Ульяна ворчала, потому что с каждым часом ее затея казалась ей самой все более безумной. Лететь за тридевять земель, надеясь встретиться с мужчиной, с которым обменялась парой ничего не значащих фраз, – на такое была способна только авантюристка, которой было нечего терять в этой жизни. Ульяна к таким особам себя никогда не причисляла. Ведь у нее были дом, работа, подруга Мила…

– Да вот, пожалуй, и все, – подводил итог неугомонный Дэнди, жаждущий отправиться в путешествие. – Если, разумеется, не считать меня. И ты, в самом деле, считаешь, что тебе есть что терять? Что все это не стоит надежды обрести смысл жизни, который был тобой утерян ты уже и сама не помнишь, при каких обстоятельствах и когда?

– С тобой я рассталась бы без сожаления, – огрызалась Ульяна. Но в глубине души она признавала его правоту. Уже много лет она жила без всякого смысла, крутясь как белка в колесе, не вспоминая прошлое и не задумываясь о будущем. Просто жила, потому что когда-то появилась на свет и должна была просуществовать некоторое количество лет, прежде чем кануть в небытие, в ту же мрачную бездну, из которой появилась, так и не поняв, зачем и кому все это было надо. Встреча с таинственным незнакомцем давала ей шанс изменить свою жизнь и кое-что понять. Во всяком случае, она на это надеялась. Но скрывала это даже от Милы, опасаясь, что ее подруга, какой бы легкомысленной та ни казалась, признает ее не только авантюристкой, но и сумасшедшей. Еще не так давно она и сама бы так сделала, расскажи ей подобную историю та же самая Мила.

– Да, я точно сошла с ума, – призналась самой себе Ульяна после бессонной ночи накануне вылета. – Завтра… – Она взглянула на часы, которые показывали пять часов утра, и поправилась: – Вернее, уже сегодня скажу Абраму Осиповичу, что меня надо отправить не в Америку, а в психушку.

Но, представив во всех жутких подробностях, как ее в машине «скорой помощи» увозят в сумасшедший дом, где надевают на нее смирительную рубашку и запирают в палате с другими безумцами, она все-таки передумала откровенничать с Абрамом Осиповичем и начала собирать дорожную сумку, неизменную спутницу всех ее путешествий. Задача осложнялась тем, что помимо привычных, необходимых в дороге вещей Ульяна хотела впихнуть в нее пару нарядных платьев и красивых туфель, сама не понимая, зачем. Но объем сумки этого не позволял. И надо было решать, что на этот раз оставить дома – ноутбук или пижаму, в которой Ульяна обычно спала даже летом. После долгих размышлений Ульяна рассталась с пижамой.

– То ли еще будет? – горестно вздохнула Ульяна, застегивая туго набитую дорожную сумку. Она чувствовала себя чуть ли не Мессалиной при мысли, что ей придется спать обнаженной. Но на раскаяние времени не оставалось. В дверь уже звонила Мила, которая вызвалась проводить ее до аэропорта. Как подозревала Ульяна, на тот случай, если она в последнюю минуту все-таки надумает увильнуть от полета. Иногда обычно беспечная Мила бывала раздражающе-предусмотрительной.

– Такси подъедет уже через полчаса, – ахнула Мила, увидев, что Ульяна еще не одета. – Ты о чем думаешь, подруга?

– Ни о чем, – слукавила Ульяна, не решаясь признаться, что весь последний час ее мысли были заняты распутной древней римлянкой.

– А надо бы начинать думать, – заявила Мила и съязвила: – В твои-то годы!

– Скажи честно, – спросила хорошо знающая свою подругу Ульяна, – ты имеешь какие-то виды на мою квартиру?

– Если ты не против, – смутилась Мила, застигнутая врасплох. – Понимаешь, мой папенька прилетает на днях в Москву со своей новой женой. А она мне в дочери годится. Представляешь, какой ужас?

– Угу, – скептически хмыкнула Ульяна.

Она знала о свойственной Миле привычке все преувеличивать, как и о том, что та не может простить своего отца. После смерти матери Милы он не только не дал обета безбрачия, а, наоборот, начал часто менять жен. Ульяна подозревала, что поступал он так потому, что любил только мать Милы, а все остальные женщины ему были просто безразличны. Он искал в них черты любимой женщины и не находил, а потому легко и быстро расставался с ними. Но Мила не хотела в это верить. И всячески избегала отца, когда он изредка возвращался из дальних стран домой. Ульяна не одобряла ее в этом. Возможно, потому что сама она избежала подобной ситуации. Она была поздним ребенком, и ее родители давно уже умерли. Они ушли в мир иной почти сразу один за другим, не успев, или не захотев, во что верила Ульяна, найти утешение в другом браке.

