Спустя несколько минут капитан появился у вагона. Шинель, шапка-ушанка и черная борода его были покрыты инеем. Он был похож на деда-мороза.

— Все готово к штурму, товарищ майор. Но боюсь, что без движения наши люди могут окоченеть к утру. Чертовский мороз, да еще этот «северянин» проклятый прямо насквозь пронизывает, — комбат зябко поежился, тихо крякнул и посмотрел в небо.

— К утру, наверное, будет еще холоднее. Видите, как ясно светят звезды?.. Ого, что это?

Мы прислушались. С запада донеслась отчетливая канонада.

— Что бы это значило? Неужели наши приближаются? — сказал капитан.

Да, сомнений не было — работала наша родная «катюша». Я доложил об этом командиру полка, а тот, в свою очередь, комдиву.

Капитан оживился и побежал в батальон.

К утру мороз усилился, но гвардейцы не замечали его — их согревала близость победы.

Над вершиной Мамаева кургана медленно занимался рассвет. А снизу, от Волги, тянуло густым туманом. Я позвонил Кулаеву.

— Как себя чувствуете?

— Все в порядке! Бойцы с нетерпением ждут, когда заговорит наша артиллерия. Противник ведет себя спокойно. Не подозревает о наших планах. Перед нами лежит черное, изрытое минами и снарядами поле. Минуточку, товарищ майор… — Капитан оборвал разговор.

— Что там случилось? — спросил я комбата, когда он снова заговорил.

— Понимаете… Я даже не знаю, как вам коротко объяснить. Вдруг мне доложили, что левее нас какое-то подразделение штурмует немецкое проволочное заграждение. Я присмотрелся и сквозь туман действительно увидел 45-миллиметровое орудие, у которого наводчик припал к окуляру. В нескольких метрах от него станковый пулемет с пулеметчиком, а в стороне, стоя на коленях, боец изготовился метнуть гранату. Двое лежат у самой проволочной паутины… — капитан на секунду умолк.

— А дальше что? — нетерпеливо спросил я.

— А дальше, сколько я ни смотрел, они так и продолжали лежать без движения, припорошенные снегом.

— Ну что ж, Григорий Афанасьевич, что не успели сделать те воины, сделаем мы. Будьте готовы, через три минуты заговорят «тульские самовары» (так бойцы называли минометы)…

Ровно в назначенное время в небе появились темно-зеленые «илы» и серебристые бомбардировщики. От их бомб и залпов тысяч орудий и минометов с левобережья дрогнул утренний воздух, а склоны высот и оврагов, занятые врагом, покрылись черными пятнами. Всюду слышалось «ура». Все войска действовали по строго согласованному плану в направлении Городища, откуда все отчетливее и слышнее доносился неумолкаемый грохот артиллерии наступающей 21-й армии Донского фронта.

Батальон Кулаева двинулся на вражеские проволочные заграждения, опоясывавшие Мамаев курган.

Вначале казалось, что гитлеровцы без боя решили оставить эту «злополучную» высоту, за которую положили не одну тысячу своих солдат и офицеров. Без единого выстрела они подпустили батальон к проволочному заграждению, а потом уже открыли огонь.

Два солдата были ранены. Любимица батальона санинструктор Наташа — маленькая хрупкая девушка (фамилии ее не помню) — стащила раненых в воронку, перевязала. Одного из них положила на волокушу, потащила под гору.

— Куда ты, Наташа, ложись! — крикнули ей.

Но было уже поздно. Мина разорвала в клочья волокушу, а девушку швырнула в воронку.

— Наташу убили! — разнеслось по батальону.

Два бойца бросились к девушке.

— Наташа, Наташа! — окликнули они разом.

— Я здесь! Кого-то перевязать надо? Я сейчас… — отозвалась девушка ослабевшим голосом, пытаясь подняться, и упала лицом на землю. На ее шинели, под правой лопаткой, быстро увеличивалось алое пятно.

— Давай скорей бинт! — сказал гвардеец постарше, обросший рыжей бородой, прижимая ладонями липкую шинель на плече и груди девушки.

— Есть бинты..

— Теперь сними с нее шинель, да так, чтобы ей не было больно. Лучше разрежь…

— Так она же замерзнет потом без шинели.

— Свою отдам, — возразил старший, глядя на побледневшее лицо девушки, и сам принялся резать на ней одежду.

— Ух, как тебя угостили, Наташенька. Ну, ничего, доченька, крепись, до свадьбы заживет…

Широко раскрыв голубые глаза, девушка молча смотрела в небо.

