В Каире вы не встретите ничего подобного. Скупщики гашиша приезжают сюда из провинциальных городов и приобретают наркотики в большом количестве. Это патентованные коммерсанты, серьезные деловые люди. Они снабжают гашишем мелких торговцев, а те, в свою очередь, поставляют наркотики феллахам.

— Значит, потребление гашиша в Египте столь велико?

— На мой взгляд, двадцать-двадцать пять тонн в год.

— И кто же потребляет такое количество?

— Крестьяне, рабочие, простые люди. Молодые эфенди брезгуют гашишем и предпочитают ему кокаин. Этот яд все сильнее отравляет страну.

— Как вы объясните то, что феллахи и другие люди из народа употребляют наркотики без ущерба для здоровья?

— Как сказать. Труженики — крестьяне, земледельцы или кули употребляют их для поднятия тонуса и как средство борьбы с наследственной ленью. Их предки тоже еще сотни лет назад принимали наркотики и не чувствовали себя от этого хуже. Но те, кто ведут праздный образ жизни и прибегают к наркотикам, чтобы развеять скуку или испытать дотоле неизведанные наслаждения, быстро деградируют и в конце концов обычно сходят с ума. Это связано с возбуждающим действием наркотика, которое усугубляется традиционным для мусульман многоженством. Под влиянием сильной дозы гашиша обычно короткий половой акт растягивается на несколько часов. И с каждым разом излишества все больше расшатывают нервную систему. Вы понимаете, как это подрывает здоровье. Но такие люди все же исключение, и тем лучше, если они занимаются саморазрушением.

— Вероятно, именно из-за этого разволновались филантропы, и египетское правительство было вынуждено запретить гашиш?

— Если это так, то несчастные выродки принесли хоть какую-то пользу, ибо благодаря запретам гашиш поднялся в цене. Возможно, сначала протестантские пасторы и старые девы-благотворительницы ратовали за мораль и кричали о губительных свойствах индийской конопли. Но когда гашиш запретили, цены подскочили настолько, что правительство увидело, какую выгоду сулит это повышение. Сегодня порция наркотика стоит за границей пятнадцать шиллингов, а у нас ее стоимость доходит до тридцати фунтов. Половину дохода от прибавочной стоимости получают правительство и чиновники, облагающие штрафом конфискованную контрабанду, но еще чаще вступающие в тайный сговор с торгашами.

— Но как же вы, — спрашиваю я, — можете противостоять армии таможенников, полицейских и шпионов, не выплачивая им дань?

— Но ведь эта, как вы выразились, армия — всего лишь армия дураков, бездарей и трусов. Во главе ее стоят всего несколько дельных людей, и, разумеется, это не египтяне, а англичане. Их мало, уверяю вас, и что они могут сделать вместе со своими тупыми трусливыми агентами, которые надевают военную форму только для того, чтобы не думать о хлебе насущном. Многие из них кончили бы жизнь на виселице, если бы правительство не использовало их как гнусных ищеек.

— И все же не все таможенники и полицейские — идиоты?

— В Европе возможно, но здесь все иначе. Наша полиция — такое гнилое болото, что вам трудно это представить. Я так же, как, видимо, и вы, не люблю англичан, но, если бы они не держали под контролем нашу администрацию, Египет давно бы стал разбойничьим вертепом под маской цивилизованной нации. Сюда стекаются всякие сомнительные личности, изгнанные из своих стран. Сначала они занимаются разными махинациями — почва для этого здесь благоприятная. Через некоторое время, создав репутацию в своем кругу, они поступают на службу в полицию в качестве тайных агентов. Среди них можно встретить мальтийцев, греков, итальянцев, турок, высланных с родины, либо дезертиров. Эти люди соглашаются на любую зарплату, втайне надеясь использовать служебное положение в своих интересах. Они готовы на все и ни перед чем не остановятся. В один прекрасный день они возносятся в административные сферы, натягивают полицейскую форму, и их блистательная карьера берет старт.

Понятно, что только сумасшедший может довериться этим проходимцам. Если вас не предадут, что вам не грозит, если вы работаете в одиночку, то вы ничем не рискуете. Наши красавчики полицейские, щеголяющие у трапов пароходов, способны лишь мучить бедных пассажиров, прибывающих в Египет, паспортной волокитой.

