Трагическое и величественное зрелище: сотни людей продавали себя в рабство, на самую тяжёлую каторгу, и были счастливы, когда на них находился покупатель. Они и рады были бы найти что-то получше или получить новую специальность, но на учебу нужны силы и время. А когда ты вкалываешь с утра до вечера, про книжки можно забыть. Да и откуда их взять? Они денег стоят. Впрочем, большинство иммигрантов всё равно не могло их прочесть: в Шанхае не продавались учебники на русском языке.

Клима взяли на кожевенный завод – так назывались несколько сараев, стоящих среди гор мусора и склизких отходов. Земля вокруг была выжжена химикатами; от бассейнов, где вымачивались свиные кожи, поднимались зловещие испарения, а запах гнилья стоял такой, что мутилось в голове.

Хозяин велел Климу и другим поденщикам вытаскивать шкуры и соскабливать с них полуразложившуюся шерсть. Невозможно было поверить, что из белесой сопливой дряни, к которой и прикоснуться-то страшно, однажды выйдет дамская сумка или изящный башмачок.

Известковая пыль поднималась в воздух и заслоняла солнце. Вскоре лица и одежда рабочих покрылись тонким белым налетом – будто их вываляли в муке. Бледные фигуры двигались, как призраки, в клубах дыма и испарений: махали крючьями, перетаскивали стопки шкур и волокли тяжёлые баки с красителями.

Китайцы посмеивались над Климом:

– Вот теперь ты стал настоящим белым человеком!

– На себя посмотрите! – огрызался он.

Вечером, когда все собрались перед кассой, к распахнутым воротам подкатил сверкающий лаком автомобиль, из которого вышла молодая, высокая, чуть сутулая дама с продолговатым узким лицом и светло-карими миндалевидными глазами. Она была наряжена в маленькую французскую беретку, мужские ботинки с замшевым верхом и дорогой клетчатый костюм, который ей совершенно не шел.

Запах гнилья настолько ошеломил её, что она спала с лица. Рабочие загоготали.

– Тут кто-нибудь говорит по-английски? – громко спросила дама.

Ей не ответили. Китайцы смотрели на нее как на глупую курицу, которая сама попросилась в суп: тут ненавидели богатых иностранцев.

– Я журналистка, – представилась дама, поправляя выбившийся из-под беретки русый локон. – Я работаю в газете «Ежедневные новости Северного Китая», и мне надо написать статью о детях, работающих на вашем заводе.

Клим молча разглядывал ее: журналистка, надо же… Оказывается, такая профессия ещё существует.

Он показал ей на стайку чумазых мальчишек, сидевших у забора:

– Вон ваши герои.

– О, спасибо! – обрадовалась она. – Вы не могли бы…

Подбежавший хозяин перебил её.

– Кто вас сюда пустил?! – заорал он, мешая английские и китайские слова. – Езжайте в свою концессию и там вынюхивайте, что вам надо! А тут наша территория!

– Правильно! – загалдели рабочие. – Пошла вон!

Дама попятилась:

– Но я хотела…

– Убирайтесь отсюда!

Под свист и улюлюканье журналистка поспешно села в автомобиль, шофер завел мотор, и они уехали. Вслед им полетели комья грязи.

Клим с досадой смотрел на разгоряченных победителей. Он-то подумал, что ему выпал шанс познакомиться с сотрудницей английской газеты. Он мог бы помочь даме с переводом – за последнее время его шанхайский значительно улучшился. Но, видно, не судьба…

Клим получил свою плату и вышел за ворота. Вдоль дороги стояли бедняцкие хижины; багровые от натуги возчики толкали перед собой тележки, на которых по трое-четверо сидели работницы спичечной фабрики. У них были искалечены ступни, и им приходилось нанимать кули, чтобы те возили их до проходной и обратно.

Сидя на крылечках, старики играли в маджонг – азартную игру с костяными фишками; рядом возились дети. У самых маленьких сзади на штанах были разрезы, и, если ребёнку надо было сходить по нужде, он приседал и делал свои дела на дорогу.

От усталости у Клима онемело все тело, в горле першило, а кожа на лице и шее горела, как от ожога. Ещё месяц такой «работы» – и точно подхватишь либо астму, либо туберкулез.

Загудел клаксон, и с Климом поравнялся давешний автомобиль.

– Садитесь, я подвезу вас, – сказала дама-журналистка, открыв заднюю дверцу.

Клим в изумлении смотрел на нее.

– Я вам всю машину измажу, – начал он, но дама отмахнулась:

– Ничего, почистим. Меня зовут Эдна Бернар. А вас как?

Клим представился.

– Значит, я правильно угадала, что вы русский! – просияла дама. – Вам куда?

– Во Французскую концессию.

– Ну и отлично. По дороге расскажете мне, что происходит с детьми на вашем заводе.

Когда Клим последний раз ездил в автомобиле? Несколько лет назад; да и то была разбитая белогвардейская колымага. А у Эдны Бернар имелся новенький красавец «бьюик» с полированной панелью, блестящими ручками и удобными кожаными сиденьями. Знала бы хозяйка, из чего эти сиденья делаются!

Клим рассказал ей, что на кожевенных предприятиях дети растягивают шкурки для просушки – каждую надо было прибить к доске десятком гвоздиков, чтобы кожа не покоробилась. Работа не самая трудная, но ею приходилось заниматься по двенадцать-пятнадцать часов в сутки без выходных. При этом ребёнок постоянно глотал известковую пыль и дышал испарениями.

Детям полагалось по семь долларов в месяц, однако мало кто получал жалованье целиком – мастера штрафовали их за любую мелочь. Глазеешь по сторонам в рабочее время – минус пять центов, сбегал до ветру без разрешения – минус двадцать центов, громко плачешь – минус доллар.

Хозяин раньше нанимал сирот из приюта при католическом монастыре, но время от времени монахи приезжали и проверяли, как обращаются с их воспитанниками, и потом начинались нудные разбирательства с религиозными комитетами и обществом «Защитим детей».

– Теперь хозяин берет только деревенских ребятишек, – сказал Клим. – Их родителям врут, что за время обучения детям дадут шестьдесят долларов и три смены одежды, а на самом деле их будут обирать и бить. Мало кто из них дотянет до двадцати лет, а те, кто выживут, превратятся в тёмных, затравленных и жестокосердных взрослых.

– Как же вы там работаете? – спросила потрясенная Эдна.

Клим пожал плечами:

– Как и все.

Шофер подвез его до авеню Жоффр.

– Мне ещё надо наведаться на шелкопрядильную и спичечную фабрики и посмотреть, что там происходит, – сказала Эдна. – Хотите поехать со мной?

Клим покачал головой.

– Миссис Бернар, я работаю с шести утра.

– Я буду платить вам! Сколько вы хотите? Пять долларов? Десять?

Для Клима пять долларов были недельным заработком, а для Эдны – мелочью, о которой даже не стоило думать. Она выдала ему аванс, и они договорились встретиться завтра в девять утра на том же месте.

Когда статья о китайских детях была опубликована, Эдна получила полторы сотни читательских откликов – для нее это был небывалый урожай.

В качестве нового редакционного задания ей поручили поговорить с беженцами, и она снова позвала Клима на помощь. В течение нескольких дней они ходили по рынкам и трущобам и разговаривали с русскими иммигрантами.

Раньше бедняки не особо стремились рассказывать Эдне о своих бедах – они видели в ней либо злодейку, притворявшуюся добренькой, либо чудачку, сующуюся не в свое дело. Но с Климом всё было по-другому: он сразу располагал к себе людей. Кроме того, он был наблюдателен и умудрялся подмечать детали, которые придавали репортажам Эдны особый колорит.

На её гонорары Клим справил себе полный гардероб, от шляпы до парусиновых ботинок, – и совершенно преобразился.

– Кем вы были до революции? – как-то спросила его Эдна. – Гвардейским офицером?

– Ни за что не догадаетесь. Аргентинским журналистом.

Она выслушала его историю.

– Если бы вы хорошо писали по-английски и могли предоставить рекомендации, вы бы и дня не просидели без работы, – сказала она. – Я подумаю, как вам помочь.

Иржи напрасно боялся, что их с Ниной будут искать: в городе обитали десятки тысяч людей без документов, и полиция ими нисколько не интересовалась. Шанхай жил по правилам переполненного вагона: тот, кто находился снаружи, был врагом, а те, кто уже пробрались внутрь, сразу становились своими.