— Доброе утро.

— Доброе утро, Северус, — сонно улыбается Гарри. И нет слов прекраснее.

*

— Как думаешь, мальчик, это больно? — отец усмехается, сжимая его запястье так, что остаются синяки, и прижимает его ладонь к столешнице. Во второй руке ублюдка — перочинный нож. А улыбка у него больная. Сумасшедшая совершенно. Он говорит:

— Люблю эту игру.

Он говорит:

— Правда, не всегда попадаю в цель.

Он говорит:

— Может, попробуем?

Он говорит:

— Ты же храбрый мальчик?

И играет ножом, тыкая лезвием между пальцев Северуса, и сердце в груди бьётся испуганной птицей, и он пытается вырвать руку из железной хватки отца, а отец хохочет, забавляется…

Промахивается.

Промахивается ещё.

Промахивается в третий раз.

Нож входит неглубоко — крови немного, но она всё равно заливает костяшки. Северус позорно, жалко всхлипывает; ему страшно, ему так страшно, господи…

— Пожалуйста… пожалуйста, — выходит на выдохе, лицо искривляет некрасивая гримаса отчаяния и боли, Северус неловко дёргает рукой, но делает лишь хуже для себя — сорвавшееся с пореза лезвие чертит длинную алую полосу по пальцу, почти добираясь до ногтя.

— Слабак, — презрительно бросает ему отец и отталкивает, позволяя упасть на пол. И Северус баюкает окровавленную ладонь, свернувшись калачиком, и мама опускается рядом с ним, обнимая его, а потом отшатывается — значит, её ударили. И он заслоняет её собой, отталкивает, встречает новый удар отца за неё. И проваливается в никуда.

*

Всё тело болит. Промокший бинт липнет к тыльной стороне ладони. Он драит пол, шипя сквозь зубы, потому что от давления на ладонь порезы вновь начинают кровоточить.

В туалете его зажимает бородатый мужик, Северус отбивается, впервые так остро и так отчаянно ощущая отвращение, несостоявшийся любовник пыхтит, выкручивая ему руки, и спасает Северуса одно — задравшиеся рукава.

— Так ты нарик, что ли? — мужик кривит рожу, сплёвывает на пол и уходит. Северус не может заставить себя встать ещё добрых десять минут — сидит, прижав руки к груди, дышит через раз, и ему мучительно хочется, чтобы в кармане у него нашлась ещё одна доза, и его ломает, и кости внутри все выкручивает, и голова кружится. С трудом, пошатываясь, дрожа, он поднимается на ноги, добирается до раковины и почти всем весом обрушивается на неё, старую, со сколотым краем. Смотрит на себя — синяки под глазами, болезненный румянец, запекшиеся губы, — целую вечность подряд смотрит, и ему дурно.

В отражении — там, за спиной — мелькает рыжий росчерк, Снейп, испуганный внезапной догадкой, рывком разворачивается. И встречается взглядом с глазами Рональда Уизли.

И Уизли растягивает губы в усмешке. И молча, не говоря ни слова, уходит.

Северус давится паникой до тех пор, пока у него не остаётся на неё сил.

*

Гарри сегодня зовёт его к себе. Звонит на старенький мобильник, который Северусу с трудом удаётся скрывать от отца, просит выйти на улицу через полчаса. Он не заслуживает позорных мурашек, пробежавшихся по спине Северуса, и того отчаяния, которое накрывает от звука его голоса, тоже не заслуживает. Он…

— Сейчас буду, — мёртвым голосом отвечает Северус. И надеется. Наивно, глупо, искренне надеется, что всё хорошо. Что ничего не случилось. Что эта их встреча ничем не отличается от других, тех, которые были наполнены смехом, глухой нежностью, поцелуями. И солнцем, о господи, что он будет делать без солнца?

Гарри встречает его на перекрёстке. Кивает в сторону, делает шаг:

— Пройдёмся?

Он не пытается взять его за руку, но у Северуса так озябли пальцы, что он даже рад этому обстоятельству. Рад, пока Гарри не произносит:

— Сегодня мне позвонил Рон.

Необоснованное, но отчётливое предчувствие беды щекочет Северусу нервы. Он непонимающе смотрит на Гарри, сердце колотится где-то в рёбрах, и ему кажется, что он вот-вот провалится в глубокую яму, из которой не выбраться.

