Тут Вероника зашлась в громком кашле, поперхнувшись вином от услышанного.

– Нам мог помочь один-единственный врач в Москве. Только к нему на приём очередь – на десять лет вперёд, – не обращая на неё никакого внимания, продолжала Лена. – В общем, нереально попасть. Вот тут и выясняется, что новая зазноба моего Славика при помощи папы-министра может уломать этого доктора, и он нас примет вне очереди.

– Ну и как? Помогло лечение? – с искренним сопереживанием спросила Вероника, прокашлявшись.

– Ещё как! Ариэлла, может, и отставала в развитии, а сейчас всех сверстников обогнала! Уже чирикает, птичка моя. Бойкая такая, шустрая…

– Вся в маму! – ободряюще улыбнулась Марина, отметив про себя, что с приходом гостей перестала ждать звонка Гриши.

Ради этого и затевался, собственно, весь день рождения… Пока придумаешь праздничное меню, закупишь продукты, обзвонишь приглашённых, встретишь их и займёшь разговором, все лишние мысли сами собой испарятся. Друзья – лучшее спасение для одинокой женщины, коей она и являлась.

В отличие от Марины, Вероника нервно вертела в руках свой золотой айфон не в силах расстаться с ним хотя бы на пару мгновений. – А с мужем-то что? – спросила она Лену. – А ничего, – с деланным равнодушием ответила та. – Со мной не видится. К дочке интереса не проявляет. Как будто и не было его все эти годы рядом, как будто это всё мне приснилось.

Она крепко зажмурилась, по-детски придавив глаза ладошками, чтобы не заплакать.

– Ну, хоть деньги передаёт – уже хорошо, – оптимистично заметила Марина.

– Да ну, – отмахнулась Лена, – там такие деньги… Если бы не антреприза и дядя Сёма из Новосибирска, заплатила бы я сейчас за электричество в доме! Сама знаешь, во сколько в этом посёлке коммуналка обходится.

– Ну, ведь помогает же. Не то, что мой папаша, – возразила Вероника. – Вот тот меня в своё время бросил так бросил. По полной программе. Ни денег не было от него, ни его самого, хоть и жил неподалёку.

Она сделала паузу, отхлебнула немного вина, и, приняв молчание остальных за интерес к её истории, стала многословно рассказывать:

– Я родилась «по залёту». Папа под давлением родителей с обеих сторон, конечно же, женился на маме, но верность ей не хранил. А поскольку в те годы о презервативах мало что слышали, то ещё и периодически «баловал» всякими венерическими сюрпризами – то триппером наградит несчастную, то ещё чем похлеще. Однажды даже исхитрился ей юбилей испоганить – она у себя в тот день такие симптомы обнаружила, что не в кафе пошла отмечать, а в больницу помчалась, как ужаленная. Причём доктора у неё выявили гонорею и стали подозревать, что и меня папашка мог ненароком заразить – маленьких детей часто в постель берут. Да и посуда общая была, разумеется… Ох, как меня мучали этой проверкой «на вшивость»! Мать рассказывала, что в те годы, дабы диагностировать заражение на ранней стадии, неделю нельзя было мыться, много пить, а в рационе следовало оставить только солёные продукты. Я орала, чесалась, просила водичку. Представляете, каково было мне, трёхлетнему ребёнку? – Ой… – сочувственно пробормотала Марина. – Мы все жили в маленьком военном городке, где я родилась. А потом отец поехал в Москву поступать в академию, ну а мы с мамой – за ним, разумеется, как его семья. Родители сняли квартиру недалеко от Лосиного острова, мать устроилась на работу. Несколько лет они ещё промучались вместе, а потом всё-таки развелись. Конкретно за это я его никогда не осуждала. С матерью и правда жить было просто невозможно, я сама от неё сбежала в семнадцать. Только ведь отец и по отношению ко мне, к родной своей дочери, некрасиво поступил – велел нам обеим с мамой валить из Москвы восвояси к её родителям в Белоруссию. Потому что вернуться в наш военный городок, где мы жили до отъезда, было невозможно – тогда другие порядки были, до приватизации недвижимости ещё не додумались, и в квартире нашей благополучно поселились другие жильцы.

– И сколько же тебе было лет? – с вежливым интересом уточнила Марина. Не сказать, что детская трагедия словоохотливой гостьи сильно её взволновала, но долг хозяйки праздника велел ей быть внимательной и участливой.

