– К тебе! – захихикала Виктория первая. Она – то знала, что такие обещания никогда не исполняются. По-крайней мере, – такими, как она.

– К тебе, – беззвучно, мысленно произнесла Виктория вторая.

Он услышал. Они встретились взглядами, и этого было достаточно. Они вообще больше говорили глазами, чем другие люди словами. В силу того, что Арсен не мог, – мешал проклятый дефект речи, – говорить так, как хотелось сказать; а она старалась не выделять его среди других учеников, или хотя бы не показывать этого… Говорили односложно; даже не шепотом, а легким артикуляционным движением и взглядом. Может, потому и возникла эта невозможная, немыслимая любовь; когда говорят души, минуя речь…

Он улавливал ее шаги, ее голос; он судорожно выдумывал предлоги побежать за ней, чтоб хоть на мгновение оторваться от остальных, – и выдумывал их весьма быстро и изобретательно: то "книжку забыли", то "перчатку подать"… Хоть миг, – наедине, или почти наедине; хоть чуточку дольше удержать ее прохладные пальцы в своих; скользнуть легким, как движение мотылька, поцелуем по щеке…

Однажды у него получилось поцеловать ее в губы. Случайно это вышло, или нет , – он и сам не знал.

Последние дни перед отъездом Виктория ходила, как во сне; думала о чем-то своем… В тот раз она сидела (какие-то несколько минут), одна в классе; ожидала Асю с дополнительного занятия; а он быстрее всех примчался со столовой. Не до еды ему было… А судя по тому, что Виктория с каждым днем становилась все прозрачней, – и ей тоже. Он сел рядом, а она даже не заметила, кажется; она словно спала. Он осмелился приобнять ее, вернее, – едва коснуться теплых шелковистых прядей волос и светло-бежевой шали… Тогда она вздрогнула, резко обернулась, и… ее губы оказались в опасной близости, – в нескольких миллиметрах, – от него; а он, вместо того, чтоб вежливо отодвинуться, – сделал этот шаг вперед. Мгновение. Боже! Правда?! Или нет?! И тут же он отскочил от нее, как ошпаренный; и очень вовремя, потому что в тот самый миг дверь открылась, – вошла Виктория первая и ребята.

Ему ужасно хотелось расколотить что-нибудь, или биться головой о стенку… Вовремя подвернулся Пашка, с которым они частенько шутливо дрались; а на этот раз Арсен намял ему бока довольно сильно. Надо отдать должное, Пашка не ябедничал…

А Виктория так и осталась сидеть, внешне совершенно спокойная. Даже Арсену не было заметно, что пол и потолок в ее глазах медленно менялись местами, и ей казалось, что она падает, падает…

…Она уезжала.

– Скучать-то хоть будешь? – спросила вроде бы с улыбкой.

– Конечно… – шепотом.

И все. Большего сказать нельзя. Он называл ее: Вы, Вы! Без имени… К чему имена? Она такая одна. Вы, Вы! – запаленно, хрипло, шепотом…

– Не понравились девочки? Не впечатлили? – сокрушался Астарий.

– Не то, чтобы не впечатлили, – усмехнулся Он. – Телесные ощущения потрясающие. Но, – это всего лишь физическое удовольствие, временное. А девочки… как девочки… хуже, лучше. Не знаю.

– Мда… Не отошел ты еще… от своего бытия достаточно далеко. Глушит оно все. Сам не сознаешь, но все другие кажутся тебе разноцветным месивом. Да, сын мой, глубоко в тебе эта заноза засела…

– Сын мой? – иронически проговорил Он. – Так ты, оказывается, – святой отец?

Восковой подбородок Астария мелко затрясся:

– Сын мой, мне довольно долго приходилось изображать из себя кого-либо… а чей облик мне подходит более всего? Политика или поэта-декадента?

– Ну да… Если уж… приходится выбирать… лучшее из худшего; то священник, – самое подходящее. Оборванный папист, пожалуй…

– Я космополит, – с горделивой усмешкой изрек Астарий.

– Ага… православный батюшка, ксендз… В конце концов, – старый раввин тоже ничего! Пейсы отрастить только… А вот на муллу никак…

– Да… вот и вырос мальчик, – посерьезнел старик. – слышала бы тебя Виктория, – не поверила бы… Виктория – учительница.

– А их было две?

– Кого?

– Виктории?

– Почему?

– Ты же уточнил: Виктория – учительница. Значит, была и другая.