А Мила тем временем вкрадчиво продолжала:

– Вот я и подумала, что пока ты в командировке, я могла бы пожить у тебя. Буду кормить твоих рыбок, поливать цветы, чтобы не засохли…

– У меня нет никаких рыбок, – сказала Ульяна. – Тебе бы надо это знать. А последний цветок засох ровно год тому назад, когда мы с тобой месяц отдыхали в Геленджике. Но все равно живи.

– Какая ты добрая! – личико Милы засияло из-под густых темно-каштановых прядей волос, словно утреннее солнышко выглянуло из-за грозовых туч. И тут же снова приняло озабоченное выражение. – А теперь живо собирайся, а то опоздаем на рейс!

– Вот и делай после этого добро людям, – вздохнула Ульяна. – Неблагодарная!

Только благодаря стараниям подруги Ульяна не опоздала на рейс, на что она втайне рассчитывала. В аэропорт они приехали за пять минут до окончания регистрации. А вскоре самолет с Ульяной на борту пробежал по взлетно-посадочной полосе аэропорта Шереметьево и взмыл в воздух, намереваясь преодолеть почти восемь тысяч километров, чтобы через несколько часов доставить ее в международный аэропорт имени Джона Кеннеди.

«На другой континент, в другую страну, в другую жизнь…», – эта внезапная мысль прогнала на мгновение сонный туман, уже почти окутавший сознание Ульяны. Но сказалась бессонная ночь, и она, уютно свернувшись калачиком в мягком кресле, снова окунулась во мглу…

Нью-Йоркский аэропорт показался Ульяне гигантским муравейником, в котором она чувствовала себя личностью не более, чем муравей-солдат, марширующий в одной из шеренг многомиллионной армии насекомых. Она была рада, что пробыла здесь недолго.

В сравнении с ним аэропорт Pitt-Greenville выигрывал в плане индивидуальности, но могло создаться впечатление, что пока Ульяна летела из Нью-Йорка в Гринвилл, над Джорджией пронесся ураган, обезлюдивший этот штат. Либо весь мир преобразила глобальная катастрофа. Если бы на это принимали ставки букмекерские конторы, то Ульяна поставила бы на Джорджию, которую ей было не жалко.

В Москве Мила по интернету заказала в одной из гринвиллских компаний такси автомобиль, который должен был ждать Ульяну в аэропорту сразу после посадки самолета. Но, еще не выйдя из здания аэропорта, она увидела молодого мужчину в униформе, который стоял на пути потока пассажиров и держал перед собой табличку с надписью: «Ulyana Ruskova». Ульяна с облегчением вздохнула. Почти сутки назад она вылетела из Москвы, и очень устала. Физическое и нервное напряжение вымотали ее, она едва передвигала ноги.

– Это я Ульяна Рускова, – подойдя к мужчине в униформе, сказала она. – А вы, как я понимаю…

– Питер Брокман, – представился тот, радостно улыбнувшись. – Ваш Вергилий в том аду, который представляет собой Гринвилл в это время года. А по совместительству водитель такси.

– О! – невольно воскликнула Ульяна. Водитель такси, знающий Данте – такую диковинку редко встретишь даже в Москве, а здесь – забытый Богом и многими людьми Гринвилл. Было чему удивляться.

Питер Брокман понял ее восклицание, и его улыбка стала еще шире.

– Не удивляйтесь, – сказал он. – Я не только водитель такси, но еще и студент по совместительству. Учусь на третьем курсе Гуманитарного колледжа Восточно-Каролинского университета. Так что Вергилий – это мой будущий хлеб в некотором смысле. Я собираюсь преподавать литературу. Если повезет, то в университете.

Питер Брокман был не только молод, образован и умен, но и хорош собой внешне – высокий, светловолосый, спортивного телосложения. Если бы Ульяна встретила его несколько дней назад в Москве, то, несомненно, заинтересовалась бы им. Но после посещения Новодевичьего монастыря ее во всем мире интересовал только один мужчина. И его здесь не было.