Мамино лицо было бледным, взгляд – отсутствующим, а соленый вкус на губах возвращал к удушающей мысли.

– Ее больше нет.

– Как это случилось?

– Ты с дороги. Проходи, у нас будет много времени.

Мама не плакала. Нет. Как и я. Когда не видишь – не осознаешь. До последнего момента я не знала, смогу ли бросится в безответные объятия, но перешагнув порог спальни, поняла – ее здесь нет.

– Но она не болела! – я все еще держалась, но голос становился громче и был близок к истерии.

– Врачи не говорят точно. Мы запретили… Ну, ты поняла, о чем я. Не хотим, нет. Не нужно издеваться. Скорее всего, тромб. Он оторвался. Сердце. Маша стучала в окна, люди услышали, поднялись наверх и рассказали, как открыть дверь.

Маше шесть лет. Это моя сестра, и что ей пришлось пережить – мне страшно представить. Мурашки пробегали от одной мысли: «Как маленький ребенок увидел собственными глазами смерть?» Машу увезли к дяде. Говорят, она ничего не спрашивает о бабушке, играет с игрушками, и улыбка не сходит с ее лица. Она уверена, что бабушка еще сотни раз выйдет с ней на прогулку, испечет пирог с абрикосовым джемом и слепит вишневые вареники, самые пышные и самые сочные. Таких больше никогда и никто не сделает.

– Завтра в двенадцать часов ее привезут. Будут самые близкие. Наверное, и коллеги, мы уже сообщили.

Слезы текли ручьем. От услышанного меня бросило в пот, затем едва ощутимая дрожь «прошлась» от кончиков пальцев рук через все тело – до стоп. Мне казалось, что сейчас эта дрожь должна «выйти», но она накатывала с новой силой, а губы от соленых слез стали слишком разбухшими и слишком безобразными.

Я вспомнила, как ты говорила мне: «У царя Соломона был перстень, а на нем надпись: «И это пройдет»». Ба….. Бабушка, родная моя! Но, ведь это не пройдет никогда! Раны не заживают. Они зарубцовываются.

Этот день был как в тумане. Я видела много лиц. Знакомых и абсолютно незнакомых. На всех был отпечаток боли и сопереживания. И только на ее лице – спокойствие и легкая улыбка. Много солнца и тепла в награду за твою заботу, которой ты окутывала всех нас.

– Он забрал ее с собой. Когда люди очень сильно любят друг друга, так бывает. Крепись, деточка.

– Она ушла в великий праздник. Так уходят только самые лучшие. Берегите себя, она не хочет, чтобы вы плакали. Она уже с ним. Они счастливы.

Полгода назад ушел мой дедушка. Хотя, он не был для меня просто дедушка. Воспитание – от него. Прямота и целеустремленность – от него. Самые громкие мои победы – ему, в качестве благодарности за все. Он был мне как отец. Да, и отца давно нет. Самые дорогие мне мужчины ушли навсегда. Может быть, поэтому было так больно, когда с моей жизни ушел и Ты. Только Твой голос можно было услышать. В Твоих объятиях можно было бы раствориться, стоит только захотеть. А хотелось? Невыносимо. Когда я представляла себе Твои жилистые руки и большие ладони, у меня жутко сводило в районе переносицы. У нормальных людей рой бабочек щекочет внутри, где-то чуть ниже солнечного сплетения. Только вот мы с Тобой никогда не были нормальными.

– Я не хотела тебе говорить…

– Что?

Это был уже вечер одного из самых страшных дней в моей жизни. Мы попрощались с тобой, Ба… Я осознавала, что больше никогда не будет: твоих советов, твоих самых пышных пирожков с вишнями, твоих самых вкусных киселей и компотов, твоей улыбки. Поразительно, как ты умела улыбаться даже тогда, когда не оставалось сил подняться с дивана после тяжелого дня. Ты так любила землю. Ты так любила радовать нас плодами своего труда не ней. А мы так любили тебя.

– Он живет с Вероникой. Нет, ты ее не знаешь.

– Пускай живет.

Когда тебе «бьют» по голове, первый удар воспринимается очень болезненно. Второй – практически не ощущается. Так сейчас происходило и со мной. Меня «ударили» новостью о тебе, Ба. А теперь, вторая новость, которая просто пришлась уже по больному месту, и у меня не осталось для нее никаких реакций.

– Он просил у меня твой новый номер.

– А ты?

– А я сказала, что не знаю. Ты же просила, чтобы никому-никому. Вот я и…

– Правильно. Спасибо.

– Все?

– А что еще?