Гвардейцы перевязали ее бинтами, окутали своими шинелями. Рыжий сказал:

— Ты оставайся с ней, а я к ребятам, — и пополз к товарищам.

Тем временем на НП поднесли раненого. Весь в бинтах, он тяжело стонал.

— Кого принесли? — спросил я.

— Разведчика. Славку Белова.

— Славку?! — вырвалось у меня, и я бросился к нему. — Дорогой мой, как это ты не уберег себя?

— Осколком мины, товарищ майор, — дрожащим голосом ответил Белов, и глаза его наполнились слезами.

— Крепись, Слава, в госпитале поправишься, и мы еще повоюем.

— Это верно, да только убывать отсюда, когда наши подходят с запада… Обидно… — Славка всхлипнул.

— Несите его, ребята, — приказал я, обняв худенькие Славкины плечи и крепко поцеловав его в обескровленную щеку.

А солдаты, преодолев проволочные заграждения, уже завязали бой в траншеях врага. За траншеями, совсем рядом, круто поднималась выпуклая вершина Мамаева кургана. Из-за нее взошло солнце. Оно осветило заснеженную приволжскую равнину. По ней, развернувшись широким фронтом, с запада шли советские танки и боевые порядки пехоты.

— Наши! Ура! Наши идут! — загудело по всему склону горы. В воздухе замелькали шапки и рукавицы.

Гитлеровцам явно не по душе пришелся наш восторг. Они усилили артиллерийский и минометный огонь, оказывали бешеное сопротивление в траншеях. Но наши воины с удесятеренной энергией штурмовали их окопы и дзоты.

2-й и 3-й батальоны решительными ударами выбили гитлеровцев из ряда траншей у Тира, за железной дорогой и, оставив там небольшое прикрытие, двинулись навстречу приближающейся группе воинов Донского фронта.

После короткого знакомства наши комбаты и представитель политотдела майор Л. П. Корень вручили встретившемуся подразделению Красное знамя.

Встреча превратилась в немноголюдный, но бурный митинг. Незнакомые солдаты, пропахшие пороховым дымом и потом, крепко обнимались, хлопали друг друга по плечам. В их глазах сверкали слезы. Слышались возгласы: «Привет гвардейцам Родимцева!», «Смерть фашистским оккупантам!», «Да здравствует наша победа!»

Наблюдая со своего НП, я докладывал обо всем этом Панихину. А спустя какое-то время он сообщил мне, что соединились с частями Донского фронта и воины 39-го и 42-го полков, и попросил меня спуститься на КП полка.

Соединившиеся у Мамаева кургана войска Донского фронта и 62-й армии разрезали окруженную фашистскую группировку на две части. Одна из них оказалась южнее Мамаева кургана, в центре города, со своим главнокомандующим Паулюсом; другая — севернее кургана. Ее-то, другую, нам и предстояло добивать.

Сразу же после встречи с войсками Донского фронта 34-й полк перебросили под южный склон высоты 112,0, которую опоясали три яруса вражеских дзотов и траншей. Система огня у них была построена так, что нижняя группа дзотов защищалась перекрестным огнем пулеметов, расположенных в среднем и верхнем поясах. Целый день полк штурмовал курган, но безуспешно.

Наступил морозный и темный вечер. Капитан Кулаев подошел к командиру полка.

— Разрешите мне, товарищ подполковник, попробовать ночью захватить один из вражеских дзотов? Я возьму с собой не больше трех солдат.

Панихин подумал и разрешил.

Всю ночь капитан ползал в снежных сугробах в обороне противника, а на рассвете явился с фашистом чуть ли не двухметрового роста.

— Какой там был интересный момент, — рассказывал Кулаев. — Мы вошли в их дзот с тыла по траншее. Этот верзила, — комбат указал на гитлеровца, — сидел у пулемета, уткнув рыло в амбразуру. Другой подбрасывал чурки в «душегрейку». В темноте принял нас за своих, стал докладывать мне. А этот обернулся да как заорет на него. По-видимому, сказал: «Дурак, кому ты докладываешь?» Тот сразу выхватил из ножен кинжал, а я как засветил ему пистолетом в висок, он и отдал концы. Тем временем два гвардейца справились с другими пятью гитлеровцами, лежавшими на нарах. Ну, а у этого потом и язык отнялся, стоит и икает. А я думаю: икай себе, только не кричи, для надежности дал ему подзатыльник и повел сюда.