— Он сказал, что видел, как тебя… в туалете, — Гарри явно с трудом произносит эти слова, смотрит внимательно, будто ищет правды, хватает Северуса за плечи. Вглядывается в его глаза почти отчаянно, сжимает пальцы почти нежно. — Это так?

И в глазах его столько надежды, столько слепой, безрассудной решимости поверить в любую ложь, которую Северус может скормить ему…

— Да, — выдыхает Северус и закрывает глаза, ожидая удара.

Его не бьют. Его просто отпускают. И это самое страшное чувство на земле. Медленно, очень медленно пропадает тепло от близости чужого тела. А потом слышны шаги. Неловкие, скованные, будто человеку очень не хочется идти, но он заставляет себя.

И эти шаги всё дальше.

Гарри Поттер уходит прочь, не сказав ему ни слова, а Северус стоит, зажмурившись, посреди улицы, и ему холоднохолоднохолодно, будто он промерзает изнутри, будто плотной прослойкой льда покрываются все его органы.

Так и должно было быть. Так должно было быть с самого начала — Гарри Поттер не мог не знать вечно. Он бы всё равно выяснил, неважно, каким способом. Северус знал это давно: но терять Гарри вот так, сейчас… Нет!

Он бежит, задыхаясь и глотая вздохи, он хватает Гарри за руку, разворачивает к себе, частит:

— Послушай, послушай! Ничего не было, ты должен выслушать меня, ты…

Гарри кидает взгляд на его перебинтованную ладонь. Чему-то ухмыляется. И раньше, чем Северус успевает среагировать, задирает рукава толстовки. Выставляет на обозрение следы — старые и новые, угнездившиеся в сгибах локтей и выше, чётко повторяющие дорожки вен.

— Хочешь рассказать мне? — от этого тихого голоса мороз по коже. Чужие пальцы, не нежные и не тёплые, скользят по остаткам уколов. — Об этом? Или… — ладонь безошибочно ложится на синяк — один из самых крупных, — об этом?

У Гарри в глазах — разочарование преданного. Он вырывает руку. Горько выдыхает:

— Я думал, мы друг другу… а, неважно.

Он сутулится, когда бредёт прочь. Он больше не освещает — его будто сожрала тьма, которой перепачкан Северус.

Северус падает на колени прямо посреди улицы. Закрывает лицо руками. И плачет навзрыд, пока не начинается дождь и не приходится подниматься и идти домой.

— Милый, всё в порядке? — мама гладит его пальцы, смотрит с беспокойством и тревогой. Из горла Северуса прорывается булькающий звук — короткое, глухое рыдание, которое не удаётся задавить в себе полностью. Он не помнит, почему идёт с ней, почему позволяет усадить себя на кровать, почему обнимает её…

Он только помнит, что рассказывает — рассказывает ей, самой дорогой и близкой на свете, про то, чем он стал. Про то, сколько он с собой сделал. Про то, что он лю…

Она молчит. Только глаза у неё блестят тревожно и горько, будто она знает что-то, чего не знает Северус, но рука её, запутавшаяся в его волосах, не дрожит и не исчезает — она гладит его, как маленького, будто ей совершенно неважно, что её сын…

Что её сын упал.

*

Его утро начинается с рёва отца. Тяжёлое тело полновесно обрушивается на хлипкую дверь, и та скрипит, готовая сорваться с петель. Северус подскакивает, растерянный, перепуганный, отец воет за завесой дерева:

— Вылезай оттуда, ты, пидор!

Что-то говорит мама. Не слышно из-за шума в ушах. Она не могла… Она бы не сделала… Она бы не подписала собственному сыну смертный приговор. Она же…

Сердце бухает в горле. Северус накрывает дверную ручку рукой — и тут же отдёргивает пальцы. Нет, нет. Он отсюда не выйдет. Он… оннеможет.

Мама. Мама, мама, мама!

Когда отец выламывает дверь, Северус по-прежнему стоит прямо перед ней. Первый удар — в челюсть — он принимает молча, пускай и падает, ублюдок наваливается на него всем весом, давит, душит, потное раскрасневшееся лицо, полное презрения, замирает прямо над его, отец плюёт с отвращением, подтёк слюны скользит вниз по щеке, и Северус брыкается, стремясь скинуть с себя тяжёлое тело, но ничего не удаётся — это лишь злит отца сильнее, и он рычит Снейпу в самые губы: