Клим уже ни о чем не думал. Притянув Нину, он усадил её себе на колени. Она слабо вскрикнула: «Ты что делаешь?!», – но он прижал её голову к своему плечу и поцеловал в губы.

Штора на окне налилась пульсирующим красноватым светом – видно, снаружи что-то плеснули в костер. Невидимые люди запели хором варварскую песню, пронзительную и непонятную.

В голове у Клима царил радостный ужас: «А, будь что будет!» Его ладонь направилась по Великому шелковому пути – вниз до Нининой талии, потом вдоль бедра, туго охваченного натянувшейся тканью. Нина стиснула руку Клима, словно не хотела пускать её дальше, и тут же сама принялась расстегивать пуговицы на его рубашке.

Нелепое, восхитительное счастье: выяснить, что цепочки нательных крестов перепутались, а потом при свете фонарика разбирать их. Возиться, как подростки, устраиваясь на узком железнодорожном диване; решать, кому куда положить руку, а куда – голову, чтобы обоим было удобно. Что-то шептать, смеяться, пытаться осознать случившееся и, засыпая, блаженно вздыхать:

– Да, докатились… Нет, так нельзя…

Тони Олман был прав: небольшой взятки оказалось достаточно для того, чтобы оформить документы в Комиссариате по иностранным делам. Вскоре на одном из домов близ Тибет-роуд появилась полированная табличка: «Консульство Чехословацкой республики», – и в жизни Нины началась новая, маскарадная пора.

Тамара запретила Нине рассказывать посторонним об ужасах большевистского переворота:

– В вашем положении искать сочувствия не только бессмысленно, но и вредно. Люди способны жалеть ближних только тогда, когда представляют себя на их месте. Вы ведь не хватаетесь за сердце, когда вам говорят об урагане в Вест-Индии? Ну так и не ждите сострадания по поводу революции в России.

– Люди не сочувствуют нам, потому что ничего о нас не знают! – горячилась Нина. – А я могу многое рассказать…

– И тогда ваши гости решат, что вы принадлежите к неудачникам, которые проворонили свою страну. Джентльмены из Шанхайского клуба уверены, что на месте русских беженцев они бы повели себя по-другому и, доведись им командовать Белой армией, они бы точно выиграли Гражданскую войну.

– Любой дурак может выигрывать войны, не выходя из курительной комнаты. Посмотрела бы я на этих вояк, если бы у них не было ни подкреплений, ни патронов, ни транспорта!

– Вы собрались их разубеждать? – улыбнулась Тамара. – Поверьте, будет куда лучше, если вы станете рассказывать о жизни европейской аристократии – эта тема всегда находит спрос.

У Тамары сохранились подшивки старых русских журналов, и Нина дни напролет изучала описания театральных премьер и дипломатических приемов, а потом пересказывала их перед зеркалом и заучивала подходящие к случаю английские слова.

Маскарад «Через сто лет» прошел с большим успехом: благодаря наставлениям Тамары из Нины получилась прекрасная хозяйка. Китайская казна недосчиталась таможенных сборов на десять ящиков шампанского, и вскоре Дон Фернандо отсчитал Нине её первый гонорар:

– Неплохо вам за танцульки платят, а? Почище, чем какой-нибудь балерине! Вы пляшите, пляшите – а мы будем денежки зарабатывать!

Через пару недель Нина пригласила новых знакомых на маскарад «Двойники знаменитостей», и эта вечеринка тоже удалась на славу. Среди гостей были три чернокожих танцовщицы Флоренс Миллз, два усатых импресарио Томаса Бичема, четыре актрисы Мэри Пикфорд и один Лев Троцкий, который приставал к дамам и требовал отдать ему «награбленные бриллианты».

Перед каждой вечеринкой Тамара давала Нине задание – ввернуть в разговор нужную фразу или немного пофлиртовать с указанным господином. Она получала большое удовольствие, мороча головы бывшим друзьям.

