На следующий день Гарри, ещё не верящий в то, что он это делает, замирает перед дверью поместья Малфоев и долго медлит, не решаясь войти.

Он не знает, что и почему творит. Но на душе сумбур, хочется какой-то ясности, какой-то определённости. Испещрённый изломами особняк рушит устоявшуюся, спокойную жизнь, поселяя в груди неясное чувство, и Гарри хочется разобраться с этим. Он так устал мучиться, он так хочет хоть какого-нибудь покоя. И какого чёрта он вчера согласился прийти сюда с Роном?

У него мелькает дурацкая детская мысль: вот сейчас он зажмурится, а когда откроет глаза, окажется, что Малфой-мэнор не разрушен. Вот он, в воображении, совсем рядом. Сверкает новыми красками и живописными цветами.

Но когда он разлепляет веки, всё равно видит серые камни, ненадёжные стены и выжженную землю.

Гарри заходит в особняк с острым чувством непоправимого. Бредёт наобум, не глядя, не зная, что делает, освещает себе путь палочкой, но всё равно то и дело спотыкается.

Ноги приводят его в библиотеку. Пустые полки, равнодушное к произошедшей здесь трагедии дерево. Несколько кресел. Некоторые из них даже не сломаны — видимо, здесь авроры хозяйничали меньше всего. Может, не успели, а может, испугались хитроумных проклятий, которые ждали их при попытке найти потайные ходы. Здесь же наверняка есть — где-нибудь за книжным шкафом, под пушистым ковром…

Маленькие сокровищницы, защищённые лучше, чем Гринготтс.

Гарри в растерянности оглядывается. Тыкает концом палочки наобум в стену, россыпь искр чудом не обжигает ему пальцы. Он отшатывается, изумлённый собственным порывом, закусывает губу. Здесь полно необезвреженных ловушек — авроры вряд ли возились со всеми. Где, где…

— Что ты делаешь, Поттер? — равнодушно и холодно спрашивает кто-то позади. Гарри вздрагивает, как от удара, рывком поворачивается, наставляет палочку на говорящего, уже готовый крикнуть Непростительное. И замирает в изумлении.

— М-малфой? — Драко. Непривычно изменившийся. Похудевший до того, что обострившиеся скулы того и гляди прорвут тонкую пергаментную кожу. Измученный, усталый, с длинными, как у отца, волосами. Он выглядит строгим и собранным, но Гарри кидает взгляд на его пальцы — и на секунду замирает. Побелевшие от напряжения костяшки, впивающиеся в подлокотники ногти. Мерлин, да Малфой едва сидит от напряжения.

Он не отвечает. Красивое лицо застывает мраморной маской. Суровая тонкая нить губ, морщинка меж бровями. Только глаза, глаза — живые, настоящие, горькие. Поттер начинает задыхаться. Совершенно неоправданно и очень глупо.

— Я… мы… — он не знает, что сказать и как извиниться. Значит, Малфой был здесь и вчера? Значит, он видел, он слышал всё?

Сердце сбивается с ритма. Гарри так сильно сжимает палочку, что твёрдое дерево больно врезается в ладонь.

— Вы, — кивает Малфой и вдруг как-то по-особенному, отчаянно усмехается. Вскидывает голову, шипит с презрением и яростью, фарфоровая изломанная кукла, неловко застывшая на краю кресла:

— Поттер, ты когда-нибудь представлял себе, что это такое? Когда в твой дом вламываются, когда твои вещи ломают, круша всё вокруг, когда твою мать хватают и… — он осекается. Замолкает, напряжённый, только нездоровой бледностью сверкают щёки. Гарри делает шаг к нему, готовый сказать что-то, извиниться — за всех, за каждого. Но Малфой лишь вскидывает руку, и Гарри потрясает измученная усталость этого жеста.

— Не приближайся, Поттер, — и совсем не слышно привычного слизеринского яда в голосе. Только безграничное, бесконечное отчаяние, в котором Гарри тонет.

— Послушай, я могу помочь… — Гарри закусывает губу. Малфой смеётся истерично и зло.

— Ты? Помочь? Ты уже помог мне, Поттер! — он ехидно выплёвывает фамилию давнего недруга, а Гарри отчего-то не может оторвать взгляд от жилки, бешено бьющейся на шее. От тонких хрупких запястий — обманчиво ломкие, кажется, будто хрустнут, если сжать посильнее.

— Прости! — он не отдаёт себе отчёта в том, что творит. Извиняться перед Малфоем? Рон, наверное, не разговаривал бы с Гарри неделю.

