— Вы должны мне всё подробно пересказать, — потребовал его собеседник.

— Да успокойтесь вы уже! Это же надо и после смерти за юбками бегать?! — фыркнула мадам Адели, и вышла сквозь закрытую дверь с высоко поднятой головой. Месье Филипп и молодой священник, тихо переговариваясь, последовали за ней.

Отец Бертрам остался в спальне. Всё так же мирно и спокойно сидя в кресле, он достал маленький молитвенник, медленно перелистывая его.

— Надеюсь, что мои шумные друзья вам особо не наскучили? — спросил он с лёгкой улыбкой на губах, обращаясь ко мне.

— Ну, что вы… Хотя их интерес к книге «Позы Арентино» меня смутил, — честно призналась я.

— Ну… Я считаю, что в любви супругов ничего греховного нет, а если эти самые позы ещё и помогают в продолжении рода человеческого, то почему бы и не использовать их? — спокойно произнёс он, и добавил: — Хотя, вы сейчас должны более беспокоиться о своём здоровье и здоровье своих нерождённых детей. Мнение давно почивших и далеко не праведных людей вас не должно волновать.

— Вы знаете, что у меня будет двойня? Но откуда? — удивилась я.

— Да. Мне известно, что вы носите под сердцем двоих малышей, как и то, что у них разные отцы. И зачаты они были совсем не естественным способом, — прозвучал мягко голос отца Бертрама.

От удивления у меня вытянулось лицо, а потом оно стало ощутимо багроветь.

— А остальные тоже это знают?

— Нет, что вы. Сии знания доступны только мне одному.

— Как же так??? Вы ведь тоже призрак?!

— Верно, дитя моё. Но они все умерли либо насильственной смертью, либо свели счёты с жизнью. Я один из них скончался так, как-то планировал Всевышний. Я избрал остаться на Земле, чтобы помогать, а не из-за страха предстать перед Судом Божьим.

— Как же вы помогаете и кому?

— Ну… Много чем… Я пытаюсь придать сил отчаивавшимся душам, которые подошли к краю пропасти. Пример молодого Далматия всегда будет у меня перед глазами. Возможно, что если бы кто-то остановил его в тот роковой момент, протянул руку помощи, то он бы не был обречён на довольно длительные скитания.

Он резко замолк и подошёл к моей кровати, сев у меня в ногах. Несколько минут прошли в тягостной тишине.

— Вы, наверное, меня презираете, как и моего супруга за то, что случилось с нами? — пробормотала я.

— Отнюдь нет. Вы оба находились в отчаянье. Правда, по глупости месье графа… А ваше положение было действительно опасным. Порой Господь ведёт нас неизведанными, непонятными путями, — улыбнувшись, ответил он.

— Многие священники могли бы с вами не согласиться, назвав случившиеся происками искусителя, — мрачно заметила я.

— Я думаю, что вижу картину жизни несколько более полно, чем они. Смерть, знаете ли, раздвигает границы мировоззрения. Но вам не стоит сейчас переживать за мифическое порицание. Своим друзьям я не расскажу нашу маленькую тайну, а сами они её узнать не смогут.

Простые и тёплые слова отца Бертрама несколько утешили меня. Он спокойно сидел в моих ногах, читая про себя молитвы из маленькой книжечки, а я же, закрыв глаза, снова погрузилась в сон.

Мне снилось моё детство — такое далёкое и невозвратимое, его безоблачное моменты и радости. Вот я сижу на белом пони и отец катает меня по двору, осторожно придерживая в седле. Мне пять лет, я сильно худа и бледна — наверное недавно оправилась от той страшной болезни. Луи и Анри поблизости дерутся на деревянных шпагах. Хотя для четырнадцатилетнего Анри это не такая уж и драка — просто баловство и позерство, а для двенадцатилетнего Луи — настоящее испытание.

Затем мне вспомнился Новый год, когда мне было шесть лет. Все мы, сидя за столом, разворачивали подарки, доставая различные красивые, и, как тогда казалось, нужные вещи. Но главный подарок чуть позже доставили в гостиную слуги — мне был преподнесён игрушечный дворец, что был с меня ростом. Я была наряжена в новое и красивое платье из золотистой парчи, которое так же было моим новогодним подарком.