Всё шло прекрасно, но Нина недолго радовалась успехам. Надо было смотреть правде в глаза: Тамара содержала её – точно так же, как богатые господа содержат любовниц. Нинин белый особняк, мебель и платья принадлежали Тамаре; её гости были знакомыми Олманов, а у самой Нины не осталось даже собственной биографии: она всем говорила, что переждала войну, катаясь на яхтах по Женевскому озеру.

Из-за бесконечных светских приемов фальшивое консульство было слишком на виду, и Нина содрогалась при мысли, что рано или поздно её выведут на чистую воду.

– Я и так могу проводить вечеринки для ваших знакомых, – говорила она Тамаре. – Может, нам лучше закрыть консульство?

Но та с негодованием отвергла эту идею:

– Дон Фернандо сбывает ваше шампанское секретарю губернатора. Если не будет консульства – у Тони не будет этих связей, а их было не так-то просто наладить.

Нина начала ходить по антикварным магазинам: красивые безделушки служили для нее символами богатства и уверенности в завтрашнем дне. На Рю Монтоба она покупала дымчатые акварели, фарфор и лаковые шкатулки; в магазинах на Бродвее – тончайшие вышивки и бутылочки для духов из зеленого и белого нефрита. Вскоре её дом стал напоминать музей, но это не добавило ему тепла и уюта. В жизни Нины не хватало главного: её никто не любил, да и сама она никого не любила.

Ей вспоминалось, как она лежала в объятиях Клима в их мрачной, пропахшей старьем владивостокской комнате. Он спал, ни о чем не подозревая, а она готова была визжать от отчаяния и страха перед будущим. Стены и потолок в их конуре были густо исписаны матерной бранью в адрес большевиков: раньше там жил прапорщик, который однажды напился до белой горячки и выстрелил себе в висок. Хозяйка сдала Нине комнату подешевле, потому что та согласилась отмыть от печки засохшие мозги.

Нина клялась себе, что у нее непременно появятся кровать, застланная шелковыми простынями, гардеробная комната и большая кухня с кладовой, набитой провизией. Она получила то, что заказывала, но это не принесло ей счастья.

Каждый день, бывая в доме Олманов, она наблюдала, как Тони ухаживает за Тамарой, и с изумлением думала: «У меня было всё то же самое! Как я могла не ценить этого?» А теперь единственное, что оставалось Нине, – это молча завидовать.

Она то и дело вспоминала о Климе и каждый раз обрывала себя: «Он никогда меня не простит. Да я его и не заслуживаю».

Ей надо было найти себе другого мужчину, но в присутствии иностранцев её одолевала напряженная неловкость, которую было нелегко скрывать. Кто бы знал, с каким облегчением Нина провожала последних гостей, засидевшихся на её вечеринках!

– Иржи, почему мы не вписываемся в шанхайское общество? – недоумевала Нина. – Люди заговаривают со мной о собаках или о матче по крокету, а мне зевать хочется от скуки. Неужели на свете нет более интересных тем? Как можно быть такими поверхностными?

Иржи разводил руками:

– Дело в нас самих. Мы с вами разучились жить по законам мирного времени, и это беда, что мы считаем глубокими только две темы – нашу эмиграцию и воспоминания о родине. Мы пострадали и, как поранившиеся дети, требуем к себе повышенного внимания. Война сделала из нас чудовищных эгоистов.

– Это мы эгоисты?! – возмущалась Нина. – Иностранцы вообще думают только о себе!

Иржи укоризненно качал головой.

– Когда вы в последний раз жертвовали на благотворительность?

– Ну… Я как раз собиралась…

– Вот то-то и оно. А ваши гости постоянно собирают деньги на приюты и больницы. И, поверьте, от этих «поверхностных» людей гораздо больше пользы, чем от дамочки, которая обворовывает китайскую казну.

Они ссорились, и после долгих баталий Иржи признавал, что он дразнит Нину только потому, что завидует её энергии и целеустремленности.

– Нет у меня никакой энергии! – злилась она. – Больше всего на свете я хочу выиграть сто тысяч в лотерею и поселиться в замке с толстыми стенами – чтобы никого не видеть и не слышать.

– Так зачем вам выигрыш? – веселился Иржи. – Сдайтесь полицейским, и вас отгородят от внешнего мира на ближайшие десять лет.