— Драко, да? — спрашивает она спокойно и даже мягко, поглаживая его по волосам.

Гарри подскакивает так резко, что девушка невольно отшатывается. Он хватает Гермиону за плечи, почти отчаянно шепчет ей в лицо:

— Но откуда, откуда…

— Большая ненависть не возникает просто так, Гарри, — тихо отвечает Гермиона, прижимая его к себе, как маленького, и поглаживая по спине. — Рон ненавидел Малфоя за его происхождение. Завидовал. Ты ненавидел потому, что не мог позволить себе другого. Я… — она неловко улыбается, поджимает губы. — Я давно хотела тебе сказать, что ваши с ним отношения не похожи на отношения врагов. За врагов не борются до последнего, Гарри. Но ты, ты всегда был уверен в том, что тебя не поймут, если ты сделаешь неверный выбор. Джинни была верным, правда? Гриффиндор одобрял её — но не простил бы тебе Малфоя.

— Герм, Герм, откуда ты… — Поттер хватается за неё, даром что подруга ниже его на добрых полторы головы, утыкается носом в худое плечо. Гермиона грустно улыбается.

— Я девушка, Гарри. Мы видим такое. А сейчас… вам нужно поговорить. С Малфоем. Ещё раз.

Гарри не может сказать ей, почему Малфой не захочет его видеть. Признаться в подобном — всё равно что выдрать кусок мяса из своего тела.

Гермиона уходит только к ночи. Они ещё долго говорят, избегая темы о Малфое, и Гарри благодарен ей — липкое чувство одиночества отступает. Немного, совсем чуть-чуть.

Он не влюблён в Малфоя, совсем нет. Как могла Герм такое подумать? Как могла предположить, что старательно взращиваемая ненависть была симпатией, пережившей даже годы, в которые они не видели друг друга? Нет, нет, это что-то другое. Похоть. Всего лишь похоть. Мальчик вырос и научился видеть в людях ту красоту, которая возбуждает.

Вот и всё.

Гарри почему-то не верит себе самому.

Он засыпает только под утро, измученный и истощённый переживаниями.

А когда открывает глаза, видит Малфоя. Малфоя — самого натурального. Устало прижимающегося к спинке кресла в бесполезной попытке задремать. Что это, галлюцинация, морок, заклятие? Гарри не знает. Он ещё заторможенно думает после сна; жмурится, но когда открывает глаза, его личное проклятие не исчезает. Только усмехается и произносит:

— Настоящий, Поттер.

— Драко, но… ты… я…

— Хватит мямлить, — неожиданно холодно обрывает его Драко. Поттер непременно поверил бы его тону, но Малфоя снова выдают руки. Непростительная слабость для аристократа.

— Почему ты пришёл? — спрашивает Гарри, и Драко едва заметно вздрагивает. Закрывает глаза и отрицательно мотает головой. Он не скажет — упрямый и гордый. Поттер закусывает губу, разглядывая его истончившиеся ещё сильнее руки, а потом говорит:

— Как радушный хозяин, я должен накормить тебя завтраком. Возражения не принимаются.

— Идиот, — говорит Драко, но, поджимая губы, кивает. Выходит совсем слабо. У него осталось так мало сил, их едва хватило на то, чтобы поговорить с этой грязнокровкой. А оправдание, придуманное Поттером, не задевает фамильную гордость.

Они едят яичницу с беконом в полной тишине, не глядя друг на друга.

А потом Гарри неловко говорит:

— И всё же, Драко, я не понимаю.

— Мэнор вот-вот рухнет, — коротко отвечает Малфой. Невиданная откровенность с его стороны — он сжимает зубы, передёргивает плечами. И выглядит таким несчастным, таким измученным, что у Гарри к чертям сносит крышу. Он приходит в себя на полу, сжимающим дрожащие пальцы и утыкающимся лбом в худые колени.

Интересно, какое у Драко сейчас выражение лица.

— Мерлин, Поттер, — голос Малфоя звучит потрясённо. Он осторожно и недоверчиво опускает ладонь на черноволосую макушку и замирает, когда Гарри подставляется. — Поттер, в каком же ты дерьме…

— Знаю, Малфой, — Гарри старается скрыть дрожь в голосе. Царапает колючей щекой мягкую ладонь, хрипловато шепчет:

— И, кажется, это дерьмо меня доконает.