Я думаю про себя, что Горгис преувеличивает. У меня еще сохранились иллюзии на этот счет. Несколько лет спустя я узнал, что нарисованная им картина далеко не полна. В свое время я поведаю о своих наблюдениях.

Ставро прощается с нами. Я понимаю, что ему не хочется еще раз возвращаться в дом, роскошь которого его угнетет, и Горгис не пытается его удержать.

— По правде сказать, — говорит он мне, — у Ставро слишком живописный вид. Когда мы проходим по улице, все оглядываются на этого свирепого разбойника, точно сошедшего с экрана кино!

— Вы правы, он очень бросается в глаза, — отвечаю я, — его трудно спрятать в шкафу, но тем не менее для вас это неоценимый помощник.

— Разумеется, от него есть толк, но часто он действует мне на нервы. Он не любит рисковать и без гарантии не вложит в дело ни гроша. Мне приходится брать на себя все расходы, включая его долю. Если операция не удастся, он ничего не теряет. Смотрите, даже когда он вытаскивает деньги из кошелька, то невольно заслоняет их от соседа.

— Да, — говорю я, — я заметил, и это меня позабавило. Такой же жест у крестьян на ярмарке. Это инстинктивный страх человека, боящегося быть ограбленным.

— И кроме того, — продолжает Горгис, — он не может устоять перед соблазном и всегда проворачивает какие-то делишки, чтобы заработать несколько фунтов за моей спиной. Мы с ним поругались из-за двух ваших пропавших мешочков. Надеясь их отыскать, он без вашего ведома перерыл все побережье, рискуя привлечь внимание именно тогда, когда нам больше всего следовало соблюдать осторожность. Ничего ему не доверяйте и не заводите с ним никаких дел, не предупредив меня. Что вы хотите? Это крестьянин, как вы сказали, скупой, хитрющий и подозрительный. Надо принимать его таким как есть. В остальном это храбрый человек, на которого я могу положиться. Он держит в кулаке всех суэцких арабов. Он в курсе всего, что делает полиция, и знает то, что творится в таможне.

— Вы говорите, что он послал искать пропавшие мешочки, но сказал ли он вам, что его люди пытались также найти мой тайник?

— Почему вы так решили?

Я передаю Горгису то, что видел Абди, когда возвращался пешком вдоль берега.

— Хорошо, что вы мне об этом рассказали, это очень важно. Нужно соблюдать осторожность. Я предупрежу Омара сегодня же вечером.

И вот я уже жду на Каирском вокзале отправления поезда в Суэц. Мне не терпится вернуться на борт своего судна, чтобы избавиться от тревоги: кто знает, что могло произойти за время моего отсутствия, да и хочется остаться наедине с собой. Мне настолько не по себе в этой среде, где я вынужден все время держать себя в руках, чтобы казаться естественным, и я устал от постоянного напряжения.

В поезде я встречаю Ставро. Он сразу же заводит разговор о Горгисе и в ответ на мои похвалы этому человеку говорит:

— Хорошо, что я был с вами и уладил дело. Я вел переговоры с бедуинами, мне известны их слабые места. Всякий раз, когда кому-то из нас двоих нужно выйти в море, я отправляюсь бороздить залив. Он же загребает все барыши, хотя я рискую жизнью. У него собственный дом, он — солидный господин, а я всего лишь контрабандист. На улице я должен идти в нескольких шагах позади него, чтобы его не скомпрометировать.

— Но ведь он несет все расходы? — спрашиваю я.

— Ах! ах! И вы этому поверили? Дружище, он не вкладывает в дело ни гроша! Деньги, которые он вам уплатил, взяты из задатков, что внесли его клиенты, поджидающие ваш товар. Если — не дай Бог — случится беда, он скажет этим людям, что деньги пропали не по его вине, и вернет им долг очень не скоро, может быть, даже никогда.

Ставро снова убеждает меня, что контрабандисты умеют себя обезопасить, и я увижу, насколько я беззащитен по сравнению с ними.