— Пошёл вон, — как-то обречённо и обессиленно бросает Малфой и устало прикрывает глаза. У него тонкие-тонкие, как крылья бабочки, веки, испещрённые прожилками сосудов, и Поттеру хочется прикоснуться к ним самыми кончиками пальцев, губами…

Он отшатывается, будто Малфой его ударил, и, неловко сглатывая, торопливо аппарирует.

Мерлин.

Он хочет поцеловать Драко Малфоя.

Гарри дрочит на него в ванной, рыча и матерясь сквозь зубы, и, кончая, сползает по плитке вниз. На пальцах вязкая, стремительно засыхающая сперма — слишком реальное ощущение, чтобы списать всё на переутомление или нехватку секса. Слишком реальное ощущение, чтобы…

Гарри моет руки с мылом, пока в пальцах не поселяется тупая ноющая боль. Он чувствует себя грязным, неправильным и сломанным, он чувствует себя бракованным товаром.

Гарри моет руки ещё раз, стремясь оттереть не сперму — воспоминания чужих глаз, чужих рук, чужих губ, — и закрывает камин ото всех.

Он приходит в себя неделю. Не покидает свою неуютную, пустую квартиру — заказывает еду, пытается читать и много пьёт. Как это получилось? Как вышло? Почему мужчина?

Почему Малфой?

Тот, кто никогда не был для Гарри другом. Тот, кто никогда не был для Гарри кем-то, ради кого стоило бы погибнуть. Злые слова, язвительная усмешка. Нежданная сила тонких рук. Жестокость взгляда. Это — Малфой. Это — Хорёк, Пожиратель, убийца.

Потерянный мальчишка (Мерлин, ему ведь было шестнадцать, когда…), застывший среди обломков мэнора таким же обломком. Напряжённость позы, усталость в голосе.

Гарри позорно сжигает нераспечатанными испуганные письма, щедро присылаемые друзьями, и долго набирается мужества сделать то, что хочет.

Маггловский клуб сверкает огнями, здесь гремит музыка, бьющая по ушам, и Гарри даже удаётся обманывать себя, говоря, что это всего-навсего тусовка. Самая обычная.

Только вместо симпатичных девчонок — женственные, жеманные парни в узких джинсах, потягивающие коктейли через трубочки и обольстительно улыбающиеся бросающим на них взгляд. Дорогие мальчики — сотня за минет, пятьсот за ночь. Тысяча — за извращения и практики, способные изувечить.

Не хватит всего, что у него на счету в Гринготтсе, чтобы оплатить их искренность.

Гарри должен проверить. Пересилить себя, сломать, убедить в том, что ничего не было, что ему просто показалось, что он, Гарри, разумеется, не может хотеть мужчину, не может хотеть Малфоя, это неправильно, это противоестественно, это…

— Пойдём, сладкий, — манерно бросает ему светловолосый мальчишка с большими глазами и узкими запястьями. Его пальцы игриво пробегаются по груди Поттера, и он мурлычет, прижимаясь пухлыми губами к шее Гарри:

— Ты же здесь впервые? Пойдём. Я научу тебя.

И Поттер идёт. Шагает за ним, разряженным хуже гулящей девицы, к узкому коридору. Позволяет втолкнуть себя в маленькую, тесную приватную комнату, вздрагивает, слыша, как поворачивается ключ. Мальчишка улыбается, шагает к нему, прижимается всем телом, гибкий и живой, будто говорит: вот же я. Вот же. Бери, если хочешь.

Гарри до ужаса н е х о ч е т.

Он заставляет себя усилием воли. Он целует сладкие губы, чуть полноватые для парня и так непохожие на тонкие и строгие губы Драко, он сжимает узкие бёдра, шарит горячими ладонями по упругой заднице, и мальчишка почти совсем не наигранно стонет ему в ухо, потирается пахом о пах, запускает проворные пальцы Гарри в джинсы.

А Поттер совершенно внезапно вдруг представляет, как ласкал бы его Драко, холодный, сдержанный Драко, который никогда не позволял никому увидеть его эмоции…

И хрипло сдавленно рычит, толкаясь в чужую ладонь.

Он не видит удивлённой, польщённой улыбки мальчишки, когда опрокидывает его на кровать, суетливо стягивая одежду, не слышит первого всхлипа, первого настоящего стона, не помнит, как тот растягивал себя сам, наспех, только чтобы не порвать, не помнит, как натягивал презерватив, как трахал, жмурясь и не глядя на лицо… Не помнит, как представлял на месте этого солнечного блондина другого — платинового, с серыми глазами. Не помнит, как расплачивался, как почти убегал, бросив разморенного, довольного мальчишку на кровати.