Помнит только острое, неприличное удовольствие — его не должно быть, Мерлин, ему даже не нравился этот доступный мальчишка, да Гарри даже парни-то не нравятся!
Драко. Малфой.
Выглядящий таким беззащитным и совершенно сломленным.
Гарри хочется себя заавадить, но вместо этого он, как последний идиот, спустя несколько недель, проведённых в бесконечной хандре, снова аппарирует к Малфой-мэнору. Гермиона и Рон, должно быть, жутко волнуются, так долго получая от друга лишь скупые короткие записки о том, что у него всё в порядке. Должно быть…
А он, Малфой, он волнуется? Хотя бы ждёт — ну, хоть крупицей своей души ждёт Гарри?
Дом встречает его неприветливо, но это уже почти привычно. Даже странно, как за два посещения можно выучить огромный особняк. Поттер заглядывает в столовую, но там только пустота. В библиотеке — гробовая тишина пустых полок. В комнате Малфоя (он нашёл её уже без Рона) — запустение и паутина в углу. Где же ты живёшь, Драко?
Как же ты живёшь?
Поттер обходит особняк, но не находит Малфоя. Ни следа его присутствия — нетронутый слой пыли на втором этаже, жирные пауки на первом. В прошлый раз он и не задумался о том, что Драко, высокомерный, избалованный Драко никогда не стал бы жить в таких условиях. В прошлый раз он и не задумался о том, что жить здесь невозможно.
Значит, он где-то нашёл себе приют. Как он расплачивается за крышу над головой и тёплую постель?
Зверь поднимает голову внутри, там, в груди, и утробно рычит. Гарри почти готов вторить ему, он прижимается пылающим лбом к грязной стене, тяжело дышит, кусает в кровь губы. Бьёт наобум, не глядя, разбивая костяшки…
— Поттер, мэнор и так едва держится, — холодно произносит кто-то позади. Гарри оборачивается — и, Мерлин, да. Драко ещё худее, чем он его помнит. Костлявый, слишком высокий, слишком усталый. Он стоит, привалившись плечом к стене, и отчего-то Гарри кажется, что без этой опоры Малфой рухнет на землю. Он растерянно и чуть изумлённо смотрит на такого непривычного, такого странного Хорька (да какой он теперь Хорёк) и с отчаянием понимает: финиш. Это дерьмо из него не вытравишь. Это навсегда.
— Драко, слушай, я… может, я правда могу чем-то помочь? Может, поживёшь у меня? — еле слышный выдох, спонтанное решение, которое больно отзывается в животе. Пара фраз. Но этого хватает, чтобы вывести блондина из себя; ярость придаёт ему силы, он бросается на Поттера, впиваясь пальцами в его шею, захлёбываясь, рычит:
— Решил снова поиграть в героя, Поттер-р-р-р? Мне не нужны твои подачки. Мне не нужна твоя жалость. Лучше гордо сдохнуть, чем оказаться обязанным такому, как ты!
Гарри должно это задеть. Гарри должно стать горько и неприятно.
Но Малфой, Мерлин, Малфой… Живой, из плоти и крови. Такой худой, что можно пересчитать рёбра. Прижимается всем телом. Совсем непохоже на того мальчишку из клуба — как-то совершенно по-малфоевски. Что-то злобно шипит, глядя в глаза, а губы у него, губы, губы! Искусанные, с запекшейся кровью, тонкие губы, манящие к себе.
Гарри не знает, что он делает.
Кажется, это называется поцелуем.
Тёплые, тёплые. Даже горячие — кажется, будто на его собственных расплывается огромное уродливое пятно ожога.
Малфой неожиданно покорен. Он будто захлёбывается своими словами — стоит, позволяя прижимать его к себе, как тряпичную куклу, позволяет терзать губы, раздирать тоненькую корочку, чтобы снова хлынул солёный металл, позволяет языком забираться в рот…
Не отвечает.
А когда Гарри отстраняется, на тонких светлых ресницах дрожит одна-единственная слезинка.
Малфой никогда не позволил бы себе большего, чем это. И Поттер отшатывается. Его прошивает волной жгучей, неописуемой вины, ему стыдно, ему мерзко за себя, за своё тело, предавшее его, за то, что там, там, в животе, от близости Малфоя жарко и тяжело…
— Драко, я… — он замолкает. Какие тут подобрать слова? О, Моргана.
