(Умберто сыграл две мелодии, слившиеся гармонично в одну – рефрен их любви.)

В компании четырех друзей детства Александр покинул родную деревню и отправился на север, где вступил в полк, стоявший у асиенды[19] Те́хас, незадолго до того захваченной мексиканской армией. Гринго[20] взяли верх в двух решающих сражениях, и командир Александра, капитан Хесус Гарсия, понимал, что для победы над тексиканцами необходима уловка, хитрость.

Его план был прост. Александру и четверым его друзьям предстояло спрятаться на горном перевале, которым пользовались вражеские связные, и убить вестовых, прежде чем те достигнут тексиканского форта. Как человек образованный, знающий испанский и английский, Александр должен был подделать документы с тем, чтобы гринго, найдя тела, получили ложные сведения. Солдаты сомневались, что сумеют успешно выполнить поручение, но война близилась к концу, и такие отчаянные предприятия в ту пору были делом обычным.

(Сыгранная Умберто медленная нисходящая мелодия подчеркнула падающий боевой дух Мексики.)

За день до выступления Александр получил недельной давности известие от Габриэлы, писавшей, что у нее случился выкидыш. Бедная женщина завернула крохотное тельце мертвого сына в накидку, похоронила на заднем дворе и украсила могилку галькой, которую собрала на дне реки, где они с Александром в свете луны обменялись когда-то первым поцелуем.

(Умберто сыграл мелодию их любви.)

Александр попросил капитана Хесуса Гарсию дать ему увольнительную на два дня. Он надеялся, прежде чем отправиться с безнадежной миссией в горы, съездить в деревню, утешить скорбящую жену и зачать другого ребенка. Но старший офицер ожидал, что в ближайшие дни через перевал проследует отряд тексиканских связных, и отказал солдату.

(Музыкант резко ударил по струнам и тут же зажал их. Внизу, под эшафотом, стояли двадцать семь слушателей, каждый из которых по-своему переживал излагаемые события.)

Александр отправил жене письмо, в котором просил ее поехать на север и укрыться в заброшенном амбаре в восточной части асиенды. Он знал, что Габриэла получит сообщение не раньше чем через шесть дней.

(Длинные ногти Умберто подстегнули ритм.)

Александр и четверо его друзей ушли на перевал, где им предстояло поджидать в засаде тексиканских связных. Неприятельские курьеры появились лишь через две недели – тридцать один бледнолицый гринго.

(Исполнитель неистовствовал; толпа из тридцати одного слушателя замерла и притихла.)

Хотя враг и имел шестикратное преимущество, команда Александра, вооруженная лишь старыми пистолетами и ножами, атаковала отряд. Половина бледнолицых тексиканцев пала в бою; погибли и четверо мексиканцев, окропив кровью родную землю. Александра ранили в живот и ногу.

(После жесткого удара по струнам Умберто заставил инструмент замолчать, и зрители слушали только голос.)

Миссия провалилась.

(Гитарка заиграла тихо и печально.)

Поднявшись на четвереньки, Александр пополз к асиенде, замерзший, страдающий от жажды.

(Снова тихая печальная мелодия.)

Он полз по траве к заброшенному амбару, где надеялся встретить возлюбленную Габриэлу. Пришла ночь, но мексиканец не останавливался и медленно, превозмогая боль, стремился к цели.

На рассвете Александр добрался до амбара и пополз по сену мимо коров, у каждой из которых было растерзано вымя, и коз, пожиравших останки мертвых собратьев. Габриэла позвала его по имени, спустилась из укрытия и поспешила к любимому.

(Мелодия любви.)

Они зачали ребенка, которому было суждено вырасти, сочинить и исполнить эту песню, а потом Александр умер у Габриэлы на руках.

(Финальный аккорд утих под одобрительные возгласы.)

– Gracias[21].

Александр жил в этой балладе, мексиканцы знали его имя и думали о тех многочисленных и славных жертвах, которые принесли полвека назад в борьбе против бледнолицых тексиканцев. Исполнитель расчувствовался, увидев, как две старушки вытирают слезинки с морщинистых щек.

