— Давай, Гарри, соглашайся, ну же! — у Рона восторженно и нетерпеливо блестят глаза, он сжимает тонкую ткань мантии, будто готовится броситься в бой, если друг решится спорить. Поттер невольно отшатывается от него, такого воодушевлённого, кидает вопросительный взгляд на Гермиону — в их трио она всегда была самой рассудительной и мудрой, и он знает, что скажет Грейнджер, ещё до того, как она открывает рот.

— Рон, это нарушение закона! — неодобрительно поджатые губы, разочарованный взгляд. — Вы оба уже взрослые волшебники, вам пора научиться вести себя соответственно. Дался вам этот Малфой-мэнор.

— Отстань, — Рон легкомысленно отмахивается и не замечает мелькнувшей в глазах подруги боли. Гарри замечает. Гарри привык всё замечать — и его сердце на секунду сжимается. Гермиона красивая, умная, яркая — и так по-глупому влюблённая в того, кто уже давно бредит другой. Он сжимает тонкие пальцы подруги и получает немного смущённый благодарный взгляд. Рон не замечает. Рон, оказывается, бывает поразительно слепым, когда дело касается чувств. Он до сих пор уверен, что Гарри любит Джинни, что Джинни любит Гарри, что их свадьба непременно состоится — может, не сейчас, через пару лет…

Гарри прекрасно знает, с кем и как Джинни проводит время. Гарри прекрасно знает, что никогда не встанет перед ней на одно колено, как это принято у магглов, и не протянет кольцо.

— Ну, это же классно! — Уизли забавно округляет рот и тянет, кривляясь:

— Только представь, мы сможем увидеть, как жил этот ублюдок Хорёк! Может, у него личный дневник был? То-то будет потеха!

— Гарри! — Гермиона возмущена до глубины души. Она поворачивается к другу и гневно произносит:

— Ты же национальный герой! Ты не имеешь права совершать такие поступки! Гарри, ты должен быть примером!

Она не сразу понимает, что сделала ошибку, приведя в аргумент это. Но когда осознаёт, щёки его окрашиваются алым, и Гермиона отступает на шаг. Гарри горько, вымученно улыбается ей, отчего-то нашаривает в кармане мантии палочку — так спокойнее — и отрывисто бросает, борясь с желанием истерично рассмеяться:

— Верно, Герм. Я национальный герой. Всего лишь национальный герой. Фигурка на вкладыше в упаковке шоколадных лягушек. Мальчик из сказки.

— Гарри… — у Гермионы несчастный, виноватый голос, но Поттер не хочет выслушивать её сбивчивые, ломкие извинения. Она не со зла — просто забыла, что эта тема всегда была болезненна для него. Просто не сочла нужным вспомнить.

— Пойдём, Рон, — ровно бросает Гарри и вскидывает палочку. Аппарация засасывает его в своё тошнотворное нутро.

Малфой-мэнор встречает их равнодушной тишиной. Гарри оглядывает остатки былого великолепия и закусывает изнутри щёку. Вместо монументальных фонтанов — обломки невыразительного серого камня. Вместо сада — выжженная заклинаниями, щедро удобренная кровью земля. Вместо роскоши экстерьера — трещины, ползущие по стенам, и выбитые окна.

— Неужели Малфои не сочли нужным восстановить мэнор? — спрашивает он вслух, но не обращаясь к Рону. Тот неопределённо пожимает плечами и бросает что-то непечатное. Гарри хмыкает и первым шагает к кособокой, не выглядящей хоть немного крепкой двери. Почему-то перед глазами всплывает лицо Хорька. Острый подбородок, впалые щёки, синяки под глазами. Разъярённый и потерянный взгляд. Глаза у него серые. Гарри отчего-то помнит это отчётливо, будто видел Малфоя ещё вчера. Не два года назад.

Каково тебе было видеть, во что превратили ваш великолепный мэнор сперва Пожиратели, а после авроры, Малфой? Тебе было очень больно?

Мысль прошивает смутным, неясным чувством пустоты. Гарри дёргается, раздражённо мотает головой. Что за идиотизм приходит ему в голову. Может, тут какие-то чары?

Он первым толкает хлипкую ненадёжную дверь, та скрипит надсадно, но распахивается. Гарри переступает порог и оглядывается.

Видимо, в мэноре давно никто не живёт. Даже домовиков не осталось — все сбежали. Гермиона была счастлива, узнав о том, что теперь их можно освободить, а Поттеру было всё равно. Только сейчас он думает о том, что это массовое бегство — предательство по своей сути.