– Семь, – охотно сообщила та. – Я уже ходила в первый класс. Знаете, родители так тяжело разводились… Мать на отца жаловаться пошла, требовать, чтобы коммунистическая партия СССР вернула своего нерадивого члена в лоно крепкой семьи. Проблем ему подкинула, в общем. Развод тянулся долго, мучительно, и всё это время они собачились, обвиняли друг друга. Мать швырялась вещами, он не вылезал из загулов, а я всё это наблюдала – куда было деться в малогабаритной однушке? Потом приходила в школу и заливалась горькими слезами на плече нашей классной руководительницы Тамары Георгиевны. Заглядывала ей в глаза и жалобно ныла: «А у меня родители развоооодяяяяятся…» И меня все жалели. Именно тогда, пожалуй, я и научилась врать. А точнее, придумывать и рассказывать разные небылицы. Например, после новогодних каникул, которые почти безвылазно провела дома, рядом с рыдающей матерью, я, даже глазом не моргнув, наврала всему классу, что была в Германии и даже во всех подробностях описала тамошние новогодние красоты – празднично наряженные рождественские ели, игрушки в больших магазинах (тогда слово «супермаркет» мало кто из нас знал), многоярусные кремовые торты и пряничных человечков. И откуда только взяла всё это? Ведь слаще морковки ничего не ела…

– Ты уже тогда чувствовала, как хорошо живётся при развитом капитализме, – усмехнулась Марина, подливая вина в бокал Вероники (похоже, кое-кто сегодня всё-таки поедет домой на такси).

– А мы со Славиком однажды тоже в Германию на Рождество попали, у нас как раз гастроли… – с мечтательным видом начала было Лена, но Вероника с досадой перебила её:

– Я закончу, если можно. Папа ушёл от нас, квартиру съёмную мать уже не могла одна оплачивать, поэтому мы либо должны были тихо свалить из Москвы, как он и хотел, либо у кого-то в приживалках остановиться. И мы стали тихонько обитать в школе, где мама работала. Директор разрешила, она очень сочувствовала нашему незавидному положению. Впрочем, всё равно это было нелегально, приходилось постоянно прятаться – не зажигать по вечерам свет, в туалет бегать, лишь когда уроки у детей закончатся. Ну, про душ я даже не говорю. Раз в неделю ходили в баню неподалёку. А отец даже не пытался помочь. Сразу завёл себе другую семью, детей настрогал, заботился о них, а на меня попросту положил…

– А разве писательницы изъясняются так нелитературно? – неприязненно фыркнула Лена, которой не понравилось, как бесцеремонно повела себя с ней Вероника. – От кого угодно, но от вас такие выражения…

– Изъясняются, ещё как! – воскликнула Марина, пытаясь сгладить впечатление от Лениной резкости. – Ты разве не знаешь, как Пушкин матом ругался? Через слово буквально… – Но то был мужчина, – Лена сверкнула глазами. – Ну, положим, как я «нелитературно изъясняюсь», вы ещё даже не слышали, коли уж мы снова на «вы», – холодно отреагировала Вероника. – А если я и матерюсь, то красиво, используя многосложные выразительные конструкции. Так что матюки матюкам – рознь. И вообще мат – это исконно народный способ самовыражения, ничем не отличающийся от иных расхожих методов передать свои мысли и эмоции.

– Ну, всё, всё… загрузили по полной! – с досадой замахала руками Лена. – Делайте, что хотите, – материтесь, пишите книги, хоть голышом по Красной Площади бегайте. Мне всё равно. Давай лучше, Марина, за тебя выпьем – как думаешь?

Лена потянулась хрустальным фужером к Марине, Вероника присоединилась, и они слаженно и звонко чокнулись бокалами. Несмотря на то, что все трое старательно улыбались друг другу, атмосфера была безнадёжно испорчена.

В дверь снова постучали, и на пороге дома, топая ногами, чтобы сбить налипший на подошвы снег, появились две дамы.

Первая, что была повыше, держала в правой руке благоухающий букет белоснежных лилий, а в левой – подарочный пакет с логотипом салона красоты. Вторая гостья прижимала к груди довольно большую картину в раме, затянутую несколькими слоями матового полиэтилена.