– Господи, их было много… Разных. В каждой жизни полно разных людей и имен. Что тебе это дает? Виктория, Стелла, Кристина, Анна… Даже Мухабарт Абдуллаевич и Ибрагим. Ну и что? Вспомнил кого? Полегчало?

– Не-ет… Только странно… Я в этой стране жил?

– Да, а что?

– Имена все… космополитичные.

– Модные имена… Наталья…

– Наталья? Вот здесь – чувство какой-то вины…

– Возможно. Дальше что? Что ты зацикливаешься на этом? Тебе дана власть, свобода, возможность наблюдать их всех. Свысока. Играть в свои игры, искушать и веселиться. Смертные сказали бы… для вас это должно быть похоже на то, чтобы быть Богом!

– "Для вас"…

– Что?

– Ты сам все еще причисляешь меня к смертным.

– Я оговорился! Потому что ты упрям, как сто ослов, и цепляешься за мелочи, как они… Какое значение имеют имена?!

– Почему ты не хочешь, чтобы я знал, что было со мной? Кажется, я уже выполнил много заданий!

– Потому что это тупик! Нельзя цепляться за прошлое, а особенно в твоем случае! Ты должен быть свободен!

– А ты? Тоже все забыл?

– Я – другое дело… Слишком давно это было. Возможно, у меня и не было никакого прошлого.

– Или тебе это внушили.

Астарий резко дернул головой, сверкнул глазами… Повисло неловкое молчание.

– Забываешься, щенок, – тихо произнес он через какое-то время. – Я – спать. А ты полетай, побудь… благородным идальго в средних веках, например.

– И такое возможно? – изумился дух.

– Все возможно. Все – тебе во благо… Ты же дух, какая разница, в каком времени вселиться в чужое тело и душу…

…

– Вернулся? Набрался ума – разума; галантности, чести, хитрости?

– Набрался…

– Поделишься?

– Нет. Я же набрался ума – разума, синьор, – в голосе духа звучала улыбка. Раз можно и вот так… во времени… – Может, мне просто слетать туда? В свое тело?

– Нет! – резко вскричал старик, и глаза его вспыхнули желтым огнем. – И так бед натворил! Пойми, кретин, своим исчезновением ты освободил и вас, и ее, и… других людей, причастных к этому.

– И оставил в ее сердце пустоту…

– Да откуда тебе знать это?! – затопал ногами Астарий.

Дух помолчал. Он вздохнул бы, если б был человеком. Затем произнес:

– Если существовало "мы", то не мог один из нас исчезнуть, не оставив другого с пустотой и болью в душе…

– Верно, – погрустнел Астарий, и шумно вздохнул. – Но так лучше. Эх… Ничего не остается, как дать тебе то, чего ты бы желал, но это будет болезненно. Зато выбьет прошлое. Оставит его в прошлом. Хоть и не по правилам, но пусть так, не то ты из меня душу вынешь. Лети, малыш… Вспомни свой "звездный" опыт.

…

Я вновь оказался на сцене. Но что это была за сцена! После огромного современного столичного зала с огнями, спецэффектами, великолепной акустикой и фонограммой, и тысячами влюбленных мерцающих глаз в темноте. Всего лишь жалкий Дом культуры в районном центре. Бархатный бордовый занавес, подсвеченные простыми прожекторами деревянные подмостки; немного острых зеленых лучей для большей зрелищности; два гитариста и один ударник позади меня.

Здесь не было никакой фонограммы, что оказалось даже весьма приятно. Пел я сам, под собственную гитару. Черную, как и прошлый раз. Одет я был тоже во что-то черное, кожаное, заклепочное. А выступление наше показалось мне куда лучше, чем в прошлый раз; я буквально рвал душу и голос (я и не знал, что у меня может быть такой голос). И песня была моя собственная, – я это чувствовал; слова и мелодия ощущались родными, личными, созданными мной.

А вот зрители отличались лишь количеством. Волны влюбленности и восторга обдавали меня так же, как и в первом моем "выходе" на сцену…

Последний аккорд… Зал замер. Я стоял, расставив ноги в черных сапогах, опустив гривастую голову и устало улыбаясь. В ушах (настоящих!) еще звенело, руки еще держали аккорд. Зал взорвался аплодисментами; ко мне устремился людской поток, кто-то нес цветы, кто-то – воздушные шары; а кто-то пиво. Я наклонялся, благодарил, принимал подарки, снова благодарил… Призывно смотрели девичьи глаза; мерцали яркие, томные улыбки. Голову даже закружило. Такое разнообразие женской красоты! Многие казались очень привлекательными, как… разного вида конфеты в красивых фантиках.