– Bonita cantando[22], – добавил их потрепанный сверстник со свисающими из бронзового кулака двумя мертвыми черными курицами.

В обитый изнутри синим фетром футляр для гитары, загодя оставленный Умберто у подножия эшафота, полетели, звякая, золотые и серебряные песо.

– Gracias, amigos, gracias, – повторял музыкант, обращаясь к благодарным слушателям. Размеры толпы не позволяли рассчитывать на значительную сумму, но Умберто не переживал. Гости из Америки скоро облегчат его финансовые проблемы.

Мужчина, воняющий рыбьими потрохами, сдавил женщине ноздри и зажал рот ладонью другой руки. Его голое брюхо елозило по ее животу, словно волосатый слизняк, оставляя жгучий след пота. Между ног женщины бушевало пламя.

Она задвигала бедрами, подгоняя воняющего рыбьими потрохами к оргазму, зная: выплеснув жидкость, он отпустит ее, извинится и начнет каяться. (Он уже и прежде душил ее.) Глядя на колышащиеся искусанные груди, мужчина пробормотал: «Madre». Женщина, гринга на десять лет его моложе, знала, что означает это испанское слово. Мать.

Минута без воздуха.

Боль между ног стала резче, язвы на спине вопили в полный голос. Запертая в терзаемой плоти, она задыхалась. Сердце колотилось, стремясь наружу; насильник бился, врываясь внутрь.

Хотя нынешняя жизнь и не была в радость, умирать под вонючим мерзавцем, который и не заметил бы ее кончины, пока температура трупа не сравнялась бы с температурой стылой подземной тюрьмы, она не хотела. Смерть должна иметь хоть какое-то значение.

– Gringa madre.

Все ее тело пульсировало в одном, отчаянном ритме с сердцем. Горели оставшиеся без кислорода легкие.

– Madre.

Его дыхание участилось, жирное маслянистое брюхо терлось со скрипом о ее живот – вверх-вниз, вверх-вниз.

Сердце толклось у горла, в глазах темнело; волосатый слизняк повизгивал, катаясь по ней. Не выдержав, женщина изо всех сил хлестнула насильника ладонью по лицу.

Горячая струя устремилась внутрь ее. Пальцы больше не зажимали ноздри, ладонь не накрывала рот. Она с шумом втянула холодный воздух в горящие легкие.

После двух глотков в глазах прояснилось, хотя круги еще плавали.

– Прости, – выдавил из себя воняющий потро-хами.

Женщина закашлялась.

– Никаких микробов. – Беспокоясь за свое здоровье, он торопливо вынул съежившийся член и поднялся с кровати.

– Чтоб тебя. – Женщина сжала разукрашенные синяками бедра.

Мужчина натянул красные штаны, завязал веревочный пояс, сунул ноги в кожаные сандалии на деревянной подошве, подошел к выемке в стене, заглянул внутрь, порылся в своих пожитках, достал плоскую флягу и протянул женщине.

– Bebe[23]. – Он положил бутылку ей на живот. – Хороший напиток.

Женщина осмотрела сосуд с вырезанной на ней кличкой «Кокос», вытащила пробку и сделала глоток. Вкусом содержимое напоминало фруктовое лампадное масло, но отказываться она не стала и приникла к горлышку, ища забвения.

После четвертого глотка женщина подтянула мокрую простыню, прикрылась и посмотрела на обезо-браженное лицо Кокоса.

– No sofocarse.

(Она не знала, как сказать по-испански «приятно познакомиться», но знала, как будет «не души».)

– Прости. – Сидевший на дальнем краю кровати Кокос склонил свою бугорчатую голову и уставился на безобразные пальцы ног, похожие на корнеплоды, распределенные на две группы по пять штук.

Тяжелое лицо горело раскаянием, и женщина углядела в нем возможность для себя.

– Расскажу большому jefe[24], что ты душил меня. (Мертвая шлюха ценилась здесь даже меньше, чем сдохший койот, и потому удушение считалось запретным увлечением.)