— Поттер, — голос у Драко едва слышный, приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова. Наверное, у него дрожат губы, но Драко опускает голову, и светлые волосы прячут его лицо. — Поттер, если ты ещё раз, если ты…
— Нет, нет! — Гарри путается в словах, отчаянно мотает головой и сжимает кулаки, искренне ненавидя себя за это. — Прости, прости, я не знаю, что на меня нашло, я просто, ты, я…
— Я понял, — тон ледяной, точно скальпелем режет. Малфой отходит от него на шаг, стараясь скрыть дрожь в непослушных, ослабевших ногах, приваливается к стене. Его мутит и морозит. Кажется, сейчас стошнит.
И он был бы так счастлив, если бы дело было в поцелуе Поттера.
Но щёки и губы горят огнём, а сердце в груди заходится аритмичным воем.
— Уходи, — просит Драко, зажмуриваясь, и Гарри не рискует к нему приблизиться. Только на секунду сжимает тонкое запястье и порывисто шепчет:
— Я принёс тебе еды. Пожалуйста, поешь. Это вовсе не жалость, я просто…
— Уходи! — кричит Малфой, и выходит совершенно истерично.
Гарри впадает в депрессию. Это какое-то безумие — он не видел Малфоя два года, два чёртовых года ему было плевать, а тут — Мерлин, х о ч е т так сильно, что впору думать о приворотном. Но зачем, зачем Драко, отшатывающемуся от его прикосновений, делать это? Значит, дело в Гарри. Значит, Гарри…
Неприятно. Противно. Внутри липко как-то, пусто, совсем как после Сириуса. Поттер уже знает, что это за чувство. Потеря. Но как потерять того, кто тебе не принадлежал? И как оправдаться перед самим собой, как найти причину сходящему с ума от близости Драко телу, сбивающемуся с ритма сердцу?
Гарри просто нужна девушка. Просто… нужна.
Но за те дни, что он лежит в одиночестве, как овощ, он так и не находит в себе желания её найти.
Они с друзьями не виделись два месяца. Эта странная, пугающая мысль прошивает Гарри насквозь; он подскакивает, торопливо шепчет заклинания, открывая камин, кусает губы. Гермиона, Гермиона, пожалуйста… Ты, ты. Без Рона. Одна. Ты нужна мне.
Записка с сумбурной, неловкой просьбой пропадает в когтистой лапе совы.
Гарри Поттер устало жмурится и опускается на диван. У него кружится голова — чёрт знает почему. То ли от волнения, то ли от того, что он давно не ел. Опять вспоминается Малфой. Надолго ли ему хватило того запаса еды, который Гарри оставил? И съел ли он вообще хоть что-то?
Жизненные резервы Малфоя на нуле.
Гарри стремится туда же. Видимо, из солидарности.
— Гарри? — у вышедшей из камина Гермионы обеспокоенный вид. — Гарри, мы так волновались, ты пропал, мы чуть с ума не сошли, я думала, это из-за ме…
Она осекается. С изумлением и неверием смотрит на него, небритого, посеревшего от бессонных ночей. Молча садится рядом на край дивана и хрипло, со страданием, которое заставляет сердце Гарри виновато сжаться, шепчет:
— Что ты с собой сделал?
— Герм, Герм, я… — у него кончаются слова. Гарри торопливо хватает её руку, только бы не ушла, и вздрагивает, как от удара. Кожа Малфоя на ощупь совсем другая. Тонкая, надавишь — останется синяк. Нежная.
Он так попал.
Поттер не знает, как ей сказать, как признаться. Он отрывисто, неловко, смущённо говорит:
— Гермиона, я влюбился.
— Мерлин, Гарри! — она вскидывает голову, и от этой солнечной улыбки ему хочется завыть в голос. Почему, почему он оставил её надолго, почему бросил одну, выдумав себе причину запереться? Рон переживёт, они отдалились друг от друга слишком сильно, чтобы быть лучшими друзьями, но Герм, его понимающая, милая Герм! — Кто она?
— Я… — Гарри кусает губы. — Герм, это он.
Она молчит. Секунду, другую, третью. Но не встаёт, не шагает порывисто к камину, не бросает злые, жестокие слова, чтобы попали прямо в цель. Только с совершенно необъяснимой ему нежностью говорит:
— Какая разница, Гарри?
— Он… не просто парень, — ему тяжело говорить. Будто признаётся в чём-то грязном, постыдном — но Малфой, Малфой с худыми запястьями и острыми скулами, Малфой не может быть чем-то грязным! — Это… Герм, чёрт, я…