Ему кажется, что кто-то смотрит на него из темноты, и позвоночник прошивает холодком предчувствия. Поттер выуживает палочку, резко разворачивается, бросая невербальное, и когда-то огромный, красивый холл озаряется светом, исходящим от его палочки.

Слева от него всего-навсего груда какого-то тряпья. И никого живого. Совершенно.

Интересно, Малфои хоть изредка заглядывают сюда? И могут ли они смотреть без содрогания на то, что сотворили с их домом, и могут ли они принять, что не в состоянии ничего исправить?

Тогда, два года назад, Визенгамот был готов отправить всех троих в Азкабан. Может быть, Люциусу светил ещё и Поцелуй. Гарри был единственным, кто заступился за них. Рассказал, что они его спасли, добился того, чтобы всем троим позволили покинуть Англию, впрочем, навсегда лишив магии.

Рон тогда кричал на него долго, пока не выдохся, вопил что-то про то, что Гарри не должен был защищать семью Хорька. Гарри его не слушал. Вспоминал Малфоя — такого, каким тот был в кресле с цепями. Напуганного, но пытающегося держаться. С идеально ровной спиной и сведённым судорогой боли лицом.

— Что ты там копаешься? — Уизли напоминает о себе, пихая его в бок, и приближается к какой-то картине. Неясно, кто был здесь раньше, какой Малфой был запечатлён на ныне безликом сером холсте. Погибшие волшебники, волей случая заточённые в дорогих рамках, должно быть, сбежали ещё когда здесь обосновались Пожиратели. А может, после. Когда пришли авроры, перевернули вверх дном дом, изломали, испортили всё в поисках запрещённых артефактов.

— Прости, — Гарри мотает головой и бредёт за Роном.

Особняк пуст и равнодушен к бесцеремонному вторжению. Они обходят комнаты, заглядывают в огромную библиотеку, в которой не осталось книг (уничтожили или позволили Малфоям забрать?), долго разглядывают некогда роскошную лепнину на изломанном, усыпанным сетью трещин потолке столовой.

— Ничего интересного, — говорит Гарри и решительно тянет Рона за рукав. Ему не по себе, неловко и стыдно. — Пойдём отсюда, ну?

— Подожди! — глаза у Рона блестят каким-то сумасшедшим, фанатичным огнём, и Гарри только сейчас понимает, как, на самом деле, его друг ненавидит Малфоев. Это открытие отдаётся неприятной, постыдной дрожью в животе.

Потому что Гарри не чувствует ненависти. Только… жалость? Мерлин, Малфои заавадили бы его, посмей он сунуться к ним со своим сочувствием.

— Подожди, — повторяет Рон, снова окликая ушедшего в раздумья Поттера, резко оглядывается. — Где комната Хорька?

— Откуда мне знать? — у Гарри такое чувство, точно они совершают что-то очень, очень плохое. И дело совсем не в том, что это нарушение закона. Дело даже не в том, что это вторжение в частную жизнь. Он не может объяснить свои чувства, но они беспокоят его, нервируют, Гарри выуживает палочку, готовый аппарировать, мягко уговаривает упрямого друга:

— Ну, Рон, какая разница? Наверняка авроры уничтожили все их личные вещи. Вещи Драко в том числе. Пойдём.

Рон меняется в лице.

— Драко? — на его скулах внезапно проступают желваки, и Рон хватается за отворот мантии Поттера, притягивает его к себе, впивается колючим взглядом в глаза. — Драко? Ты называешь этого Хорька, это отродье Пожирателей, которое твоей милостью не отправили в Азкабан, Драко? Ты с ума сошёл, Поттер?

Гарри отшатывается, изумлённый его реакцией, одёргивает мантию. В душе поднимается обида, обнимает липкими, мерзкими щупальцами. Нет. Нет, он не позволит себе ответить и потерять друга. Гарри уже потерял слишком многих.

— Я просто не вижу смысла его ненавидеть. Всё, Рон, как хочешь, а я пошёл.

Рон не останавливает его. Но когда Гарри оказывается на площади Гриммо, он слышит позади себя хлопок аппарации.

Они не разговаривают в этот вечер. Заходят в дом Блэков, чтобы повидаться с Тедди (Гарри подарил этот дом ему, смышлёному малышу с меняющими цвет волосами, потому что сам не мог заставить себя возвращаться раз за разом в место, где всё ещё, как Гарри казалось, жил призрак Сириуса), и, не попрощавшись, расходятся по домам. Рон отправляется в шумную, людную Нору, а Гарри — в пустую холодную квартиру. Он проводит остаток дня на диване, попивая огневиски, и отчего-то не может объяснить себе, почему ему так неловко, так тяжело после посещения мэнора.