— Я… — он впервые слышит открытую неуверенность в голосе Драко, но когда поднимает голову, лицо того уже превращается в каменную маску, и Малфой бросает холодно, будто бы равнодушно, будто бы невзначай:

— Давай попробуем, Поттер.

— Что? Но почему? — Гарри растерянно закусывает губу.

Драко не отвечает.

Поттеру необязательно знать, что Пожиратели были теми ещё ублюдками. Что в списке их развлечений было не только трахнуть Нарциссу Малфой, не только поиздеваться над Люциусом. Что после этого хочется верить хоть во что-нибудь. Хоть кому-нибудь.

— Только осторожно, — хрипловато просит он и жмурится, потому что просьба звучит совершенно унизительной.

Гарри сходит с ума. Как он умудрился донести Драко, совсем лёгкого и костлявого, до кровати, как умудрился опустить на простыни, нависнув сверху, он не помнит. Неважные, мелкие события. Важно то, что губы чужие всё такие же тёплые, с лёгким горьковатым привкусом кофе. Важно, что Драко не отстраняется и не пытается сбежать. Целует в ответ неловко, скомкано. Будто бы неумело.

И дрожит судорожно, когда прохладные пальцы Поттера забираются под его одежду, когда оглаживают впалый живот и рёбра.

Гарри сходит с ума. Гарри всё слишком, Гарри трётся бёдрами о чужие, надсадно и хрипло стонет, целует гибкую тонкую шею, покрывая кожу засосами. Он забывает об обещании быть осторожным, он стягивает с Драко штаны, не замечая чужой дрожи, грубовато и резко надрачивает ему.

И замирает, когда слышит тихий всхлип.

Драко Малфой не мог его издать. Драко Малфой никогда не плачет. Ни-ког-да.

Но он усиленно отворачивает лицо и цепляется побелевшими от напряжения пальцами за простынь.

— Драко? — Гарри чувствует острый, мучительный укол вины, суетливо обнимает, гладит, трогает везде, где может, прижимает к себе, шепчет в светловолосую макушку:

— Драко, Драко, чёрт, прости…

— Поттер, — а голос хриплый, точно Малфой старательно сдерживает гнев. Или панику. — Закрой уже рот и продолжай.

Но Гарри не нужно так. Гарри не хочет, чтобы он, Драко, такой прекрасный Драко дрожал от напряжения и желания отодвинуться. Чтобы сглатывал и уговаривал себя не реветь, как последняя девчонка.

Мерлин, Гарри же даже не подумал о том, что…

Он касается широкого розового шрама — прямо над пахом, в низу живота. Драко дёргается, мотает головой отчаянно, шипит что-то сумасшедшее, смотрит ополоумевшими, испуганными глазами, мечется, почти орёт:

— Нет, нет, нетнетнет, нет, пожалуйста, не…

И замолкает. Точно заводная игрушка, у которой закончился заряд.

А Гарри пугается. Совершенно необъяснимо пугается. Прижимает к себе судорожно дрожащее тело, целует Драко во влажные, солёные щёки (и ему страшно, ему мерзко оттого, что он довёл Малфоя до такого), гладит, шепчет тихо:

— Ну, ну, Драко, Драко, успокойся, хороший мой, Драко…

— Поттер, — голос у Малфоя безжизненный, а взгляд болезненный. — Поттер, я не могу.

Гарри не спрашивает, откуда шрам. Откуда безумная паника. Он всё понимает — и глухая ярость затапливает грудь.

Он найдёт всех сбежавших Пожирателей. Лично. И убьёт каждого.

Нет, не так.

Не убьёт.

Отплатит той же монетой. Чтобы тоже дрожали и сдерживали слёзы, как Драко, хрупкий, измученный Драко, лежащий на простынях под ним.

— Тихо, тихо, — Гарри касается успокаивающе его виска, обещает хрипло:

— Я буду делать всё очень медленно, хорошо? Скажи мне, если станет совсем плохо.

Малфой кивает, а Гарри внезапно осознаёт — не скажет. Ни за что не скажет. Слишком гордый.

Какой же ты, Поттер, мудак. Какой же ты…

Он осторожно прикасается губами к тонкой ключице, ласкает неспешно, старательно, вылизывает щедрыми мазками языка. Ищет чувствительные зоны, укромные местечки. Медленно-медленно, оставляя возможность передумать, накрывает ладонью вялый член, проходится пальцами по чувствительной головке, в коротком прикосновении очерчивает крохотную дырочку уретры. Спускается к мошонке, перекатывает её в пальцах, трёт чувствительный участок под ней.