голым задом к Павлу. Мальчишка ощущал свою беспомощность. Мышцы ягодиц сжимались, тело пронзало судорогой. Женька осип, пока орал. Пашке надоело слушать его вопли, или он побоялся, что тот поднимет на уши весь дом. Мужчина попросту сделал импровизированный кляп из кухонного полотенца. Женька морщился от боли в ягодицах, при каждом ударе их поджимая, резко вскидывал голову после удара и непроизвольно водил языком по ткани. Потом, уже устав, подумал, что сопротивляться смысла нет, и разом расслабился. Где-то на периферии сознания отметил, что боль будто притупилась, и мальчишка вдруг поплыл.
Дыхание участилось, кровь прилила к лицу, выступившие слёзы высохли, сердце бешено стучало, а в паху налилось тяжестью.
Звонкий удар ремня. Сильное жжение. Тепло разливается уже не только по ягодицам, но и по всему телу, доходя до кончиков пальцев на ногах. Снова удар. Женька закрывает глаза и уже не кричит сквозь кляп, а протяжно стонет.
Пашка вдруг остановился, сообразив, что что-то не так. Он резко повернул мальчишку к себе, увидел его шалый взгляд. Стянул с него полотенце, ударил по щеке, пытаясь привести в чувство.
— Женя, ты меня слышишь?
— Да-а-а, — он выдохнул это так эротично, как заправская блядь, которую только что отъебали во все щели, а взгляд был невменяемым. Щёки разрумянились. Женьку покачивало. Пашка перевёл взгляд на его член и обомлел. Эрекция была налицо. Тёмно-серые глаза с расширившимися зрачками впились в такого податливого сейчас мальчишку. Павел, как дикий зверь, инстинктивно почуял свою добычу. Он ощутил единение даже на энергетическом уровне. Казалось, что сейчас их окутывал какой-то общий вихрь, между лопаток Никольского снова засвербело, обозначив, что сильные потоки энергии входят в его тело. Через руки он передавал это Женьке.