– Странно. Ты же за него сама спрашивала у меня. Как только созванивались или списывались – так и спрашивала. А сейчас у тебя какое-то странное безразличие. Хотя да, извини… Не до этого.

– Никогда больше не говори мне о нем. Ладно? Даже, если я сама спрошу.

– Ладно. А твой номер?

– Никому, как и договаривались.

– Ладно…

Он твердо решил, что теперь – никогда. Никогда он не будет в голове прокручивать киноленту, где в каждом кадре – ее вьющиеся волосы и нежная улыбка в глазах. У него случилось новое знакомство. Оно было таким шаблонным и нелепым, но в нем он хотел найти спасение. Вероника написала ему сама. Как это часто бывает, знакомство в социальных сетях заканчивается реальной встречей. А реальная встреча – поиском точек соприкосновения. Дальше – первый секс, который дарит небольшую дозу эйфории. И затем – соединения двух измученных душ. У каждой души свой болевой порог и своя трагедия. Только вот никто и не догадывался, что две измученные души никогда вместе не обретут счастья.

Они жили уже три месяца вместе. Киноленты совсем исчезли из головы. Но, она умудрялась прийти во сне, и «вскрывала» рану, которая только-только начинала затягиваться. Как-то раз он назвал Веронику ее именем.

– Алиса, напомни….

И застыл. Имя было произнесено настолько громко и выразительно, что отпираться не имело смысла.

– Алиса?

Глаза Вероники начали наполняться слезами. К слову, легкая краснота белков была видна даже до произнесенного им. Она плакала слишком часто, чтобы белки успевали «избавиться» от красных прожилок. Но, она боролась. Ей хотелось стать для него всем, а при каждом ее прикосновении он находил повод, чтобы убрать ее руки со своих волос или плеча.

– Кто такая… Алиса?

Она подошла настолько близко, что каждая капля падала на его светлые брюки и оставалась крупным растекающимся пятном. Ей очень было нужно увидеть его глаза. Как бы близко она не подходила, никогда не могла в глазах прочесть хотя бы намека на правду.

– Извини. Вырвалось. У меня работала как-то Алиса. Совсем ребенок еще. Второй курс.

При этом в глазах она увидела, впрочем, как и всегда, абсолютную уверенность. На деле, она знала – это не было правдой.

– Кто такая…?

– Да прекрати! Ты постоянно ищешь подвох там, где его нет!

Он сорвался на крик. И это обижало ее меньше всего. Хуже было, когда он замолкал или совсем не отвечал на ее вопросы.

– Прости, Вероника. Я обещал не повышать голос.

– Ты часто забываешь о своих обещаниях.

Она убирала со стола молча. Глаза были абсолютно стеклянными. Только легкая влажная пелена напоминала о том, что две минуты назад произошел очередной скандал. И он повторится, обязательно. Может быть, даже сегодня. А может быть – через пять дней. Правда, пять дней гармонии еще никогда не случалось в этом доме.

– Ты ее любишь?

– Нет, не люблю. Голос предательски задрожал и это было слышно даже тому, кто никогда не умел отличить, где правда, а где – самая настоящая фальшь.

– Так почему ты со мной?

К Веронике вернулось самообладание. Вернее, она никогда его не теряла. Никогда не переходила на истерику. Никогда не упрекала. Она была понимающей. Понимающей до тошноты. Но в каждом ее вопросе был укор и обвинение. Просто, она сама знала ответы на свои же вопросы, а хотела ошибиться хотя бы раз.

– Давай не будем. Зачем ты опять все портишь?

– Я не порчу. Просто хочу знать, почему?

– Ты понимаешь меня так, как не понимает никто.

– И все?

– Нет. Не все.

– А что еще?

– Вероника, я прошу тебя. Давай не…

– Давай «не» что? Давай не будем замечать, что ты не любишь меня? Это твое предложение, да?

– Вероника…

Он не знал, что сказать в ответ, и она не собиралась даже дожидаться ответа. Просто ушла. Просто, с красными белками и очередной раной. Она говорила себе, что три месяца – это совсем маленький срок. Что, три месяца – это не тот срок, на котором уместно говорить о любви. И уже через несколько секунд она говорила себе обратное: «Вероника, любовь не придет туда, где место уже занято. А ведь у него именно так». Или: «Чего ты добиваешься, Вероника? Ты хочешь, чтобы тебя в очередной раз бросили?». После этой мысли она заливалась слезами. Контролировать этот процесс не имело смысла, так как болело невыносимо. Ей не болело так даже тогда, когда она упала на расколотый кирпич в свои двенадцать лет. После этого падения было несколько швов на голени, шрамы от которых будут сопровождать ее всю жизнь.