Потом мои мысли и воспоминания снова затянула мутная дымка, стерев какой-то промежуток времени. Но вскоре я увидела нашу поездку к морю. Тогда мне было семь лет. Я завороженно смотрела на гигантские волны, которые, пенясь, набегали на торчащие из воды тёмные, острые камни, и, с грохотом разбиваясь о них, опадали, уже несясь к берегу. Я вдыхала солёный, насыщенный и такой незнакомый мне воздух, чувствовала безграничную свободу, стоя с закрытыми глазами на ветру, слушая грохот стремительных водяных потоков и подставляя лицо под солёные брызги.

Близко к воде меня тогда не подпустили, а о том, чтобы поплавать в море — и речи не шло. Я просто ходила по берегу в компании матушки, Мод и моей горничной, молоденькой девушки, которой было то ли пятнадцать, то ли шестнадцать лет. Она была худенькой, даже миниатюрной, и всё время сопровождала меня с корзинкой, где лежали необходимые для меня на прогулке вещи — чепец, ленточки, накидка из шёлка, платок, булочка, пара яблок.

Луи тогда набрал для меня целую горсть разных ракушек. Ему дозволялось заходить в воду, и он выискивал разные водоросли и камушки в воде, принося мне эти дивные находки, которые тогда для меня казались настоящим сокровищем. Среди них были и пара окаменелых моллюсков — они так и остались лежать в кусках камня. Луи со всей серьёзностью поведал мне, что эти моллюски были созданы в дни сотворения мира, и я с широко распахнутыми глазами слушала его удивительные и познавательные речи. А потом я осторожно забрала эти ценности, и хранила в замке в отдельной шкатулке.

Больше всех свободы в поездке на море было у Анри — семнадцатилетний здоровый юноша с радостью купался в волнах, поднимая фонтаны брызг, демонстративно ныряя поглубже, покуда не раскраснелись глаза, да в ушах не появился гул. Но перед тем, как вылезти из неспокойной водяной стихии на берег, как велел ему отец, Анри подхватил нечто большое и блестящее, проплывавшее мимо него, и смеясь, выбрался с этим «нечто» на берег, швырнув сие существо в мою сторону. Моих рук коснулось склизкое, расплывшееся создание, напоминавшее огромный сгусток мокроты. Это вызывало у меня дикий вопль от испуга, а за ним и приступ омерзения и дурноты. Как выяснилось позже, это была огромная медуза. Луи быстро снял её с меня и отпустил обратно в море. Отец тогда особо рассердился на Анри. Заметив, что медузы бывают достаточно ядовитыми, он долго выговаривал ему своё негодование и запретил в течение пары дней совершать заплывы. Удивительно, но когда на него кричал отец, высокий и атлетически сложенный Анри тут же стушевался, и снова стал маленьким испуганным мальчиком.

Эти далёкие, милые сердцу образы вызвали у меня лёгкую улыбку.

— Не переживайте, друг мой. Видите — наша инфанта даже улыбается во сне. Наверняка ей снятся наивные и чистые сновидения, — услышала я вдалеке знакомый мужской голос.

Воспоминания снова подёрнулись дымкой, которая становилась всё гуще, а потом, превратилась в покрывало из пушистого облака. Оно стремительно заволокло все образы, и я медленно полетела куда-то вниз.

Очнувшись, я приоткрыла глаза. Кто-то сидел у меня в ногах. Но когда мой взгляд стал более сфокусированным, я поняла, что это был уже не отец Бертрам, а Рене. Оливье стоял возле окна, и на его лице читалась обеспокоенность — он нервно покусывал губы.

— Я долго спала? — тихо спросила я.

— О, вижу, уже пришли в себя. Вы отдыхали ровно сутки. Лекарь сказал, что это хороший признак — такой глубокий и спокойный сон, — ответил Рене, и, взяв меня за руку, поцеловал.

Оливье слабо улыбнувшись мне сел рядом со мной на кровать.

— Как вы себя чувствуете? — он спросил меня тихонько.

— Чувствую некую слабость и… я хочу есть.

Супруг поцеловал меня в щёку, и молча вышел, дабы распорядиться подать еду в нашу спальню.

— Мы сильно переживали за вас, — произнёс Рене, и в его голосе не было былой язвительности или сарказма, только некая усталость и участие.

— Как Марианна? — осторожно поинтересовалась я.